Англо-русская распря

На Востоке Англии (т. е. «культурной» Англии) есть из-за чего бороться, и борьба эта не игра государственных высокомудрствований, как у Австрии, а ставка на карту всего современного строя Англии. Ставка громадная и роковая. В следующих главах я постараюсь указать, откуда надвигаются для английской буржуазии грозные тучи, где сама она их ищет и как приготовляется встретить и ответить?

Русское движение на Восток

Совсем иначе, нежели Англии и другим западным нациям Европы, суждено было встретиться и столкнуться с Востоком нашему отечеству. По своему географическому положению и по ряду исторических событий, ознаменовавших историю Востока в течение исторической жизни славянского племени, это племя было поставлено в совершенно другие отношения к Востоку, нежели племена романской и германской расы, и отношения эти, начавшиеся почти с самого пробуждения славянского племени к исторической жизни, сделались роковыми для славянской истории, которая и доселе не может считать себя вполне эмансипированною от исторических завещаний того Востока, с которым славянству выпало на долю вступить слишком рано в борьбу. А этот Восток не совсем похож на тот другой, с которым Европа вступила в первые сношения ещё через посредство итальянских республик средних веков, и за который она вела и ведёт столько братоубийственных войн. Тот старо-культурный Восток объемлет собою южную грань великого азиатского материка. Он занимает четыре южно-азиатских полуострова (Малая Азия, Аравия, Индостан, Индокитай) и лежащие между ними и вблизи их части материка, а именно: страны семитического Леванта, арийского Ирана и монгольского Китая с островами (о-ва Средиземного моря, Малайский архипелаг, Япония и др.). Протягиваясь от берегов Чёрного и Средиземного моря до берегов Тихого океана, омываемые с трёх сторон тёплыми водами многочисленных морей и заливов и ограниченные с севера беспрерывными горными кряжами, составляющими самые могучие возвышения земной коры, эти страны старой азиатской культуры заключают в себе почти всё то, что составляет историческую Азию. Густонаселённые, с тысячелетнею историею и цивилизациею, они-то в средние века и представляли тот сказочный мир Востока, который так был заманчив для Запада своими богатствами и чудесами своей культуры и своей природы. И за них-то народы Запада вступили в борьбу, которая привела в XIX ст. к полному торжеству Англии, утвердившей частью политическое, частью коммерческое господство на пространстве всех этих обширных территорий и над всеми этими сотнями миллионов населений. Об этом я говорил в двух последних главах. За пределами этих стран только немногими оазисами врезалась старая азиатская культура в глубь азиатского материка, громадная же часть его, в течение тысячелетий, видевших столько перемен и переворотов на историческом Востоке и бывших свидетелями стольких цветущих культур и стольких падений, оставалась вне общего исторического течения и не приобщалась к восточной цивилизации. Эта часть материка отделяется, как уже выше сказано, от культурного, исторического Востока цепями могучих гор, начиная с Кавказа (с его западным продолжением Тавром), продолжая Эльбурсом, окаймляющим западный Иран со стороны Каспийского моря и Туркменской пустыни, Паропамизом и Гиндукушем, окаймляющих с северной стороны восточный Иран, Гималаем, составляющим северную стену Индостана, и кончая восточными разветвлениями этого последнего и других параллельных хребтов, ограждающих собою Китай от монгольских пустынь. На север от всех этих хребтов и горных столплений лежат (за некоторыми исключениями) страны, резко отличающиеся от лежащих к югу. Начиная с северного побережья Чёрного моря и кончая Маньчжуриею, на берегах Амура, мы видим тут ряд степей и пустынь, занимающих громадное пространство, большею частью значительно возвышенных и мало орошённых водою. На север от этих степей лежали с незапамятных времён сплошные вековые леса, орошённые могучими реками. Итак, перед нами три Азии: южная культурная, степная и северная лесистая. Последняя в истории Востока никакого участия не принимала до самого последнего времени, но нельзя того же сказать о степях и пустынях Средней Азии. Не приобщаясь к истории культурной Азии, народы пустынь периодически вмешивались в эту историю и производили громадные перевороты. Номады, живущие в патриархальном быту с тех пор, как их помнит история, и в течение не одного тысячелетия сохранившие тот же быт, те же потребности, идеалы и инстинкты, эти дети степей всегда появлялись в истории Востока в одном и том же значении. Во времена процветания и могущества культурных стран Востока они упоминаются в летописях единственно по набегам, которые они делают на пограничные страны. Набеги эти были явлением постоянным и потому, конечно, заносились и описывались летописями только в случаях особенных, когда размеры набега выходили из обыкновенных пределов и опустошение распространялось на громадные пространства. В самые даже цветущие эпохи восточных государств, когда они стояли в апогее своего могущества, эти набеги не прекращались, так же как и походы армий культурных наций в глубь степей для наказания разбойников. Но если и в эпохи процветания орды степных хищников беспокоили культурные страны Востока, то в эпохи упадка, периодически повторявшиеся на Востоке, эти орды являлись поистине бичом Божиим; они разоряли самые цветущие страны, избивали и уводили в неволю многочисленные населения и истребляли культуру, и без того клонившуюся к упадку. Порою эти опустошительные и истребительные набеги превращались в целые нашествия; отдельные орды сливались под одною властью и, движимые фанатическою верою в звезду предводителя и старым наследственным хищничеством, стремились ко всемирному господству, т. е. ко всемирному опустошению и одичанию. Если первые шаги этих всесветных мирокрушителей не встречали надлежащего отпора, вследствие упадка восточных государств, то фанатизированные орды скоро стекались под победоносные знамёна и тогда заливали мир кровью, истребляя и население, и его материальную культуру мечем и огнём. Аттила, Чингис, Тимур являются представителями таких удавшихся мирокрушителей, распространивших ужасы своего «призвания» до пределов Запада и потому занесённых и в наши летописи; но многое множество было других мирокрушителей, которым не суждено было дойти до нашей части света, и которые тем не менее оставили не менее ужасный след в историях Ирана, Индостана, Китая и особенно в истории несчастных культурных оазисов, врезающихся к северу от пограничных горных кряжей клиньями в степи и пустыни номадов.

Эта борьба между культурным Востоком и среднеазиатским кочевым дикарём проходит чёрною нитью через всю историю Азии и составляет одну из причин, почему культуры Востока замкнулись в заколдованный круг исторического циклизма, о котором я говорил выше. Эта борьба нашла себе поэтическое выражение в древних легендах Ирана, того Ирана, которому пришлось вынести самую тяжёлую борьбу с дикарями, и который теперь лежит раздавленный этой борьбою, хотя и непобеждённый. Зенд-Авеста, этот древнейший миф арийского индоевропейского племени, олицетворяет эту борьбу культурных народов Азии с дикарями севера в виде постоянной непрерывной борьбы между двумя божественными существами зла и добра. Ахура Мазда (переделанный греками в Ормузда) создал мир для блага человечества и отдал своему избранному народу Иранскому (по Зенд-Авесте просто Арийскому, Эриэне), но явился Ахриман, представитель зла, и поселил в это созданное Ахура Маздою «место благодати» зиму. Ахура Мазда обратил это творение зла к добру, оплодотворив землю снеговыми водами, но всё же первое место благодати было испорчено и пришлось части народа выселяться. Ахура Мазда создаёт второе место благодати, – Ахриман и его портит. Ахура Мазда частью исправляет, частью заменяет его третьим и т. д. и т. д. Ахриман является всюду, он создаёт сухость, пески пустыни, вредных животных и насекомых, наконец, дикарей пустыни. Ахура Мазда создаёт 15 мест благодати (Согдиана, Бактриана и т. д. – филологи в них узнали разные страны Ирана), и все они отчасти испорчены Ахриманом и, хотя Ахура Мазда всюду восстанавливает добро, но и зло, созданное Ахриманом, остаётся – и человечеству приходится бороться с ним. Конечно, одним из самых роковых созданий Ахримана был Туран, т. е. дикари, кочевники. Культура Ирана победила и обратила на пользу человечества другие бедствия, которыми Ахриман испортил места благодати, созданные Ахура Маздою; но это последнее исчадие зла, Туран в тысячелетней борьбе ниспроверг и культуру Ирана и сам высокий трон Ахура Мазды. Азия Ахримана была всегда бичом Азии Ахура Мазды и тем тормозом, без которого, быть может, культурному Востоку не пришлось бы ныне подпасть под власть младшего сына цивилизации, европейского Запада.

Говоря в первых трёх главах о Востоке и его отношениях к Западу, я всюду разумел культурный Восток, Ормуздову Азию, но не с этой Азиею, а с Азиею Ахримана пришлось встретиться славянским племенам восточной Европы и вынести первую в Европе и, как оказывается, последнюю и окончательную борьбу за человеческий прогресс и цивилизацию против козней Ахримана и его исчадия, дикарей-кочевников, населяющих беспредельные степи и пустыни верхней Азии.

В лесах восточноевропейской низменной равнины, составляющих прямое продолжение лесов североазиатской низи и образовавших непрерывную связь этих лесов с такими же сплошными лесами Германии, обитало во времена первого устроения новой Европы обширное славянское племя индоевропейской расы. В этих лесах, граничивших к югу и юго-востоку со степями и пустынями Ахримановых народов, зародилось славянское государство и с первых же шагов своего исторического бытия вступило в борьбу за культуру и прогресс с жителями степей, самыми западными отпрысками великой и многочисленной семьи Ахримановых мирокрушителей. Борьба с печенегами, половцами, болгарами, ясами, косогами и другими кочевниками тюркского или монгольского племени наполняет собою первые века исторической жизни Руси. Но как ни печально было это соседство, и как ни вредно должно было оно отражаться на развитии молодой нации в течение первых четырёх веков (IX–XIII вв.), Русь выносила эту борьбу, продолжая своё культурное и политическое развитие. Здесь не место входить в рассмотрение ни степени, ни самого хода этого развития; для нас довольно помнить, что развитие это шло по типу прогрессивной, а не циклической культуры. Но этим зачаткам прогрессивной культуры не суждено было развиться и расцвести. Ахриман выслал из недр азиатских пустынь дикарей-номадов, которые в середине XIII ст. совершили одно из мирокрушительных нашествий, в неудержимом своём разливе поглотившее все восточные культурные страны и даже плеснувшее на страны Запада. Эта была эпоха Чингиса, великого Каана всех монгольских и тюркских орд Верхней Азии. Русь была тоже покорена, опустошена, её население истреблено, её зарождающаяся культура удушена. Это монгольское иго, продолжавшееся целых два столетия и всё наполненное страшными опустошениями и поголовными избиениями, ниспровергло культуру первых веков русской истории. С большим трудом с середины XVII ст. (через два столетия после освобождения и через четыре после нашествия) начала мало-помалу русская история возвращаться в прежнее ложе и перерабатывать свою цивилизацию по типу прогрессивному. Таково было влияние на Россию того Востока, с которым этой стране лесной культуры пришлось иметь дело с самых пелёнок своей исторической жизни; влияние это было самое пагубное. Но поборовши орды Ахримана и долгою культурною борьбою снова приобщившись к общеевропейскому прогрессу, Россия вместе с тем дала обратное движение той верхнеазиатской волне, которая чуть не поглотила её наравне с культурами Азии. Россия вступила, немедля после своего освобождения, в решительную борьбу с Востоком Ахримана. Этот Восток конечно остался при прежних привычках, традициях и инстинктах. По прежнему он продолжал жить набегами на соседние культурные страны и по прежнему только разорением и кровавыми избиениями вписывал своё существование в летописи мира. Конечно, и относительно освободившейся России он держал себя не иначе. Россия ответила наступательно и из своих родных лесов вышла в степь, чтобы обезопасить себя от разбойников, издавна населявших эту степь. С XVI столетия началось наступление России на степные племена Ахриманова Востока. В этом столетии пали два татарских ханства – Казанское и Астраханское, и Россия, став на берегу Каспия, изолировала разбойников Черноморских степей от сообщения со своими неисчислимыми (как тогда казалось) братьями степей и пустынь Верхней Азии. Тогда же началась упорная борьба с изолированными крымскими разбойниками, но тогда же это изолирование прекратилось, так как последний татарский ханат на европейской почве нашёл себе поддержку в новых тюркских ордах, вторгшихся в Европу южным путём (через Иран и Левант) и покоривших южных славян, подобно тому, как предшественники XIII ст. покорили северных. Поддержанные турками крымские татары продолжали борьбу в течении двух с лишним столетий, продолжая разорять наши южные окраины. Наконец, в XVIII ст. и эта последняя татарская орда на европейских границах России пала. Все европейские степи, составляющие естественное продолжение среднеазиатских и лучший путь для вторжения, были умиротворены, прочно заняты и колонизуемы культурою. Но восточные пределы этих степей, уральские области, продолжали быть тревожимы набегами степных разбойников тюрко-монгольского племени. За Уралом расстилаются обширные киргизские степи, населённые многочисленными кочевниками, бывшими в описываемую эпоху одними из самых опасных и диких разбойников. Пришлось заняться и их умиротворением. Таким образом, подвигая всё далее и далее на Восток свои границы и встречая необходимость обеспечивать и эти новые границы от новых, ещё не умиротворённых племён Верхней Азии, Россия волею неволею должна была принять на себя неблагодарную задачу – умиротворить страны Ахримановой Азии и раз навсегда положить предел борьбе сынов Ахура Мазды, то есть культурных народов, с дикими сынами Ахримана. Эти народы Ахримана не однажды ниспровергали культуры Востока; с Запада, наконец, явилась сила, которая взялась ниспровергнуть самый престол Ахримана и установить наконец мир между культурною Азией и её северными соседями. Только этот мир дозволит Ормуздовой Азии свободно и с шансами на успех заняться приобщением себя к общечеловеческому прогрессу, созданному народами Запада.

Но эта задача России, выпавшая ей на долю волею истории и в силу её географического положения, накладывает с одной стороны тяжёлую историческую ношу, неизвестную народам западной Европы, а с другой стороны приводит её через покорённые степи и умиротворённых дикарей к границам старо-культурного Востока Ахура Мазды, того Востока, на который Англия смотрит с такою поистине любовною ревностью как на своё достояние. Россия уже стала на границах Леванта, Персии, Китая, а покорением среднеазиатских ханств быстро приближается к границам Индостана. Но об этом я поговорю подробнее в другой главе, а теперь ограничусь этим общим очерком отношений между Россией и Востоком в течение первого тысячелетия нашей истории. Я также ещё не успел надлежащим образом очертить характер русского движения на Восток. А пока удовольствуемся тем выводом, что движение России на Восток, начавшееся издревле, наложено на неё тяжёлою историческою необходимостью и, будучи в высшей степени благодетельно для самого Востока, составляет (большею частью) для России только тяжесть и жертвы без вознаграждения, если не считать вознаграждением безопасность границ от разбоев и набегов.

Русское движение на Восток

В прошлой главе я старался показать ту историческую необходимость, которая, поставив Россию лицом к лицу не с культурным, а с хищническим Востоком, вынудила её на борьбу с ним и фатально, неизбежно вызвала движение на Восток, привела её к границам Турции, Персии, Китая и подвигает к границам Англо-Индии. Но конечно было бы преувеличением приписывать исключительно этой причине русское движение на Восток. Оно (т. е. соседство хищнической Ахримановой Азии) вызвало движение и постоянно питало и питает до сих пор, но конечно не одна эта необходимость обезопасить свои окраины от хищных сынов Ахримана толкала русских людей в глубь Азии. Поиски новых земель, страсть к завоеваниям и другие общие всему человечеству побуждения влекли русских пионеров всё далее и далее на Восток, пока в конце XVII ст. они не достигли берегов Тихого океана. Это другое движение надо вполне различать от движения для умиротворения и охранения окраин. Последнее вторгалось в степи и пустыни, окаймляющие повсюду в Восточной Европе и Азии леса более северного пояса. В пределах этого лесного пояса шло то другое движение. Они шли оба параллельно и даже отчасти совпадали, но их не должно ни смешивать, ни обобщать. Причины, двигавшие Русь на Пермь, Югру, Сибирь – вплоть до Камчатки и Амура – имеют очень мало общего с причинами, вынудившими покорение Казани, Астрахани, Крыма, занятие степей новороссийских, прикаспийских и киргизских. Но если причины обоих движений на Восток и были неодинаковы, то нельзя сказать того же о характере движения, о тех способах, которыми закреплялись успехи и умиротворялись обширные пространства. Дело в том, что нигде русское движение не было исключительно военным, но всегда и всюду вместе с тем и земледельческим. Колонизация занятого края всегда шла рука об руку с его завоеванием. Исторические условия русской жизни, а между ними в значительной степени именно постоянная борьба с хищниками Ахримановой Азии, создали у нас особый вид пограничной военно-земледельческой милиции – казачество. Это казачество завоевало Сибирь и впервые ещё в XVII ст. водрузило русское знамя на берегах Амура; оно же первое через степи, отделявшие южные окраины лесной Руси от южных морей (Чёрного и Каспийского), достигло этих берегов; на нём же лежала главная забота по умиротворению Кавказа и Киргизских степей.

Казачество – конечно войско, но вместе с тем и земледельческое население. Казацкая станица – конечно военный форпост, но вместе с тем и село, преданное разного рода мирным занятиям – хлебопашеству, скотоводству, рыбному и другим промыслам. Такой характер казачества придаёт ему особую специальную приспособленность к борьбе с полудикими хищниками, которых оно в течении трёх столетий постоянно умиротворяет. Казацкая линия не нуждается за собою в каких-либо операционных базисах, коммуникационных линиях; она сама в себе в своих станицах (т. е. на самых оборонительных линиях) представляет операционный базис. Военно-земледельческая колония, казацкая станица сама себя содержит и сама защищает себя и от хищных соседей, но этот-то двойной характер казачьей оборонительной линии, столь хорошо приспособленный к борьбе с разбойниками степей, вместе с тем ведёт к тому, что борьба эта волей-неволею носит характер наступательный. Учреждение исключительно военной оборонительной линии значительно впереди культурного пояса может до известной степени обезопасить этот пояс от степных разбойников, но если учреждается линия казачья, т. е. военно-земледельческая, то вместе с её выдвиганием вперёд движется за нею немедленно и культурный пояс. Ряд казачьих станиц уже сам по себе составляет полосу земледельческой культуры, но этого мало: за земледельцем-казаком идёт торговец, возникают городки и местечки, жители которых тоже начинают заниматься культурою и промыслами, а за сим естественно появляется и мирное село. И вот, для безопасности этого нового культурного пояса, нужно снова выдвигать казачью линию, а за нею снова движется и мирное население, и земледельческая культура и т. д. и т. д. Такова, так сказать, схема движения в глубь степей и гор (Кавказ); подробности конечно самые различные. Движение военное параллельно с движением земледельчески-колонизационным; второе закрепляет первое, но и толкает его далее, – такова общая характеристика русского движения на Восток, из родной области лесов в глубь степей.

Быть может, некоторые пожелали бы прибавить к этим пионерам военно-земледельческого типа ещё пионеров-торговцев, но едва ли подобная прибавка выдержит критику. Торговля никогда не прокладывала путей ни нашему оружию, ни колонизации. Она шла за ними и далеко позади их. Так долгое время после покорения восточной Сибири, основания там русских центров и расселения русских колоний (забайкальское казачье войско, восточносибирские казачьи батальоны, старообрядческие поселения, ссыльнопоселенцы и т. д.), весь этот край одевался в китайские ткани и вообще пользовался продуктами китайского, а не русского производства. Западная Сибирь (русская уже с XVI ст. и населённая в большинстве русскими) до половины настоящего столетия снабжалась тканями и другими изделиями обрабатывающей промышленности из Бухары и вообще среднеазиатских ханств, но не из России. Наконец, в настоящее время баланс русской торговли со Среднею Азиею постоянно заключается не в нашу пользу. Бухара, Хива, Кокан, как оказывается, больше ввозят в Россию, нежели получают из неё, выручая разницу наличным золотом. Кочевые народы степей и пустынь верхней Азии, уже покорённые нами (киргизы, кипчаки, кара-киргизы, таранчи и т. д.) снабжаются всем им необходимым из тех же ханств, а не из России. Торговля с Персией тоже заключается большею частью в пользу иранцев. Все эти любопытные сведения я почерпнул из книжки г-на Терентьева «Россия и Англия в борьбе за рынки». Неправда ли, как это громкое заглавие соответствует фактам, добросовестно сообщённым самим г-ном Терентьевым! Какая уже тут борьба с Англией, когда мы и с киргизом и бухарцем справиться не можем. А г-н Терентьев говорит о борьбе с Англией за рынки! Из книги г-на Терентьева, впрочем, видно, что англичане проложили себе путь в независимые среднеазиатские ханства. Но дальнейшему распространению и упрочению этого рынка мешает то, что значительная часть Средней Азии в руках России, которая частью вовсе воспретила, частью обложила покровительственным тарифом английские товары. Из вышеприведённых фактов, однако, явствует, что в этом случае Россия покровительствует не столько русской промышленности и торговле, сколько местной, которая охраняется от подавления английскою. Впрочем, приводя все эти факты и соображения, я вовсе не нахожу их ни печальными, ни предосудительными для нас. В других главах я показал, к какому поистине критическому состоянию привело Англию производство для других. Эксплуатируя сотни миллионов, Англия в самом своём существовании (в её настоящем виде) зависит от послушания всех этих разношёрстных населений старо-культурных стран Востока. Не желая моей родине ничего подобного, я могу только радоваться, что она ещё достаточно далека от такого поистине блистательно-печального состояния. Впрочем, я отвлёкся от предмета, так как единственная цель этого небольшого отступления была напомнить, что торговля, – эта важная, а порою и главная пружина западноевропейской колонизации, – была не при чём в истории русского движения на Восток. Западная Сибирь была покорена в XVI ст., русский земледелец занял её в течении XVI–XVIII ст., русский купец утвердился в ней только во второй половине XIX ст., на три столетия опоздав после казака и мирного земледельца. Тоже и в восточной Сибири, и в киргизских степях, и в Средней Азии, и на Амуре, и за Кавказом. Если в последнее время стали обращать внимание на интересы русской торговли при движении на Восток, то это, конечно, отчасти доказывает, что русский купец проснулся и не хочет более отставать от земледельца, но с другой стороны значительное влияние на эти толки и заботы об интересах торговли должно иметь просто веяние с Запада. Англичане, французы, немцы толкуют об интересах торговли, – не отставать же и нам.

Итак существенный характер русского движения на Восток был военно-земледельческий. С винтовкою в одной руке, с топором и сохою в другой пробирались казаки всё далее и далее в глубь сибирских лесов и верхнеазиатских степей. Сначала в XVI и XVII ст. это было вольное движение, в XVIII и XIX оно подчинилось руководству государства. На крайнем Востоке была установлена государственная граница с Китайской империей уже в начале XVIII ст., но сюда, западнее, начиная от Алтайских гор и кончая устьями Дуная, простирались степи и пустыни, кишевшие хищниками и разбойниками тюркской расы. Более восточные монголы отошли к Китаю и вошли в область, умиротворение которой выпало на долю Небесной Империи, но многочисленные и разнородные тюркские орды, населявшие более западные степи и пустыни, никому не подчинённые и разбойники по ремеслу и идеалу, составляли ещё в начале XVIII ст. повсюду нашу южную границу. Поднепровская Украйна подвергалась нападениям крымско-татарской орды; восточные ногаи, кавказские горцы, киргизы Букеевской орды, киргизы малой, средней и большой орды, калмыки Джунгарии – таковы были наши хищные соседи начала XVIII ст., державшие в страхе всю нашу южную окраину от Днестра до Алтая. А за этими непосредственными соседями шли кочевья и селения других хищников, порою присоединявшихся к ближайшим. Турки были арьергардом крымской орды, туркмены, узбеки Хивы и Кокана и т. д. стояли за киргизами. Только в одном месте эта сплошная орда разбойников была разрезана и разобщена. Ещё в XVI ст. русские спустились по Волге к Каспийскому морю и по Дону к Азовскому.

Этот клин разобщил восточных хищников от их более западных родичей. Разобщение было тем полнее, что и далее на юг, за Каспием, Иран сверг власть тюркских дикарей и создал грань между западными тюрками (османские турки, татары) и Верхнею Азиею, главною территорией этой разбойничьей расы. Для последующей истории Востока это разобщение двух отраслей тюркского племени на севере Россией, на юге Персией имело весьма серьёзное значение.

Выше очерченное положение дел в начале XVIII ст. конечно не могло быть терпимо, и вот уже со времён Петра I мы замечаем, что государство решительно берёт в свои руки наступательную борьбу с хищниками степей, борьбу, которую до того времени большею частью вело вольное казачество партизански и без определённого плана. XVIII столетие наполнено турецкими войнами, которые привели к тому, что все южные степи, притон крымских хищников, были покорены. Крымская орда умиротворена и началась быстрая колонизация занятых территорий. Благоприятные местные условия и близость густонаселённых местностей метрополии повели к тому, что новороссийские степи быстро заселились и уже неразличимо вошли в состав культурных земель России. Крайняя западная оконечность великой степи, без перерывов простирающейся от стен Китая до предгорий восточных Балкан и Карпат, окончательно отторгнута от владений злого Ахримана. Это культурное завоевание степей продолжалось и восточнее Новороссии. Колонизация предкавказских степей и приуральских тоже началась и значительно подвинулась в XVIII ст. Колонизация эта была по преимуществу казацкая и, достигнув умиротворения манычских калмыков, прикумских татар, башкиров, букеевских киргизов (между Волгою и Уралом), привела нас в соприкосновение, а следовательно и столкновение с более дикими хищниками, более неукротимыми и скрывающимися за более недоступными и непривычными преградами. Вместо плодоносных степей – пустыня, вместо могучих рек и лесных чащей – горные вершины. Со степями, реками и лесами русский казак знал борьбу, но пустыня киргиз-кайсака и ущелья черкеса были для него новостью, к которой надо было приспособиться. Этим следует объяснить замедление в движении на Восток в первой половине XIX ст. Кавказ был покорён лишь в 60-х годах; к тому же времени относится и окончательное умиротворение киргиз-кайсацкой пустыни. Простираясь от Урала до Алтайских гор эта полустепь-полупустыня составляет юго-восточную и восточную грань Оренбургского края и южную – западной Сибири. Начиная с запада степь-пустыня населена тремя ордами киргизов – Малой, Средней и Большой, а ещё восточнее – кара-киргизами. Борьба с этими хищниками (свыше миллиона) началась одновременно с северо-запада со стороны Оренбурга (земли казачьих войск оренбургского и уральского) и с северо-востока со стороны Иртыша (сибирские казаки). Прежний способ умиротворения – военно-земледельческая казацкая колонизация всё более и более подвигающимися вперёд линиями станиц – более не годился; территория киргиз-кайсаков не годилась для земледелия.

Это вызвало вначале образ действия, сходный в общих чертах с тем, при помощи которого думали бороться с хищными кочевниками властители азиатских культурных стран, начиная с Кира и Дария Гистаспа, продолжая Александром Македонским и римлянами и кончая Сефидами Ново-Персии. Заключается он в том, что культурный пояс обносится рядом сторожевых постов, а кочевники пустыни устрашаются более или менее удачными походами и набегами в глубь степей. Этими походами кочевники приводятся к покорности, вынуждаются признать более или менее номинальную власть своих культурных соседей, и погромом, сопровождающим походы и набеги культурных войск, устрашаются. Страх наказания должен, по этой системе, удерживать кочевых хищников от набегов и разбоя. Система эта, как доказал опыт многих тысячелетий борьбы Ирана с Тураном, не удовлетворяет задачам умиротворения культурных окраин. Страх наказания действует только, пока наказание помнят; возможность избегнуть наказания весьма осуществима, для чего стоит только во время похода культурного воинства откочёвывать всё далее в глубь пустыни; само наказание, т. е. погром кочевников во время похода, вызывает не только страх, но и жажду мести, вражду. Наконец, за ближайшими кочевниками живут менее доступные для наказания, но могущие тем не менее тревожить пограничные округи набегами, скрываясь затем в свои отдалённые кочевья. Таковы неудобства той системы умиротворения западносибирской и оренбургской окраин, которая была первоначально принята и которая вполне соответствовала системам Кира, Дария, Александра, Аббаса, Надира и др. Вся пространная киргизская степь была разделена на два ведомства. Восточная, меньшая часть, населённая киргиз-кайсаками Большой орды и кара-киргизами, отошла в ведомство западносибирского ген. – губернаторства; западная, гораздо более обширная, занятая киргизами орд Букеевской, Малой и Средней, была отнесена к ведомству оренбургского ген. – губернаторства. Оба ведомства выставили против степи линии фортов и сторожевых постов и вынудили соседних кочевников (киргизов и кара-киргизов) принять русское подданство. Как и следовало ожидать, это подчинение было только номинальное, и хищники не только не были верными подданными русского государства, но не оставили и прежних набегов в пределы своих новых соотечественников. Наказания за набеги только запутывали отношения, создавали взаимные счёты несправедливости и мщения; – в этой партизанской войне прошло несколько десятилетий, в которые надеялись, что принятая система способна умиротворить Киргизские степи и русские окраины. Западносибирское ведомство раньше убедилось в несостоятельности системы, и скоро оттуда начали настойчиво рекомендовать переход в наступление с целью отрезать Киргизские степи укреплёнными линиями не только от наших окраин, но и от хищных гнёзд за киргизскою территорией. Это окружение киргизов русскими линиями должно было их вполне изолировать от прочих хищников, лишив их и надежды на уклонение от наказания и поддержки со стороны более отдалённых разбойников и возможности выгодно сбывать добычу в культурные оазисы Средней Азии, где основались разные тюркские народцы, превратив их в разбойничьи притоны. Но для осуществления этой программы необходима была вооружённая борьба не с одними киргизами, потому что такой порядок вещей нарушал далеко не одни киргизские интересы, а между тем в 30-х годах надеялись ещё умиротворить киргизов мирным влиянием, распространением цивилизации, привлечь подарками и ласкою, устрашая наказаниями. Таким образом попытки западносибирского ведомства изменить систему не удались. Неудача хивинской экспедиции 1839 года, предпринятой с целью освобождения 500 русских пленных, захваченных киргизами и проданных в Хиву, доказала неудовлетворительность системы, которая не гарантировала граждан могущественной русской державы от перспективы появления на невольничьих рынках Хивы, Бухары, Кокана в качестве товара. Так называемый бунт киргизского султана Кенесары Касымова в 40-х годах окончательно подорвал веру в состоятельность Оренбургской системы. Это движение наполнило собою несколько лет, глубоко взволновало русское господство и было подавлено только после кровопролитной и продолжительной войны. Бедствия, обрушившиеся при этом на русские прикиргизские окраины, были громадны. Султан Кенесары в сущности вовсе не был бунтовщик, так как киргизы были только номинально подчинены; он был Чингис или Тимур в миниатюре. Начав с мелкого разбоя, или баранты, он поднялся своими успехами в глазах своих единомышленников, скоро достиг громадного влияния и уверовал в своё призвание. Весть о появлении нового мирокрушителя, нового бича Божьего, т. е. громадной поживы в перспективе, быстро разнеслась по киргизским кочевьям, и сторонники начали стекаться со всех сторон. Снисходительность Оренбургского начальства, старавшегося уладить дело мирно, была принята за слабость, и скоро новый мирокрушитель предводительствовал уже целыми ордами, и справиться с ним было не легко. Эти два урока (Хивинская экспедиция и бунт Кенесары) не прошли, конечно, бесследно, и в конце сороковых годов решено перейти к новой системе, ещё раньше рекомендованной из западной Сибири, т. е. положено начало охвату киргизской степи с востока и юга наружною укреплённою линиею наподобие той внутренней, которая уже окаймляла степь с севера и запада. Европейские события 1848–1850 гг., а затем вскоре вспыхнувшая Крымская война 1853–1856 гг. отвлекли внимание правительства от далёкой киргизской окраины и отсрочили задуманное дело на полтора десятилетия. Тем не менее начало было положено и с С.-В. Сибирью и с С.-З. Оренбургом. Сибирская линия дошла до реки Или, Оренбургская ещё перед Крымскою войною вышла на низовье Сырдарьи, где были основаны форты Казалинск, Перовск и другие. После войны дело было возобновлено с новою энергиею. Сибирякам пришлось выдержать весьма серьёзную борьбу с коканцами из-за Семиречья, но несмотря на совершенную ничтожность сибирских военных сил, власть в Семиречье была упрочена, и русская укреплённая линия протянулась по западной китайской границе до Тянь-Шаня, по этому хребту до границ Кокана. В то время, как коканцы пытались вытеснить сибиряков из Семиречья, оренбургцы подвигались вверх по Сырдарье и отняли у коканцев Ак-Мечеть, Туркестан, причём достигли западных островов Каратау'ского хребта, окаймляющего Кокан с севера. По этому хребту подвигалась из Семиречья и сибирская линия, и когда в начале шестидесятых годов сибирцы взяли Аулие-Ата, а оренбургцы – Чимкент, обе линии были сомкнуты, и наружная укреплённая линия неразрывно протягивалась от Алтайского хребта по южной окраине киргизских степей до Каспийского моря. Киргизские орды были изолированы, во время борьбы за наружную линию покорены, и киргизские степи окончательно умиротворены. Этот результат, как сказано, был достигнут в начале 60-х годов, но логика событий толкала Россию всё вперёд, и вперёд, и это поступательное движение ещё далеко не сказало своего последнего слова. В самом деле, в каком положении очутилась Россия после того, как сомкнута была наружная киргизская линия после завоевания Аулие-Ата и Чимкента? Сама эта линия была создана для умиротворения обширной киргизской степи с её миллионным кочевым населением застарелых хищников, но провести эту наружную линию в пределах самых киргизских степей оказывалось невозможным, как по местности не годной ни для какой оседлости. Линию пришлось проводить по северной окраине территорий, лежавших к югу от киргизской степи и по своему характеру способных к заселению. Сибиряки выдвинулись в речную систему р. Или, оренбургцы вышли на Сырдарью, соединены обе линии были по предгорьям Каратау. Для занятия этих местностей и устройства наружной линии пришлось уже с самого начала вступить в борьбу не с одними киргизами, но и коканцами, так как эти окраины среднеазиатского оазиса принадлежали коканскому ханству. Борьба, начатая из-за линии, конечно на этом не остановилась и, продолжаясь с Коканом, обобщилась в борьбу с оставшимися ещё независимыми Тюрками Верхней Азии. За покорением киргизов оставались два ещё многочисленных и далеко распространённых тюркских народа: узбеки и туркмены. Последние не менее многочисленные, чем киргизы, но гораздо более хищные и сильные кочевники занимают степи и пустыни по северной окраине Ирана, между Каспием и Амударьей. В то время они соприкасались с русскими владениями лишь в занятом около этого времени Красноводске на восточном берегу Каспийского моря, что однако не мешало им предпринимать смелые набеги далеко в глубь русских степей, доходить до самого Урала, разбойничать и захватывать пленных, которые сбывались на невольничьих рынках Средней Азии. Но впрочем, опасности и трудности, сопряжённые с подобными набегами на север, заставляли всегда туркмен предпочитать набеги на юг в пределы Персии. Сюда и ближе, и безопаснее, и добыча богаче; поэтому хотя туркмены и тревожили русских, но не особенно, и двойная цепь линий вместе с постами на берегах Каспия могла считаться до времени сносным обеспечением с этой стороны, хотя нельзя было не думать о необходимости рано или поздно положить предел туркменским набегам. В таком же положении были и узбеки Хивинского ханства, обыкновенно разделявшие участие в разбойничьих набегах с туркменами, их ближайшими соседями. Но уже в другом отношении к России стали с начала 60-х гг. узбеки двух других ханств Средней Азии, Кокана и Бухары. Собственно Узбеки – тюрко-татарское племя, завоевавшее Бухару с другими среднеазиатскими областями около конца XV ст., и составляющее потомков татар Золотой орды, некогда господствовавшей над Россией. Но с тех пор название узбека распространилось на всех вообще оседлых и полуоседлых тюрко-татар культурных оазисов Средней Азии. Население этих стран слагается из двух элементов, таджиков, говорящих на особом наречии персидского языка и составляющих остаток древнего иранского населения, и узбеков, тюркских пришельцев, отчасти истребивших, отчасти подчинивших туземное население. В настоящее время узбеки повсюду многочисленнее таджиков, а власть уже со времён Чингиса находится беспрерывно в руках тюрков. Несколько столетий оседлой жизни однако не лишило среднеазиатских тюрков их хищнических наклонностей. Коканцы и хивинцы всегда принимали деятельное участие в набегах киргизов и туркмен; если бухарцы в этом меньше виновны, то единственно потому, что они были дальше и непосредственно не соприкасались с нашими пределами. Таким образом, умиротворение киргизской степи посредством наружной линии привело нас прежде всего к дверям первого притона полуоседлых хищников, к ханату Кокана. Борьба не замедлила вспыхнуть. Когда пал Ташкент, и русские вышли на средний Сыр, бухарцы пришли на помощь к коканцам. Две неудачные войны убедили бухарцев в бесполезности борьбы; результатом этих войн с Коканом и Бухарою было присоединение половины коканского ханства и значительной бухарской территории с Самаркандом. Продолжавшееся хищничество хивинцев и туркмен привело в 1873 году к походу в эти страны и занятию территорий на нижнем течении Амударьи. Нападение коканцев в 1876 году повело к окончательному покорению этого ханства. В 1877 году прикаспийским отрядам пришлось выдержать столкновение с туркменами-Теке. Но была ли этим умиротворена Средняя Азия? Конечно, нет. Туркмены находились в 70-х годах в том же положении, в котором находились киргизы в 30-х годах, т. е. против них существовала только внутренняя линия, а от набегов они удерживались влиянием на старшин и страхом наказания. Хивинские узбеки находятся приблизительно в положении Кокана после потери Ташкента, каковая потеря не помешала им в 1876 году напасть на русских. Едва ли мы вправе ожидать от хивинцев более благоразумия, тем более, что хивинцы могли бы опереться на полуумиротворенное миллионное кочевое население туркмен. В таком же положении, как Хива, находится и Бухара; правда, в этом ханстве сильнее мирное таджикское население, но зато и соблазну больше; само ханство гораздо сильнее, с Востока к нему примыкает ряд независимых разбойничьих ханатов, туркмены тоже под боком (за Аму), а немного далее Афганистан, готовый под влиянием Англии поддержать Бухару.

Таково было положение дел в Средней Азии. Дело умиротворения тюркской расы сильно подвинулось вперёд, но завершённым почитаться ещё не могло. Несколько миллионов хищников (туркмен и узбеков и других, помельче) не лишены были окончательно всякой возможности к разбоям, набегам и т. п. Они устрашены были покорением Кокана, разгромом Бухары, Хивы, туркмен (йомудов в 1873 г.), но история не раз уже доказала, что страх – недействительное средство для прочного мира. На одном страхе нельзя основать ни внутреннего, ни внешнего мира. Посему, раз вторгнувшись в покорённые тюрками оазисы Средней Азии и занимаемые ими же родные их степи и пустыни, Россия фатально вынуждается завершить умиротворение полным занятием всей тюркской территории. Действительно очень скоро выдвинулась на первый план задача полного умиротворения туркмен. Походы Ломакина и Лазарева, кончившиеся неудачею, показали, что задача эта не так легка. Пришлось двинуть целую небольшую армию, под начальством Скобелева, чтобы сломить главное гнездо туркменского хищничества. Второе важное гнездо Мерв стало русским достоянием лишь в 1884 году. Через оазисы Ахалтекинский, Серахский и Мервский русская укреплённая линия охватила туркменскую пустыню с юга и разобщила её с культурными странами Ирана. Это изолирование столь же необходимо для умиротворения Туркмении, как раньше подобная же наружная линия нужна была для умиротворения киргизов.

Остановится ли естественно это движение после подчинения всего Туркестана? На этот вопрос трудно дать ответ, так как и за южными пределами Туркестана древне-культурные страны восточного Ирана находятся под властью кочевых или полукочевых хищников афган, хезар, чар-аймаков, белуджиев и т. д. Всюду на восток от Персии и на запад от Индии, на юг от Туркестана и до Индейского океана древнеиранское население подчинено хищническим племенам кочевников, но тут уже входит новый могущественный элемент – Англия. Этот привходящий деятель может произвести громадное влияние и на самые события в Туркестане.

Встреча соперниц. 1798–1885 гг

В первых пяти главах этих очерков я попытался охарактеризовать, конечно, в самых общих чертах, современное состояние Востока и движение русских и англичан в глубь Азии. Сводя высказанные данные, мы можем следующим образом очертить это параллельное движение.

Русское движение первоначально вызвано и затем постоянно питается хищническим наступлением того Востока, с которым судьбою определено быть нам в соседстве. С самых пелёнок нашей истории мы уже начали эту борьбу с хищниками степей и продолжаем её до сих пор. Но вслед за покорением степей и пустынь, мы пришли к границам культурных стран Востока, некогда славных своею цивилизациею, ныне же под властью тюркской разбойничьей расы превратившихся в гнёзда хищников, под игом которых проживают культурные аборигены страны. Тою же силою истории, которая привела к покорению степей, двинуты были русские и в эти гнёзда. Так было покорено гнездо крымских татар; эти же самые обстоятельства принудили первоначально и к турецким войнам; они же привели нас уже в новейшее время к вторжению в среднеазиатские ханства, основанные узбеками. Это вторжение в культурные страны Востока привело русское движение в столкновение с английским.

Английское движение началось совершенно с другого конца. Стремление монополизировать выгодную торговлю с Востоком вызвало ряд кровопролитных войн между нациями европейского Запада. Трёхвековая борьба кончилась полным торжеством Англии, которая устранила поочерёдно со своего пути Португалию, Испанию, Голландию, Францию. Но пока велась эта борьба, значение восточной торговли для Европы радикально преобразилось. Вместо того, чтобы вывозить с Востока предметы потребления, Запад (прежде и главнее всего Англия) начал снабжать ими Восток, требуя от него только сырья. В двух главах я старался указать на значение и размеры этого переворота. Восточный рынок сделался для Англии вопросом существования в том виде, в каком она экономически и социально сложилась ко второй половине XIX ст. И этот восточный рынок, купленный столь дорогою ценою трёхвековой борьбы с континентом западной Европы, а на самом Востоке завоёванный силою оружия, сохраняется за Англией её господством на море, во-первых, её могуществом в Индии, во-вторых, её колониальною системою, в-третьих. Частью политическое (в Индии), частью только экономическое господство над всем культурным Востоком с его семьсот пятьюдесятью миллионами уже приобретённых или только приобретаемых потребителей – таков результат английского движения на Восток. Россия покоряла и подчиняла, словом умиротворяла дикий хищнический Восток Ахримана; Англия частью покорила, частью экономически подчинила культурный Восток Ахура Мазды; оба движения встретились на границах двух восточных миров.

Но зачем обе державы оказались соперницами? Неужели Азия, эта беспредельная Азия оказывается слишком тесной для двух народностей? Конечно, не бесполезно задавать эти вопросы и напоминать их современному человечеству, но покраснеть от них покраснеют едва ли многие, а между тем, что может быть позорнее этой неуживчивости на таком пространстве как вся Азия? Однако, неуживчивость обеих наций и теснота Азии есть до такой степени прямой результат современной политической системы международных отношений, что обвинять в этом соперничестве, кроме этой системы, некого и нечего. Обратимся же к началу и развитию англо-русского соперничества и, прежде всего, к его естественным (при данном историческом строе) причинам.

Прежде всего, как мы выше видели, русское движение не остановилось на границах культурного Востока, но, перейдя границу, утвердилось в пограничных краях его. Отторжение у Турции Крыма, Бессарабии – Закавказья, у Персии – Баку и Еревана, у среднеазиатских узбеков – земель по рр. Сыру, Аму, Зеравшану показало англичанам, что Россия мало-помалу присоединяет те культурные страны Востока, на которые они, англичане, смотрят как на свою собственность, более того: как на свой неотъемлемый рынок. Завоёвывая культурные страны Востока, Россия распространит, конечно, и свою таможенную покровительственную систему, и с каждым шагом России вперёд Англия ожидает потери потребителей. И вот причина английского недовольства русским движением; политическое и земледельческое движение России стесняет сферу английской торговли.

Но сама по себе эта причина едва ли была бы способна вызвать английское соперничество на всём протяжении азиатского Востока. В европейской Турции это соображение играет довольно серьёзную роль, так как 30 миллионов гарантированных потребителей, конечно, стоят заботы, но напр., Средняя Азия? Слабо населена, бедна; к тому же английская торговля только начинает туда прокладывать дорогу. А между тем, среднеазиатские дела интересуют Великобританию едва ли не больше, нежели турецкие. Причина этого внимания в том, что здесь русское движение вперёд всё более и более сближает границы русских и английских владений. Казалось бы, что в сущности обеим державам это только выгодно. Чем вести постоянную мелкую войну на своих границах, как это принуждены в настоящее время делать и русские, и англичане, не лучше ли сообща умиротворить беспокойные племена и, проведя настоящую в европейском смысле слова государственную границу, установить, наконец, мир и спокойствие и для себя, и для этих несчастных стран, от века раздираемых усобицами и набегами кочевых разбойников. Не лучше ли? Да, но это вполне изменяет условия английского преобладания на Востоке и даже вообще английского могущества, роли Англии и значения как великой европейской державы. В этом ключ ко всему англо-русскому соперничеству.

Могущество Англии основано на её несомненном экономическом первенстве, на неиссякаемых финансовых ресурсах страны, а затем на её неуязвимости в войне. Господство на море обеспечивает эту неуязвимость державы островитян; господство на Востоке обеспечивает богатство, процветание, финансовые ресурсы; Индо-британская империя составляет главную основу и господства на Востоке, и английского финансового первенства. Поэтому неуязвимость Индии составляет для Англии столь же важный вопрос как и неуязвимость собственного острова. До сих пор для континентальной Европы Индия, будучи географически лишь полуостровом, была в политическом отношении таким же островом как и сама Англия; путь к ней лежит морем, а пока Англия господствует на море, Индия неуязвима также как и острова Великобритании и Ирландии. Таким образом, англичанам довольно было первенствующего флота и блистательных финансов, чтобы не бояться хотя бы всей европейской коалиции. Такая коалиция действительно образовалась было в 1807 г., но не привела ни к чему. Англия невозбранно владела морями, колониями, Ост-Индией, а это – всё, чего ей нужно. Совсем изменяются условия английского могущества, когда континентальная Европа получает возможность атаковать её в самом источнике её силы и богатства. Именно такие последствия предвидит Англия от сближения английских и русских границ в Азии. Континентальная Европа получает возможность вести войну наступательную против Англии. Вопрос не в том, имеет ли намерение Россия отнимать у Англии Индию, а в том, что Англия теряет свою неуязвимость, а её господство на море – половину своего значения. До сих пор одного этого господства было достаточно, чтобы обезопасить империю британцев от всякого наступления в случае войны; с той же минуты, когда Россия солидно утвердится вблизи Индии, флота будет недостаточно, и придётся подумать об армии и следовательно совершенно преобразовать всю старую систему своего могущества. Но какую бы армию ни создала Англия, эта армия всё же поставит её лишь в равные условия с другими великими державами и не даст ей возможности презирать всякую коалицию. Словом, полный переворот в основах английского могущества и сам жизненный восточный рынок, поставленный на карту удачной компании, – таковы последствия движения России на Восток. Естественно, если Англия давно уже силится положить препоны русскому движению и охотно берёт под своё покровительство хищников Азии, лишь бы где-нибудь найти или создать для России барьер в её фатальном, потому что почти неизбежном наступлении в глубь хищнической Азии. Но только эта хищническая Азия и отделяет нас от Англо-Индии! В этом роковая сторона вопроса.

Наконец, ещё с одной стороны русское движение на Восток угрожает Англии, или, по крайней мере, англичане думают, что может угрожать. Благодаря стараниям Петра Великого, Россия уже в начале XVIII ст. стала весьма серьёзною военно-морской силой, которая к концу века при Екатерине II оказалась достаточно могущественною, чтобы, сгруппировав вокруг себя мелкие морские державы, принудить самую Англию признать некоторые статьи международного права, которые Англия до того решительно отвергала. Затем, в начале настоящего столетия, когда испанское морское могущество пало само собою, а французское и голландское было добито Англией, Россия была наряду с Англией единственною первоклассною морскою державою. Наконец, даже около эпохи восточной войны 1853–1856 гг. русское военно-морское могущество уступало только английскому и французскому, а в Чёрном море Россия несомненно господствовала нераздельно. Всё это доказывает англичанам, что Россия способна развить довольно серьёзную морскую силу, уничтоженную первою восточною войною. Ввиду этого, они находят в высшей степени опасным допустить Россию приобрести военно-морские позиции, которые доставили бы ей возможность возродить своё морское могущество. Такими позициями они вполне справедливо признают Понто-Эгейские проливы (Босфор и Дарданеллы). Обладание ими делало бы русский флот неуязвимым ни для какого неприятеля, открывая ему вместе с тем выход в море, которое со времени прорытия Суэцкого перешейка стало главным морским путём в Индию. Заботы о Понто-Эгейских проливах с одной стороны, о самом Суэцком канале с другой, заботы, связанные с первостепенными для Англии вопросами невозбранного господства на море и беспрепятственного сообщения с Индией – составляют третью (из главных) причину английского соперничества с Россией на Востоке.

Непосредственная опасность потери некоторых второстепенных восточных рынков с завоеванием их Россией; потеря неуязвимости в случае войны с континентальными державами вследствие сближения английских и русских владений в Азии; опасения за господство на море и безопасность морских путей на Восток – таковы главные причины, вызывающие англо-русское соперничество на Востоке. Что касается нашего движения во внутренней Азии, то приходится признать, что русская политика не была сознательно и преднамеренно завоевательною. Прошлую главу я посвятил этой стороне вопроса, и мне кажется, даже из этого беглого обзора среднеазиатской истории в XIX в. ясно, до какой степени вынужденною была тут русская наступательная политика, и до какой степени было основание обвинять её в злоумышлениях против Индии. Но опять-таки не в этом дело, а в том, что это движение, вынужденное или рассчитанное, сближало наши форпосты с английскими и приближало тот момент, когда настоящая система британского могущества должна оказаться несостоятельною. Кто в этом виноват? Я уже сказал, что виною всего – современный политический строй, не дозволяющий нациям доверять друг другу, а затем никто. Россия не может, ради Англии, дозволить диким хищникам Средней Азии безнаказанно грабить русские окраины, парализовать разбоями русскую торговлю, захватывать в плен и продавать в рабство русско-подданных; Россия не может ради Англии отказаться от покровительства близким исторически и национально племенам, населяющим Европейскую Турцию, от стремления упрочить мир и спокойствие на своих южных границах, от желания возродить флот. Но разве и Англия виновата в том, что все эти исторически необходимые шаги русской политики, каждый в отдельности и все вместе, наносят тяжкие удары зданию английского могущества и несомненным образом минируют самое здание английского богатства и процветания, всего экономического, социального и политического строя современной Англии? В противоположности исторических течений, управляющих судьбою двух великих народов, никто не виноват из современных деятелей, но несомненно некоторые из них приняли много греха в обострении кризиса, который хотя и очень мало, но всё же имел бы шансы разрешиться мирно при обоюдном того желании. Обратимся теперь к историческому очерку последовательных враждебных шагов на Востоке между Россией и Англией.

Первые симптомы соперничества сказались ещё в XVIII ст., в эпоху турецких войн Императрицы Екатерины II, но тогда дело ограничилось одними дипломатическими интригами. Революционные войны отвлекли внимание всей Европы, в том числе России и Англии, от Европейского Востока. К тому же тогда и сама Турция была довольно грозною державою, и разложение ещё только начиналось. Россия была в союзе с Англией, и вместе они вели войну против республики; в эту войну Россия вмешалась совершенно безынтересно и единственно для охранения status quo в Европе. Неблаговидные отношения союзников, австрийцев и англичан, раздражили Императора Павла, и Россия не только вышла из коалиции, но вступила в переговоры с консулом республики генералом Бонапартом о союзе против Англии. В это время в голове Императора Павла родился план похода на Индию для нанесения Англии решительного удара на берегах Ганга. По русскому плану Россия выставляла 35 тысяч человек и столько же Франция; соединённая армия направлялась из России Каспийским морем в Астрабад в Персии, тут сосредоточивалась и далее направлялась через Персию, Афганистан, Пенджаб к англо-индийским владениям. План этот был представлен на рассмотрение Наполеона, но тот нашёл его вполне несбыточным. Действительно, тогда он был совершенно неосуществимым без предварительного союза с могущественною в то время Персией, но этого союза не было. Франция отказалась участвовать в невозможной экспедиции, но это не отклонило Павла от его замысла. Если он не был осуществлён, то лишь вследствие внезапной кончины Императора. Новый же Император немедленно заключил мир с Англией и затем снова вступил в союз для общей борьбы с французской империей.

Замыслы Павла, однако, заставили англичан задуматься о мерах, которые следует принять для пресечения на будущее время подобных попыток. Два пути из России в Индию; северный через Туркестан, южный через Иран. Первый, ныне почти весь уже находящийся в руках России, в то время был абсолютно недоступен ни для какой регулярной армии; сама природа и характер населения ставили непреодолимые преграды наступлению. Южный путь, пролегающий культурными и населёнными странами с готовыми путями сообщения и продовольственными запасами представлялся единственно доступным. Он был в руках Персии; с нею-то Англия и вступила немедленно в переговоры, результатом которых был договор 1809 г., по которому Персия обязалась не пропускать никакого войска в Индию, за что Англия со своей стороны гарантировала Персии целость и неприкосновенность её владений против покушения соседей (России). В этом договоре впервые таким образом появилась знаменитая формула «целость и неприкосновенность», которая позже стала девизом английской восточной политики.

В эпоху этих первых предохранительных со стороны Англии мер для преграждения русского движения в глубь дальнего Востока, на ближайшем Востоке впервые начался тот ряд событий, который ныне привёл к разложению Оттоманской империи. В первом десятилетии настоящего столетия возмутилась Сербия и первая начала борьбу за освобождение; сторону Сербии приняла Россия. Заступничество привело к войне, вспыхнувшей в 1809 г. Занятая западными делами, готовящаяся к неизбежному столкновению с Наполеоновскою империею, Россия крайне вяло вела турецкую войну и после трёх лет нерешительных, хотя и успешных действий заключила Бухарестский мир, по которому приобрела Бессарабию и выговорила полуосвобождение Сербии. Последнее условие было первым шагом России по пути новой программы её отношений к Турции, по которой вместо непосредственных приобретений, выдвигалось как задача русской политики освобождение христианских народностей Европейской Турции, естественных союзников России и естественных наследников хищнической оттоманской орды, их поработившей 5 ст. тому назад. Россия спешила заключить мир, чтобы собрать все свои силы для отпора уже вторгнувшегося грозного врага; Англия не только не противодействовала, но всеми способами содействовала улажению русско-турецкой распри ввиду этого же общего врага.

Но общими усилиями враг был сломлен, и каждая держава вернулась в сферу своей роковой политики, роковой, потому что фатально враждебной. Эта противоположность немедленно сказалась, когда через несколько лет после Венского конгресса вспыхнуло греческое восстание. Англия в лице своего министра Каслри явилась деятельным проводником воззрений о необходимости status quo на Востоке; к этому воззрению примкнула и Австрия, а её знаменитый Меттерних облёк эту программу в соответствующий времени наряд. Когда на одном из конгрессов Россия подняла вопрос о греческом восстании, Меттерних доказал, что Европа, решившаяся всюду поддерживать законных монархов, была бы непоследовательна, если бы на Балканском полуострове действовала иначе, нежели на Апеннинском и Пиренейском, где именно в это время войска священного союза подавляли народные движения. Под давлением конгресса Россия уступила и предоставила балканских христиан собственным силам. Это было в начале 20-х годов, но долго это не могло продолжиться; логика событий привела Россию снова в русло её традиционного и предопределённого движения на Восток и притом не только по направлению Турции, но и Персии и Дальней Азии.

Столкновение с Персией даже опередило турецкую войну. Фанатики Тегерана убили в 1825 году русского посла (поэта Грибоедова) и бросили вызов России. Одна кампания решила борьбу; быстрота катастрофы могущественного персидского царства, его слабость и беззащитность перед русским наступлением поразили весь мир Востока и Запада и саму Персию. Шах просил мира и получил его ценою уступки северо-западных прикаспийских провинций (ныне губернии Елисаветпольская, Ереванская, Бакинская) и значительной контрибуции. Англо-персидский договор 1809 г. остался мёртвою буквою; в Тегеране убедились, что Англия не в состоянии гарантировать Персию от русского наступления, и уже с этого времени стали искать сближения с Россией. Мир с Персией был восстановлен в 1827 г.; события следующих затем двух лет (разгром Турции в 1828 – 29 гг.) могли только укрепить обаяние России в Тегеране.

Греческое восстание привело к этому разгрому. Подавляя восставших христиан, турки, конечно, пустили в ход обыкновенные на Востоке репрессии в виде поголовных избиений, опустошений etc. Европа, послушная воззрениям Каслри и Меттерниха, находила всё это в порядке вещей и видела в этом лишь средства для восстановления законных властей. Турки долго злоупотребляли этим послушанием Европы и России «консерватизму» венской и лондонской политики, но в 1827 г. турки на острове Хиосе превзошли самих себя и устроили избиение в таких размерах и среди таких обстоятельств, что вся христианская Европа содрогнулась от ужаса. К тому же в Англии сменилось министерство и на место Каслри иностранная политика перешла в руки гуманного Каннинга. В последствие хиосских сцен Россия, Англия и Франция выслали эскадры в турецкие воды с целью предупреждения новых ужасов. Ослеплённые своим восточным невежеством, турки атаковали соединённую эскадру трёх держав и при Наварине потеряли весь свой флот, сожжённый соединёнными усилиями русских, французских и английских моряков. Этот разгром вызвал новый взрыв восстания и за сим объявление Турцией войны России. Я не пишу военной истории восточных событий, и для нашей цели довольно отметить, что в две кампании Турция и в Европе и в Азии потерпела дотоле неиспытанное поражение. Армия Дибича перешла Балканы и утвердилась в Адрианополе, но эти военные успехи далеко не соответствовали политическим последствиям войны. Россия в эпоху войны 1827 – 29 гг. была не менее связана Европою, если не более, чем в войну 1877 года. Каннинг умер, и либеральное министерство его друзей пало, сменённое старо-торийскими столпами, которые вполне возвратились к политике Каслри (тоже умершего). Английская дипломатия заработала; сманить Австрию было нетрудно; Франция была тоже обеспокоена возрастанием русского могущества на Средиземном море. Грозная коалиция готова была образоваться против России, которая избегла её, как говорят, только вследствие личных чувств французского короля Карла X, весьма расположенного к России. Вступив в личные сношения с русским Императором, Карл получил обещание не разрушать Турции и не делать никаких территориальных приобретений в Европе. Это обещание, в точности выполненное Россией, спасло её от коалиции, но вместе с тем спасло Турцию от падения. Адрианопольский мир вполне восстановил державу султана, выговорив вассальную автономию Молдавии, Валахии, Сербии и Греции. Вследствие вмешательства Англии, Греция была объявлена независимою, но зато уменьшена наполовину; большая Греция казалась опасною торийскому министерству. Сама Россия исправила лишь границу в Азии и приобрела дунайские острова. Освобождение греков, румын и сербов было главным прочным результатом тягостной войны, но временным её последствием было совершенно непомерное возвышение обаяния России на Востоке. Два один за другим разгрома двух самых могущественных государств Востока, Персии и Турции, должны были произвести потрясающее действие на впечатлительные умы жителей Востока. Видимое бессилие Англии остановить Россию совершенно отвратило политиков Востока от Лондона и заставило их искать сближения с Россией. Это сближение выразилось уже в 1832 г. знаменитым Ускиар-Скеллессийским договором между Россией и Турцией; поэтому договору обе державы заключали между собою союз, Россия обязалась охранять Турцию от всяких покушений извне, а Турция должна была запереть Дарданеллы для всех военных флотов. При господстве русского флота на Чёрном море и открытых лишь для него одного проливах, эта статья договора была едва ли не важнейшею. Русско-турецкий союз встревожил Англию, которая не могла не сознавать всей опасности его и для английского морского первенства в Средиземном море, и для англо-индийских владений. Но ещё более была обеспокоена Англия тесным сближением России с Персией и покровительством, которое, по-видимому, оказывала Россия расширению персидской империи по направлению на Афганистан. Персидское правительство замышляло в это время возвратить отнятые у Персии афганцами провинции восточного Ирана (Хорасан, Сеистан и др.); намерений своих в Тегеране не скрывали, и русское посольство одобряло их. Надо ещё вспомнить, что в это же время (в 30-х годах) была решена Россией экспедиция на Хиву, и мы вполне поймём тревогу Англии. Россия и Персия одновременно и при взаимной поддержке замышляли движение на Восток, приближающее их к границам Индии. Русско-турецкий союз обеспечил Россию с юга и, в случае войны с Англией, доставлял ей сильный военно-морской базис. Словом, в Англии не знали, имела ли Россия намерение отнимать Индию у англичан, но видели, что обстоятельства в Азии (и Европе) складываются так, что если дать утвердиться этому порядку вещей, то разве от одной доброй воли России будет зависеть не трогать англичан. Действительно, середина 30-х годов была эпохою, когда русское влияние на Востоке (как и значение в Европе) достигло апогея, кульминационного пункта своего развития. Никогда прежде, никогда после Россия не была столь могущественна на Востоке и не внушала народам Востока столь полного обаяния. С другой стороны, значение Англии дошло до minimum'а, несмотря на непрестанную, энергичную восточную политику. Важный успех, достигнутый Англией в Тегеране в 1809 г. и обеспечивший Индию от покушения из Европы, был уничтожен русско-персидскою войною 1826 г., и Персия подпала под полное влияние России; значительное влияние, которым располагала Англия в советах Блистательной Порты оттоманской, было разрушено успехами русского оружия 1828 – 29 гг. и окончательно вытеснено Ускиар-Скеллессийским союзным трактатом, регулировавшим вдобавок в исключительную пользу России мореходство в Понто-Эгейских проливах.

Россия тридцатых годов, т. е. держава военная, ультраконсервативная, завоевательная, эта Россия взяла тогда в свои руки, через посредство турецкого союза, ключ к Средиземному морю и, через посредство Персии, стала на полпути к Индии. Афганский поход персиян и хивинская экспедиция русских должны были, по-видимому, предоставить в руки России весь этот индоевропейский континентальный путь. Было отчего встревожиться в Лондоне, хотя бы и не было никаких оснований предполагать в России преднамеренного умысла против Индии. Отдаваться на добрую волю русского правительства англичане не имели ни малейшего желания. И вот мы видим, что в тридцатых и сороковых годах Англия принимает поспешно меры предосторожности и вступает окончательно и бесповоротно на путь сознательного соперничества с Россией на Востоке. Соперничество сказалось ещё с конца прошлого столетия и довольно ярко обнаружилось в эпоху русско-турецкой войны 1828 – 29 гг., но только после этой войны, по-видимому, поняли в Лондоне, что приходится это инстинктивное и случайное соперничество превратить в систему. Когда это поняли, то решились немедленно привести в исполнение и со свойственною Британии энергиею и постоянством принялись за проведение программы систематического противодействия России на Востоке. В высшей степени энергичная, хотя и не всегда искусная политика эта наполняет собою два десятилетия, предшествовавшие и подготовившие первое великое столкновение Европы на Востоке, Крымскую войну 1853 – 56 гг.

Я уже упомянул выше, что около середины тридцатых годов XIX в. Россия достигла наибольшего влияния на Востоке. Жестокие поражения, нанесённые ею двум могущественнейшим империям мусульманского мира, приобрели ей это значение. Ускиар-Скеллессийский союзный договор 1832 года закрепил его в Турции, а в Персии утверждалось оно всё более и более, благодаря политике русского посланника в Тегеране Симонича, явно покровительствовавшего расширению владений шаха на Востоке. Это политическое преобладание России на Востоке приобретало особое значение ввиду не менее полного преобладания её на Западе. Священный союз, который в конце 20-х годов был готов разложиться из-за турецко-восточного вопроса, возродился в 30-х годах с новою силою. Польское восстание 1830 года сблизило три державы, обладавшие польскими провинциями; французская июльская революция и низвержение преданных идеям священного союза Бурбонов испугали кабинеты Вены и Берлина. Но эти две революции были не единственными проявлениями народных и национальных освободительных движений. Бельгия отложилась от Нидерландов. Волнения и смуты то и дело вспыхивали в различных мелких государствах Италии и угрожали австрийскому преобладанию на Апеннинском полуострове. В Германии тоже проявлялось повсеместно либеральное и национальное движение. Переворот во Франции и успех Бельгии могли только поощрить все эти итальянские и германские движения. Словом, ультраконсервативному правительству Австрии было о чём заботиться, чего опасаться, к чему готовиться, а кто же кроме России мог оказать необходимую поддержку Габсбургской державе? Священный союз снова стал необходим для Австрии, не желавшей никаких перемен в Италии и Германии. Венский кабинет должен был поэтому отложить заигрывание с либеральными западными державами по восточному вопросу и теснее примкнуть к России, скрепя сердце подчиняясь несколько жёсткой гегемонии Императора Николая. Несколько позднее в Вене возобладало мнение, что чёрт вовсе не так страшен, как его малюют, и интриги против русско-восточной политики были возобновлены, но в 30-х годах Австрия несомненно очень была напугана революциями французскою, бельгийскою, польскою и либеральными движениями Италии и Германии, что заставляло её искреннее, чем когда-либо держаться священного союза, предоставляя в нём старшинство России. Пока же священный союз оставался прочным, остальная Европа могла только стоять в оппозиции, бессильная нанести серьёзный удар русской гегемонии.

Этим путём в тридцатых годах XIX века русское политическое преобладание в Европе также как и в Азии было несомненным и решительным, опираясь в Европе на союз с Австрией и Пруссией, а в Азии на союз с Турцией и Персией. Я упомянул о преобладании России в Европе для того, чтобы показать, что Англия в своей борьбе против России на Востоке не могла никоим образом опереться на европейские комбинации. Парализовать русское могущество на Востоке и остановить русское движение было тогда невозможно созданием противовеса на Западе, как это было сделано в 1829 году, как это позднее было два раза повторено в 1853 и 1878 годах. Англии приходилось вступать в борьбу одной, и она это сделала. Благодаря обычной энергии, искусной политике и некоторым счастливым случайностям, она достигла замечательного результата, успев поколебать русское влияние и восстановить своё собственное. Два десятилетия настоящего столетия, предшествовавшие первой восточной войне, наполнены этими усилиями английской политики, принёсшей столь важные плоды и подготовившей поражение России.

Мы видели выше, что русское движение на Восток опасно Англии преимущественно с трёх сторон 1) завоеванием английских торговых рынков Россия стесняет свободу английской торговли, создаёт искусственно неблагоприятные условия английской промышленности и тем наносит ущерб богатству и благосостоянию Англии, как она ныне сложилась, 2) угрозою овладения Понто-Эгейскими проливами становится на пути в Индию и приобретает условия для возвышения на уровень первоклассной морской державы, чем бросает тень на морскую монополию Англии и в корне подрывает основы её могущества и 3) приближением своих границ к границам Индостана лишает Англию её неуязвимости и минирует всю её колониальную систему и основанное на ней богатство. А между тем в тридцатых годах Россия была очень близка к осуществлению существенных пунктов этой столь опасной для Англии программы. Ускиар-Скеллессийский договор с Турцией открывал Понто-Эгейские проливы для русского флота и закрывал для всех остальных флагов. Союз с Персией обеспечивал лучший путь в Индию, а стремление Персии к овладению Гератом лишь улучшало этот путь. Выход русских форпостов на Сырдарью и замышлявшийся поход на Хиву должны были открыть России и второй путь в Индию, через Туркестан. Таким образом, ближайшая задача Англии сводилась к уничтожению Ускиар-Скеллессийского соглашения о Понто-Эгейских проливах, к организации барьера русскому движению в Туркестан и к освобождению Персии из под исключительного влияния России. В Англии очень быстро поняли логику своего поведения, немедля приступили к делу и решились искать новых оплотов против опасного могущества России.

Независимые мусульманские государства Средней Азии и воинственные разбойничьи племена туркменских номадов представились англичанам первым таким оплотом против России. Но разрозненные и взаимно враждующие, эти государства и племена легко могли стать добычею России, как то и случилось в настоящее время. В Англии это предвидели и, озабочиваясь образованием надёжного барьера между Россиею и Индиею, не могли не стремиться сплотить Туркестан против России. Идея среднеазиатской коалиции под покровительством Англии и против России очень сильно занимала английских политиков тридцатых годов. В 1832 году была снаряжена миссия под начальством Борнса, назначение которой было посетить Кабул и Бухару и обследовать почву, насколько она удобна для осуществления этой идеи. Эта поездка наблюдательного и образованного путешественника имела большое научное значение, пролив свет на страны, дотоле известные лишь по описаниям древних и арабских географов, но политических плодов не принесла. Принят был Борнс очень недоверчиво и почти враждебно. Было очевидно, что соединить в одном действии ряд варварских государств, постоянно враждовавших между собою, вовсе не угрожаемых ещё Россиею и относящихся с фанатическою нетерпимостью к Англии столько же, сколько и к России, что эта мысль была иллюзиею, и неосуществимою, и опасною для самой Англии, которую варвары могли заподозрить в коварных замыслах, скрываемых под личиною непрошенной дружбы. В сущности так и случилось. Снарядив после первой миссии Борнса, вторую миссию его же в Кабул, Стоддарта – в Бухару, Конолли – в Бухару, Хиву и Кокан, Аббота – в Хиву, Англия, несмотря на всю эту удивительную энергию и деятельность, не только не добилась никакой анти-русской коалиции, но даже потеряла двух своих послов, Стоддарта и Конолли, казнённых в Бухаре по приказу эмира Насруллы. Аббот в Хиве едва избег той же участи. Чтобы выручить из Бухары спутников несчастных Стоддарта и Конолли, Англия должна была обратиться к любезности России, которая и вытребовала их. Но эти видимые неудачи в сущности однако завершились полным успехом. Всестороннее политическое исследование Туркестана обнаружило, что страны эти не могут служить удобным готовым уже путём в Индию. Варвары Хивы, Бухары и Кокана конечно не были нимало расположены пропустить русскую армию. Тем менее можно было рассчитывать на туркменов и даже киргизов, в то время ещё совсем неумиротворенных. К тому же громадные бесплодные и безводные пустыни, высокие трудно проходимые кряжи гор и быстрые могучие реки лежали на этом пути и делали его недоступным для армии, которая двинулась бы прямо из Оренбурга, не имея другого базиса, кроме Европейской России. В Англии поняли, что Туркестан должен быть предварительно завоёван и умиротворён, чтобы стать возможным путём к границам Индостана. В том же виде, в каком он находился тогда, он был лучшим возможным барьером между Россией и Индией. Значение этого оплота ещё более усилилось после неудачи русской экспедиции в Хиву в 1839 году. Хищнические набеги хивинцев и захват русских в рабство вынудили Россию снарядить против Хивы экспедицию, которая погибла, не дойдя до оазиса, от холода и метели. Поход не был возобновлён, и обаяние России сильно пострадало, а враждебное настроение среднеазиатских государств лишь усилилось.

Работая над заграждением России северного пути в Индию, Англия не могла оставаться равнодушною и к южному пути через Персию и Афганистан. Мы уже видели, что Англия снаряжала в Кабуле две миссии одну за другою, с целью укрепить своё влияние в этой ближайшей к Индии стране по пути из России. Но постоянные междоусобия, волновавшие в это время Афганистан, мешали установиться прочному влиянию, и Англия постоянно смотрела с опасением на афганцев, когда появление в Кабуле некоего Виткевича, бывшего офицера русской службы, так взволновало англичан, что они решились вмешаться во внутренние дела Афганистана, с целью установить режим, более благоприятный английским интересам. Виткевич был авантюристом, которого судьба Бог весть как занесла в Кабул, но где он как подданный русского Царя быстро приобрёл влияние и почёт. Тогда в Афганистане царствовала анархия вследствие падения династии Дуррани, основавшей афганское царство в конце XVIII в. Изверженная сердарями (феодалами) династия эта не была ни кем заменена, и страна управлялась каждым сердарем вполне самостоятельно. Таких сердарей было шесть в Кабуле, Джелалабаде, Пешаваре, Кашмире, Газни и Кандагаре. Герат остался в руках представителя изверженной династии Камрана, а другой претендент Шеджа бежал в Индию и жил английским пенсионером. Распадение Дурранийской державы возбудило аппетиты у соседей. Бухара стремилась утвердиться в Афганском Туркестане; Сейки завоевали Пешавар и подчинили Кашмир, которые с тех пор и были потеряны афганцами; Персия решилась завладеть Гератом. Из оставшихся четырёх сердарей наибольшим влиянием и силою пользовался Кабульский Дост-Магомет, который к концу тридцатых годов и успел установить своё первенство и даже принял титул эмира (т. е. князя, тогда как дурранийская династия носила титул шаха). Сюда-то в Кабул и прибыл Виткевич. Сердари приняли его очень почётно и склонны были под его влиянием просить протектората России. В Англии ударили набат. В Петербург был послан запрос о действиях Виткевича. Русское правительство конечно отреклось от солидарности с Виткевичем, и Англия решила военную экспедицию в Кабул. Задачей экспедиции должно было быть восстановление Дурранийской династии в лице Шеджи, который и явился бы для Индии надёжным союзником и оплотом. Афганская экспедиция, предпринятая единовременно с русскою хивинскою, должна была, по-видимому уравновешивать и эту последнюю, если бы она удалась (в чём Англия не могла сомневаться). В противоположность хивинскому походу поход афганский, встречный первому, удался вполне. Сердари были разбиты, Дост-Магомет Кабульский бежал, и Шеджа водворён на престоле державы его предков. Английские гарнизоны были оставлены в Кабуле, Джелалабаде и Кандагаре для поддержания нового властителя. Английский агент поселился в Кабуле под охраною целой небольшой армии и имел решающий голос в политических делах страны. Шах Шеджа был лишь номинальным властителем Афганистана, а действительными хозяевами оказались англичане. Свободолюбивые и буйные горцы не могли вынести этого режима, и в 1840 году вспыхнуло возмущение. Слабые английские гарнизоны были перебиты, а армия, стоявшая в Кабуле потерпела жестокое поражение в Хурд-Кабульских теснинах между Кабулом и Джелалабадом. Вторая афганская экспедиция в 1842 году жестоко отомстила афганцам, но на этот раз англичане не остались в Афганистане и не посадили Шеджу, а предоставили возвратиться эмиру Дост-Магомету, который заключил с Англией союз и всё время держался английской дружбы, наученный горьким опытом своего увлечения при Виткевиче. Успехи англичан в Афганистане, видимое бессилие России поддержать Виткевича (представлявшегося азиатам русским агентом) и несчастный исход хивинской экспедиции – всё это должно было сильно подорвать обаяние России и возвысить значение Англии на Востоке. К тому же результату приводили и персидские дела.

Мы уже упомянули выше, что в эпоху афганских междоусобий во второй половине тридцатых годов, Персия задумала воспользоваться этими неурядицами, чтобы отнять у афганцев Герат. Русский посол в Тегеране Симонич явно поощрял шаха в его наступательной политике на Востоке, так что Персия, находившаяся в то время под полным влиянием России, имела некоторое основание рассчитывать, что Россия поддержит её в Гератском вопросе. Но дать Герат Персии в то время значило открыть русской кавказской армии лучший путь наступления на Индию. Англия не могла допустить этого без отчаянной борьбы. Сначала она пробовала парализовать русское влияние в Тегеране, но безуспешно; потом обратилась уже прямо в Петербург и после некоторого периода щекотливых переговоров прямо поставила вопрос ребром. 4 мая 1838 года была отправлена в Петербург решительная нота. Россия уступила; посланник Симонич был отозван из Тегерана, и Персия предоставлена себе самой. Тогда Англия отправила десант в Персидский залив, и разбитая Персия сняла осаду Герата и вывела войска из Афганистана. Этот эпизод произвёл полный переворот во взаимном положении России и Англии в Персии. Как после русско-персидской войны 1826 году Англия, не защитившая Персию вопреки союзному договору 1809 года, потеряла всякое значение в советах шаха, так теперь, после англо-персидской войны 1838 года Россия, толкнувшая Персию на Герат и не защитившая её на этом пути, лишилась недавнего обаяния, которое снова перешло к Англии.

Таким образом, конец тридцатых и начало сороковых годов обозначилось следующими фактами: неудача русского предприятия против Хивы; неудача авантюры Виткевича и жестокое наказание, понесённое афганцами от англичан за увлечение идеей русского протектората; неудача русской политики в Персии и англо-персидская война, окончившаяся падением русского влияния в Тегеране. Если к этому прибавить бунт киргизов под начальством Кенесары, на время потрясший русскую власть даже в Киргизских степях и англо-китайскую войну, поднявшую престиж Англии на дальнем Востоке, то мы легко увидим, что рассматриваемый период отличается быстрым возвышением значения Англии и падением значения России на Востоке. Персия, Туркестан и Афганистан превратились под влиянием искусной, настойчивой и решительной британской политики, в связи с невниманием России к азиатским вопросам, в солидные барьеры между Россией и Индией, которая к концу первой половины XIX века была снова вполне изолирована от континентальной европейской армии. Эти успехи Англии и неудачи России не могли не производить своего влияния и на европейский Восток. По мере того, как русское влияние падало в Средней Азии, Кабуле, Тегеране, оно не могло не падать и в Стамбуле и скоро от него не осталось и следа. Ускиар-Скеллессийского союза не было возобновлено и Понто-Эгейские проливы снова закрылись для русского флота. Этого закрытия впрочем добивалась не одна Англия; Франция и Австрия, как средиземноморские державы, были заинтересованы едва ли не более даже в недопущении возникновения средиземноморской державы, каковою явилась бы Россия, если бы свобода проливов была за нею обеспечена. Результатом ослабления русского влияния на Востоке и упомянутых европейских комбинаций и явилась в это время знаменитая конвенция о Понто-Эгейских проливах, которая в существенных чертах и по сию пору регулирует судоходство в проливах. Турция обязалась перед соединённою Европою закрыть проливы для каких бы то ни было военных флотов. России закрывался выход из Чёрного моря, но взамен того ей гарантировалась недоступность и Чёрного моря для враждебных флотов. Как велика эта гарантия, мы испытали в 1853 и 1878 гг. и вероятно скоро испытаем снова.

Таким-то образом, к шестидесятым годам значение России на Востоке было потрясено и, чтобы пасть совершенно, требовалось лишь нанести решительный удар. Первая восточная война и была таким ударом. Правда, её причины коренятся больше в стремлении Европы освободиться от русской гегемонии на Западе, но и английское стремление разрушить русское значение в Азии было тоже немаловажным фактором. Мы не излагаем дальнейших русско-английских отношений на Востоке. Они у всех на памяти и хорошо известны. В результате этих соперничающих течений оказалось однако, что Россия, не восстановившая доселе былого значения в Европе, реабилитировалась в Азии. Кавказ и Туркестан покорены и умиротворены. Персия обойдена, и русские вышли на границы Афганистана. Наступил момент, когда Индия стала уязвима для континентальной европейской армии. Англия лишается своей монополии. Согласится ли Англия на это без войны, или решится рискнуть войною, чтобы попытаться отбросить русские границы и снова восстановить свою неуязвимость? Несомненно, что, если войне суждено возгореться, то конечно какой-нибудь Пенде или даже Герат будут лишь поводами, а действительною причиною явится борьба за монопольное исключительное политическое положение Англии. Несомненно также, что если война теперь и не возгорится, и Англия согласится на все желания России, то всё же она ни в каком случае не согласится навсегда отказаться от надежды возвратить себе былую монополию неуязвимости и воспользуется первыми серьёзными замешательствами России в Европе, чтобы достигнуть своей цели, как это она сделала в 1853 году. Несомненно поэтому, что покуда Англия свою внутреннюю жизнь, своё богатство и своё могущество строит на нынешних основах, нами выше очерченных, до тех пор война между Россиею и Англиею вполне неизбежна и является лишь вопросом времени. Только существенные внутренние преобразования Англии, политические (в смысле например равноправной федерации колоний и метрополии) и социальные (переворот в распределении покупательной способности различных классов), могут спасти её и нас от роковой необходимости борьбы на жизнь и смерть. Такая борьба между лендлордом и капиталистом с одной стороны и русским мужиком с другой предписывается всею логикою истории обоих государств.

Источник: Южаков С. Н. Англо-русская распря. – СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1885

notes

Примечания

1

точка зрения (нем. Standpunkt)

2

фр. – элита

3