Олег. Путь к себе

Очнулся я от того, что звучала тихая нежная музыка. Она успокаивала, казалось, что она наполняет грудь теплом и светлой радостью. Не хотелось открывать глаза, так бы слушал и слушал мелодию всю оставшуюся жизнь.

– Как вы себя чувствуете?

Я открыл глаза. Вспомнил. Я все также сидел в кресле, только шлем с головы был снят.

– Хорошо.

– Спасибо. Всё прошло успешно. О результатах вам будет сообщено во время суда. Желаю вам всего доброго. Сеанс закончен. Вы можете идти.

Я встал с кресла и направился к двери. Она дрогнула и открылась, на пороге меня ждал охранник.

***

Симонс оказался прав. Не прошло и месяца после моего ареста в восемь утра за мной пришли. Но ещё раньше за день до отправки моего напарника к месту назначения, он всё-таки провёл со мной разъяснительную работу. Сам я никогда не интересовался ни религией, ни теми, кто ею увлекался, а потому с любопытством слушал его.

В наше время отпал многовековой вопрос человечества: быть ли религии государством или отделить её от махины принуждения, создав видимость свободы человека от религиозных догматов. Я долго не мог уяснить, как можно отделить от государства деятельность людей, если на них распространялись все его законы? Подумать только, когда-то это было серьёзнейшей проблемой. Религия требовала полного подчинения человека своему регламенту, и часто не только того, кто её разделял, но и всех членов общества, принуждая их следовать традициям и ритуалам под угрозой отлучения и придания анафеме – изгнанию и проклятию отступников из общины, объявляя войны иноверцам.

Но разве мог современный человек поместиться в рамки средневекового догмата? Религия становилась серьёзным препятствием развития общества, объединения людей. Вера в Бога заменяла веру в себя. А как без веры в себя человек мог стремиться в будущее? Как без веры в себя человек мог пытливо и смело исследовать неизвестное, развивать науку, дерзнуть на эксперимент и познание непознанного? Религия всё больше становилась инструментом сдерживания человека, запугивания его страшными муками за неповиновение, деления общества на касты, пока люди не сбросили эти оковы, отделив религию от государства и превратив её в хобби и личное дело интересующегося. Хотя.... И тогда государству фактически не выгодно было подобное отделение, уж очень хорошим поводком было религиозное подчинение человека. Государство так и не смогло полностью от него отказаться, пытаясь через веру воздействовать на психологию и жизненный уклад людей, а самое главное, на их лояльность к власти, какой бы она не была. Всё ведь от Бога!

Теперь же, вместе с вопросом о форме государства, которое эволюционировалось в Общество, объединяющее людей по принципу их добровольного согласия на сотрудничество, отпал вопрос и о месте, которое занимала религия в этом Обществе. Остался только выбор. Либо ты сотрудничаешь с Обществом, с такими же людьми, как ты, объединёнными едиными правилами общежития, и получаешь полный доступ к выбору своей деятельности в нём, к интернет-вещам и услугам – ко всем общественным благам, созданным в нём, ровно в той степени, в какой ты сам вложил в них своего труда; либо ты отвергаешь это Общество, и оно отвергает сотрудничество с тобой, ограничиваясь выплатой благотворительного пособия, способного удовлетворить лишь минимальные потребности.

Жёстко? Возможно. Если не принимать во внимание принципы, на которых оно основано. Я был уверен, что Общество до нашего времени ничего не могло придумать лучшего, и теперь фактически ушло от диктата воли одного человека или группы лиц к свободному сотрудничеству, в котором контроль, за соблюдением прав человека, перешёл к самому незаинтересованному лицу – искусственному интеллекту.

Естественно, сейчас создавать организации могли только люди, подписавшие Соглашение о Сотрудничестве. А создавать они могли любые организации, на которые был запрос Общества и которые работали ему во благо, потому любые организации, в том числи и религиозные, не могли быть отделены от этого Общества в принципе. Если раньше организация рассматривалась государством, как отдельное самостоятельное лицо со своими правами и обязанностями. Что было, на мой взгляд, было искусственным, не могут быть в обществе помимо его членов-людей, ещё какие-то лица-организации будто бы самостоятельно ведущие деятельность и за что-то отвечающие. Эта ложь лишь искажала саму природу человека, освобождая его ответственности за свои дела. Теперь же любая организация – это лишь форма деятельности конкретных людей, их зона интересов и ответственности. А потому, как и любая другая, религиозная организация не могла «принудительно» распространять свою деятельность на всё Общество. Она действовала лишь исключительно в своей мини-общине, объединившей людей с одинаковыми профессиональными интересами, добровольно принявших свою профессиональную иерархию с её персональными зонами ответственности.

И потому ни одна из религий не могла занимать доминирующее положение, как не могли доминировать интересы одних членов Общества над другими, в каком бы количественном соотношении эти интересы не выражались. Принцип равноправия незыблем.

Не религиозная организация, как, впрочем, и любая иная, деятельность людей, в ней работающих, направленная на удовлетворение общественных запросов, экономически встраивались в общую экономическую систему, в систему создания и потребления общественных благ через налоговую систему, и через оценку их вклада ЧИВ. Одним из существенных источников дохода (ЧИВ) людей, объединившихся в религиозную организацию, был Департамент Юстиции и Правопорядка, когда для исполнения приговора об ограничении прав нарушителя Соглашения о Сотрудничестве, использовались монастыри с разной степенью строгости содержания в них. При этом право выбора монастыря – религиозного учреждения – оставалось за мировым Судьёй – официальным лицом, представляющим интересы Общества в каждом конкретном случае, но по обязательной рекомендации отдела Департамента Религиозного согласия, присутствие которого было обязательным на каждом заседании суда. Потому не случайно вопросы юстиции, правопорядка и религиозного согласия были переданы в ведение одного Департамента.

Конечно, подобные правила действовали только в случае не тяжких преступлений. Преступников, совершивших тяжкие преступления, содержали в подземелье Башни Мира, но таких было меньшинство.

***

Ну что ж, посмотрим, что предложат мне. Прощаться мне было не с кем: Симонса неделю как увели, и вряд ли теперь когда-нибудь я увижусь с ним. А в камеру ко мне так больше никого не поселили. Я окинул прощальным взглядом все вокруг: «Вот странно совсем немного времени, а я уже тут привык и даже, похоже, не хочу перемен, – и тут же оборвал себя, – ты просто боишься неизвестности, не ври хоть себе. Привык он. Разве можно привыкнуть к клетке?».

– Ну, скоро? – окликнул меня конвоир.

Я молча направился к выходу.

***

Зал заседания суда меня удивил, но не своей необычностью. Скорее наоборот. Когда мы поднялись на минус второй этаж, и меня ввели в комнату, то я увидел, совершенно такой же куб, в каком я жил до сих пор: небольшой, с уже привычными стенами из толстого стекла. Единственное, что отличало эту комнату, был серый синтетический ковёр на полу, а вместо кроватей три стула вдоль стены. Мы сели: я посередине, конвоиры по бокам.

Напротив нас всю стену занимал экран с камерой над ним. Полчаса ожидания и экран ожил. Сначала появилось серебристое свечение, увидев его, конвоиры поспешно поднялись, потянув и меня. Я встал. Когда свечение рассеялось, я вздрогнул, увидев прямо перед собой лица, в упор смотревшие на меня с экрана. Их было пятеро. Каждое в своём окошке, похоже, трансляции велись из разных мест. Вверху в центре мужчина в чёрной мантии с гордо откинутой назад головой, что придавало ему строгий и даже надменный вид. Шапка тёмных с сильной проседью волос делала его крупную голову ещё массивнее. Руки покоились на подлокотниках кресла, спинка которого возвышалась над ним. Под его окошком я увидел надпись: Председатель Общественного Суда Элизия – Судья Измаилов П. – Департамент Юстиции, Правопорядка и Религиозного согласия. Шестой уровень социальной ответственности. Третья ступень.

Под ним появился видеоряд из четырёх окон, с надписью над ними:

«Общественные представители. Шестой социального уровня ответственности, третья ступень».

Слева первой была пожилая седая как лунь и очень красивая женщина со строгими глазами. Внизу её окошка было указано: Камелькова И. – общественный представитель Департамента Науки, Образования и Культуры. Куратор направления культуры, эстетики и межличностных отношений.

Рядом с ней молодой мужчина с ранними сильными залысинами и укоризненным взглядом. Он чуть исподлобья смотрел на меня. Я взглянул ему в глаза и вздрогнул. Я узнал его. Можно было и не читать его фамилию и статус. Это был Свенстэн Онри – куратор кадров Департамента Науки, Образования и Культуры. Это он после выпускного испытания в Университете предложил мне работу в обсерватории Наукограда. Это ему я был благодарен за любимую работу и свою реализацию, как учёного. Мне неловко было смотреть ему в глаза, и я отвёл взгляд. Но любопытство взяло вверх, и я рассмотрел до конца тех, кто будет меня судить. Их было ещё двое:

Дюрик Ж. – полная молодая женщина, властно и, как мне показалось, недоброжелательно взиравшая на меня с экрана – представитель Департамента Человека и Среды обитания, куратор направления материнства и детства здравоохранения.

И последний – Гиббон К. – сухощавый старик, двумя руками опирающийся на трость, которая стояла перед ним – представитель отдела Религиозного согласия Департамента Юстиции и Правопорядка.

Раздался громкий голос председателя суда:

– Заседание Общественного Суда по делу № 8 – 3587/95 от 06 июня 2295 года объявляю открытым. Прошу садиться.

Я и мои конвоиры сели.

– Рассматривается дело обвиняемого – Иванова Олега 21 сентября 2263 года рождения, идентификационный номер 21092263285211[i] арестованного и представленного к общественному суду по заявлению потерпевшей – Сдищ Клео 11 февраля 2260 года рождения, идентификационный номер 1102226016210. Потерпевшая присутствует на заседании суда?

Справа в самом низу экрана зажглась новая видео иконка, на которой появилось изображение с интересом озирающейся Клео. Волна ненависти захлестнула меня, стало трудно дышать. Руки сжались в кулаки, словно я прямо тут хотел закончить незавершённое месяц назад.

Судья взглянул в бумаги:

– Хорошо, – продолжал он. – В присутствии свидетельницы Ивановой в девичестве Сбруевой Феклиссы 15 мая 2267 года рождения, идентификационный номер 1505226715389.

Изображение лица Фёки показалось рядом с Клео. Я едва узнал её, такой бледной и потерянной она мне показалась. Ненависть моя пропала. Но ни жалости, ни любви я не ощутил. Я смотрел на самого близкого мне человека, как на чужого. И только одна мысль мелькнула, не вызвав никаких чувств: «Побледнела, переживает. Интересно, она меня видит?». Промелькнула и исчезла. И всё. И больше ничего. Так тихо и безразлично было всё во мне, что я удивился. Мне вдруг стал всё совершенно безразлично, и этот суд, и эти судьи, и Клео, и Фёка, нет, теперь уже Феклисса. Безразлично всё, что со мной происходит сейчас, что будет завтра, что будет потом. Мною овладело только одно желание, чтобы побыстрее всё закончилось, и чтобы все оставили меня в покое. Захотелось быть одному. Всегда. Я перестал вслушиваться в то, что говорил судья. И только отдельные фразы долетали до моего сознания:

– … в онлайн-режиме с закрытым доступом, по просьбе потерпевшей Сдрищ Клео и свидетельницы Ивановой Феклиссы....

– … как установлено следствием…

– … опрос потерпевшей и свидетеля…

Всё заседание я смотрел на лицо Феклиссы. Я ничего не чувствовал, но почему-то я ни смотреть не мог. Кроме неё я ничего не видел и не слышал. Судья обращался ко мне с какими-то вопросами, и я что-то отвечал, но что спрашивали и что я отвечал, не запомнил. Сколько продолжался суд, я тоже не знал. Кажется, бесконечно долго.

Вдруг резкий тычок в бок привёл меня в себя, и я удивлённо взглянул на конвоира.

– Не спи! Встань!– прошипел он и кивнул на экран.

С него на меня все смотрели, видимо, чего-то ждали. Я встал. Молчание затянулось.

– Чего молчишь-то? Последнее слово тебе, – прошипел конвоир.

Последнее слово! Я что-то должен сказать. Что сказать?

– Мне нечего сказать, – тихо проговорил я.

– Может быть, вы хотите обратиться к потерпевшей? – спросил Судья.

– Не будь дураком, прощения проси, – шептал конвоир.

Я дёрнул плечом и взглянул на Клео. Она сидела, насупившись, и исподлобья смотрела на меня.