Жан-Жак Руссо. Его жизнь и литературная деятельность

Жан-Жак Руссо. Его жизнь и литературная деятельность
Сергей Николаевич Южаков

Жизнь замечательных людей
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

С. Н. Южаков

Жан-Жак Руссо. Его жизнь и литературная деятельность

Биографический очерк С. Н. Южакова

С портретом Жан-Жака Руссо, гравированным в Лейпциге Геданом

Предисловие

Руссо до сих пор не дождался обширной, беспристрастно обработанной биографии. Назову наиболее известные или наиболее важные источники.

«Les Confessions de J.J. Rousseau». Nouvelle еdition, prеcеdеe d'une notice par George Sand. – Paris, 1847. «Исповедь» остается все-таки важнейшим источником биографии. Вторая половина, писанная во время болезни, менее заслуживает доверия. Я пользовался изданием 1847 года, где примечания и предисловие Жорж Санд дают некоторые полезные пояснения.

«Les Grands Еcrivains Fran?ais. J. J. Rousseau», par Arthur Chuquet. – Paris, 1893. Эта последняя по времени биография знаменитого писателя входит как часть в целое в предпринятое фирмой Гашет издание кратких и популярных биографий и характеристик. Преобладают характеристики, биографический материал очень сжат. Работу Шюке можно рекомендовать как отличный конспект, довольно беспристрастный. Относясь часто отрицательно к идеям Руссо, автор не старается только поэтому чернить его личность. Именно такой характер носит и следующая книга:

«La vie et les oeuvres de J. J. Rousseau», par Henri Beaudouin. 2 vols. – Paris, 1891. Это самая подробная биография Руссо, но написана фанатическим клерикалом и исполнена нетерпимости. Пользоваться этим несколько мутным источником надо с большой осторожностью.

«Rousseau», by John Morley. 2 vols. – London, 1888. Это третье издание известного труда английского политического деятеля. Данные несколько устарели, изложение добросовестное, точка зрения отчасти проникнута той специально английской религиозностью, которую на континенте, в Европе, привыкли называть фарисейством. Существует русский перевод, но после нескольких, наудачу, сличений я предпочел пользоваться английским подлинником.

Этими четырьмя работами исчерпываются важнейшие источники, объемлющие всю жизнь и деятельность Руссо. Об отдельных эпизодах его жизни имеются важные специальные исследования.

«Madame de Warens et J. J. Rousseau». Еtude historique et critique par Fr. Mugnier. – Paris, 1891. Интересное исследование о жизни баронессы Варанс, игравшей такую важную роль в судьбе молодого Руссо. Добросовестное изложение и обилие новых данных, извлеченных из сохранившихся на месте документов и писем, характеризуют эту работу.

«Voltaire et Rousseau», par Gaston Mougras. – Paris, 1886. Предмет книги – полемика между двумя мыслителями и ее закулисные отражения и пружины. Мугра довольно явственно старается склонить весы своих суждений в пользу Вольтера. Во всяком случае, книга интересная и полезная.

«La folie de J. J. Rousseau», par le d-r Chatelain. – Paris, 1890. Интересное исследование душевной болезни, омрачившей последние годы Руссо.

John Grand-Carteret. «J. J. Rousseau, jugе par les fran?ais d’aujourd'hui». – Paris, 1890. Собрание интересных статей современных французских писателей. Некоторые из них дают полезные биографические указания, например, статьи Русселя, Кастеллена и др.

Что касается оценки деятельности Руссо, то литература эта так обширна, что перечисление ее здесь было бы и неуместно, и невозможно. Неуместно потому, что главная задача этой работы – жизнеописание. Невозможно же ввиду обширности.

Глава I. Историческая фигура Жан-Жака Руссо

Страстное отношение современников к личности и идеям Руссо. – Поклонение публики. – Ненависть и гонения феодалов и клерикалов. – Ненависть и вражда Вольтера и энциклопедистов. – Увлечение молодого поколения. – То же страстное отношение потомства. – Оппозиция со стороны Руссо литературе Просвещения. – Пропаганда культуры и просвещения Вольтером и энциклопедистами. – Пропаганда прав личности, свободы и равенства в сочинениях Руссо. – Подготовление плутократии и демократии. – Глубокие антитезы, замеченные Руссо. – Их значение в XVIII и XIX веках. – Историческая характеристика личности Руссо.

Немного имен найдется во всемирной истории, которые вызывали бы нетерпимо страстное отношение к себе как среди современников, так и среди потомков, и вокруг которых в течение жизни многих поколений скапливались бы целые тучи любви и ненависти, поклонения и злобной, непримиримой вражды. Такие редкие имена носили особые избранники человечества, отметившие своими делами целые исторические эпохи, давшие толчок и направление целым могучим историческим течениям, заложившие основания для могущественных общественных переворотов, глубоко повлиявшие на положение, интересы, самосознание и самочувствие многих народов и поколений… И такими могучими личностями являются обыкновенно не деятели в тесном смысле слова, не те, которые производят политические и социальные перевороты, как бы ни были велики их силы, как бы ни были громадны события, воплотившиеся в их деятельности. Современники их любят и ненавидят, поклоняются им и проклинают. Но с их кончиною, с завершением их исторической эпохи наступает очередь для более спокойного суда потомства. Для него деятельность таких великих людей является любопытной страницей истории, – страницей поучительной или возмутительной, отрадной или печальной, достойной подражания или порицания. Но она, эта деятельность, уже не вызывает страстей, не возбуждает ни непримиримой вражды, ни пылкого поклонения. Историей этих личностей общественные партии, конечно, пользуются в своих интересах, каждая по-своему, но они пользуются для этого и законами природы, и открытиями науки, и изобретениями техники… Странно было бы, если бы, например, теперь, в настоящее время, кипели страсти вокруг герцога Альба, Вильгельма Оранского, Оливера Кромвеля, Вашингтона, даже вокруг Робеспьера и Наполеона, даже вокруг недавно сошедшего со сцены Гарибальди. Для потомства это исчерпавшие себя фигуры прошлого, очень значительного, конечно, но, тем не менее, прошлого несомненно. События, в которых участвовали эти большие люди, еще так или иначе влияют на жизнь потомков, но не сами личности, которые умолкли и которые уже не возьмут судьбы мира в свои сильные руки… Миру нечего от них ждать и нечего опасаться. Их можно порицать, но для ненависти нет места. Их можно осыпать похвалами и благодарностями, но последователей они иметь уже не могут. Ни за ними, ни против них никто уже не пойдет, никому они не помогут, никому не повредят. Деяния таких людей переживают их короткую жизнь, но не их личность, которая, переставая жить, перестает быть и активным элементом исторической жизни, перестает принимать в ней непосредственное участие…

Великие люди другого типа, великие мыслители, имеют иную судьбу. Затребованные ими идеалы остаются многие поколения после их смерти деятельным элементом истории, увлекая за собою одних, возбуждая против себя других. Сила их доводов не становится меньше, их красноречивое слово звучит многие века, созывая сонмы новых поклонников и последователей, вызывая на бой и борьбу новые полки врагов и непримиримых противников. Поколения сменяются… Великие деятели этих поколений сменяются вместе с ними… Великие мыслители переживают свои поколения. Их идеалы принимаются новыми поколениями, воплощаются в жизни новыми деятелями… Эта жизненность идеалов и идей великого мыслителя и является причиной того, почему вокруг его имени кипит борьба, и потомство так же страстно поклоняется ему или ненавидит его, как и современники. К таким личностям в истории принадлежит и Жан-Жак Руссо.

За два года до смерти Руссо американцы прислали в Европу свою знаменитую Декларацию прав человека. Это была первая попытка молодого поколения, поклонявшегося своему великому учителю, приступить к проведению в жизнь его идей. Через одиннадцать лет после его смерти французы издали свою декларацию, точно так же представлявшую красноречивый параграф из политической философии Руссо. Франклин, Вашингтон и Джефферсон, Мирабо, Лафайет и Робеспьер соединились в этом провозглашении своего дела делом великого Жан-Жака. Идеи, с которыми деятели американской и французской революций приступили к освобождению и возрождению своих стран, были идеями Руссо, хотя ни американская, ни французская демократия не исчерпала всего цикла этих идей. Поэтому-то воплощению их была дана каждым из деятелей форма, зависимая именно от такого частичного, в каждом случае различного заимствования… Наполеон I как-то выразился в том смысле, что не было бы французской революции, если бы не было Руссо. Это несправедливо в той же мере, как и подобное же утверждение относительно американской революции. И та, и другая вытекли из столкновения глубинных интересов и крупных сил, оказавшихся к концу XVIII века в жестоком и непримиримом антагонизме. Привилегии аристократической метрополии, ее жадность и деспотизм вынудили американскую буржуазию поднять оружие. Привилегии французской аристократии, нетерпимость французской церкви, союз короны с феодалами и клерикалами, нарушение господствующими классами интересов уже сильной и богатой французской буржуазии делали неизбежным столкновение и во Франции. И в Новом, и в Старом Свете нежелание господствующих классов поделиться значением и властью с буржуазией, выросшей в крупную общественную силу, и было главной и неустранимой причиной обеих революций и великого исторического переворота, отразившегося на всем цивилизованном мире. Но в обеих революциях и во всех исторических событиях, с ними связанных, могучей волной прокатился призыв демократов к свободе, равенству и братству! Но в обеих революциях сами интересы буржуазии приняли демократическую окраску, и она выступила под знаменем не своих интересов, прав или хартий, даже не блага государства или интересов нации, а естественных прав человека! Эти идеалы демократизма, эти идеалы естественного права личности были идеалами и идеями Руссо, и в этом отношении невозможно указать другого мыслителя, который, давно успокоившись в могиле, принимал бы такое непосредственное прямое участие в общественной борьбе и великих исторических событиях, наполняющих собою весь XIX век. Фихте, Песталоцци, Фурье и Луи Блан, Гарибальди и Линкольн, все вожди демократического движения, все защитники естественного права против права исторического исходили и исходят из цикла тех идей, которые, конечно, высказывались и до Руссо, но которым этот мыслитель придал форму и в которые вложил содержание, соответствующие злобам дня двух столетий, уже прошедших, и, вероятно, еще и третьего, наступающего. Понятна отсюда и страстная борьба, все еще ведущаяся вокруг имени знаменитого мыслителя.

Среди современников впечатление, произведенное замечательными творениями Руссо, было громадное. Бокль, изучив подробно эту эпоху, называет Руссо могущественным, а его влияние – изумительным. Знаменитый английский мыслитель Юм, современник Руссо, находившийся во Франции в период наибольшего расцвета его творчества, замечает, что трудно выразить и даже вообразить народный энтузиазм к нему… Никто никогда не обращал на себя в такой мере народного внимания. Вольтер и все другие оказались совершенно затемнены им. Гримм, известный немецкий писатель и ученый, тоже проживавший в это время в Париже, подтверждает этот необычайный успех. Книги Руссо расхватываются мгновенно. За чтение их назначается плата по часам. Мирабо, Сен-Жюст, Робеспьер, тогда еще молодежь, поклоняются ему, ищут счастья его видеть. Этот энтузиазм и это поклонение одних уравновешиваются или даже перевешиваются ненавистью и гонениями других. Его сочинения сжигаются рукою палача. Его личность подвергается преследованиям и оскорблениям. После издания «Эмиля» и «Общественного договора» он должен бежать из Франции. Та же судьба постигает его и в Женеве… Он ищет убежища в Бернском кантоне, но декрет республиканского правительства его изгоняет и оттуда. Подобное повторяется и в Невшателе, где господствующие классы возбуждают против него чернь за его будто бы безбожие, тогда как, единственный из крупных мыслителей XVIII века, Руссо оставался верующим и религиозным! Совершенно естественны и понятны эти гонения со стороны классов, против господства и насилия которых направлялась его тонкая и глубокая критика, в то время как пламенное красноречие его высокохудожественных творений взывало к справедливости и возмездию. На первый взгляд могут показаться менее понятными преследования и непримиримая вражда со стороны врагов его врагов, со стороны Вольтера, Дидро, Гримма, энциклопедистов… Однако и тому было достаточно причин…

Цивилизация предстает перед нами в истории двуликим Янусом, поворачивающимся к человечеству то одной, то другой стороной. И человечество то преклоняется перед благодеяниями цивилизации, славословит ее успехи и завоевания, ожидает от нее спасения и избавления, то, напротив, с ужасом и отвращением видит, как страшная мощь цивилизации вооружает насилие и неправду, топчет справедливость, унижает униженного, оскорбляет оскорбленного, поддерживает тиранию, плодит деморализацию, вырождение, одичание!.. В XVIII веке во Франции цивилизация была обращена к человечеству своей благодетельной стороной. Враги цивилизации во Франции, феодальные и клерикальные классы, были вместе с тем врагами народа. Их привилегии, порабощение ими народа, неправые монополии, произвол и необузданные насилия – все это взывало к человеческой совести, но те же классы цепко держались за невежество и суеверия, находя в них опору для своего владычества. Просвещение и даже национальное обогащение их смущали и возбуждали против себя. Немилосердные поборы, драконовские стеснения национального труда шли во Франции XVIII века рука об руку с гонениями на просвещение, с такими же драконовскими стеснениями мысли и слова. Народ, средние классы, просветители одинаково терпели от одного и того же неправого господства, от насилия и владычества тех же феодально-клерикальных классов. И деятели Просвещения первыми самоотверженно выступили на борьбу с несокрушимой, казалось, силой. Вольтер, Монтескье, Дидро, Д'Аламбер, Кене, Тюрго, Гельвеций, Кондильяк, Бюффон, Лавуазье, Кювье, Биша и многие другие – вот длинный ряд знаменитых деятелей, поднявших эту тяжелую и опасную борьбу во Франции и создавших великую литературу Просвещения вместе с ее славнейшим памятником – колоссальной «Энциклопедией» – трудом, до того беспримерным.

Проповедуя просвещение, распространяя его, расчищая путь для свободного развития цивилизации, подавленной своекорыстием и деспотизмом господствующих классов, энциклопедисты искренно верили, что тем самым они расчищают путь и для общего счастья, для народного блага и свободы. Просвещение и цивилизация были для них синонимами прогресса, непременным условием народного блага. Цивилизация тогда скрывала от мира свою другую сторону. Литература Просвещения ее не разглядела… Руссо заметил эту обратную сторону, указал ее и со свойственной ему страстностью восстал против цивилизации. Деятели литературы Просвещения сначала изумились и, по-видимому, полагали, что красноречивое нападение Жан-Жака на цивилизацию есть лишь приступ, искусный маневр. Они ждали затем иных речей, которые тем выше вознесут благодеяния культуры. Чувствуя в Руссо врага врагов своих, врага всякого неправого господства, они не могли и представить себе возможность искреннего порицания им цивилизации. Или маневр искусного полемиста, или бред сумасшедшего, или корыстное лицемерие: ничего другого они не могли видеть в идеях Руссо. И когда убедились, что это отнюдь не маневр со стороны Руссо, что Руссо является самым опасным и талантливым врагом их идей, они тем с большей энергией, можно сказать с яростью негодования, восстали против неожиданной и непредвиденной ереси. А убедиться в истинном значении и направлении литературной деятельности Руссо им пришлось очень скоро. Раз начав борьбу, Руссо быстро развертывал силы, быстро и неудержимо завоевывал умы и выбивал с их позиций все недавние непререкаемые авторитеты прогрессивного общества.

После поразившей и смутившей многих диссертации «О влиянии наук на нравы» Руссо выступает с рассуждением «О причинах неравенства в человеческом обществе». Страстная критика неравенства здесь идет рука об руку с не менее страстными обвинениями цивилизации, являющейся его главной причиной. Серьезные умы среди энциклопедистов уже задумались над направлением этой новой силы, и Дидро уже попробовал остроумно и мягко отпарировать удары, стараясь направить их на общих врагов. Второстепенные умы просветительного направления не соблюдали такой осторожности и своими слабыми, хотя и резкими нападками вызывали лишь победоносный отпор со стороны Руссо. Эта полемика все яснее вырисовывала точку зрения Руссо, все сильнее отделяла его от литературы Просвещения, все более покоряла мыслящую публику, особенно молодежь. «Новая Элоиза» явилась новым, необычайно могущественным нападением. Эта трогательная история любви молодых людей, одинаково достойных и одинаково стремящихся друг к другу, фатально кончается несчастьем для них и для всех окружающих. Причина несчастья – в условиях, созданных цивилизацией. Природа дала все для счастья героев и для того, чтобы они могли и вокруг себя изливать счастье и радость. Цивилизация же с ее противоестественными учреждениями, с ее искусственными чувствами, с ее условными правилами и обязанностями кассировала все эти дары природы и из блага породила зло, из счастья создала несчастье, без вины осудила, унизила, обездолила людей, достойных самого лучшего! Эта потрясающая драма произвела ни с чем не сравнимое впечатление. Пламенные страницы высокого красноречия, всюду разлитая гуманная сердечность, тонкая обрисовка действующих лиц, влагаемые в их уста слова глубокой и высокой страсти, редкие художественные достоинства романа – все соединилось, чтобы доставить ему неслыханный успех, а его автору – невиданное дотоле могущество (и могущество одною силою убежденного слова). Вожди литературы Просвещения поняли необходимость взять борьбу в свои руки из неумелых рук второстепенных писателей. Сам Вольтер вмешался в полемику, но Руссо, как бы не давая опомниться своим противникам обоих фронтов, выпустил одно за другим почти одновременно два важнейших своих сочинения.

Это были «Общественный договор» («Contrat Social») и «Эмилъ». В первом доктрина Руссо получила свою окончательную догматическую форму. Верховное право народа (souverainetе du peuple) и демократическое равенство были основными принципами этой доктрины. Естественное, для всех одинаковое и равное, право личности являлось санкцией доктрины, устранявшей все прежние санкции: и божественное благословение, и давность, и пыльные пергаменты, и даже интересы нации, блага просвещения. Все это стушевывалось перед естественными правами человека и суверенитетом народа, то есть собрания личностей, добровольно вступивших в общественный договор. Простота принципа, его прямолинейная логика и его независимость от каких бы то ни было заветов старины, так же как и от рамок цивилизации, изумили мир – очаровали одних, озлобили других. «Эмиль» был как будто для того написан, чтоб довести это очарование до энтузиазма, а это озлобление – до белого каления. Человечество не видело книги, которая с чарами художественного творчества и тонкого ума соединяла бы столько беспощадной и обаятельной критики самых основ того, что почиталось краеугольным камнем просвещения и цивилизации. Тот же «Эмиль», с другой стороны, не оставлял камня на камне от той школы, от той семьи, от той системы общественного и домашнего воспитания, которые были освящены авторитетом католической церкви и поставлены под охрану законов французского государства. Выход «Общественного договора» и «Эмиля» явился сигналом для начала гонений на Руссо со стороны правящих классов и страстной полемики между ним и вождями литературы Просвещения. Вольтер стал во главе этого похода.

Большой исторический интерес представляет это единоборство двух величайших писателей XVIII века. Если Вольтер развернул в этой полемике всю силу своего едкого, язвительного, бесподобного остроумия, то, с другой стороны, и Руссо оказался на высоте и волновал сердца высоким красноречием и широкой гуманностью. Переходя с места на место, отовсюду гонимый, всюду преследуемый, Руссо то там, то здесь разбивал свой временный лагерь и продолжал борьбу. Из Невшателя он написал «Lettres de la Montagne»[1 - «Письма с горы» (фр.).], эту страстную филиппику против своих противников обоих лагерей. В Англии начал «Confessions»[2 - «Исповедь»] —беспощадное самообличение и такое же беспощадное бичевание своих врагов. Борьба эта занимала историков литературы и с точки зрения художественной красоты знаменитого турнира, и по существу спора. С обычной ловкостью весь спор Вольтер разделил на ряд отдельных эпизодов, в которых по отдельности фернейский философ был зачастую более прав, нежели его странствующий, гонимый, больной физически и душевно противник. Но за деревьями отдельных эпизодов немногие разглядели лес основного вопроса: точно ли в развитии культуры и заключается вся задача и весь интерес человечества? Точно ли культура всегда благодетельна и ведет человечество к добру и правде? Точно ли программа, провозглашенная литературой Просвещения, есть программа народного блага и справедливости? Не просмотрели ли ее славные авторы существенной стороны культурного развития? И не указал ли Руссо на этот просмотр своей страстной проповедью против неправд цивилизации? Потому-то вокруг Руссо и теперь кипят страсти, волнуются сердца, раздаются благословения и проклятия… Его идеалы, его идеи еще и теперь – факторы современной истории, и задумчивый, меланхолический Жан-Жак еще участвует в развитии современных событий. Вольтер, Монтескье, Дидро, Кене, восстав против феодального господства и клерикальной опеки, полагали служить интересам народа, который был угнетаем этим господством и деморализуем этой опекой. Они успели подготовить ниспровержение этого строя, но вместе с тем подготовили для народа новых господ и новых опекунов, подготовили торжество плутократии. Вся политическая философия Руссо есть протест против такой эволюции. Более всякого другого оказав содействие ниспровержению старого порядка, Руссо, один из немногих, не только не положил ни одного камня в фундамент здания буржуазного господства, но даже подготовил борьбу и с этой новой формой общественного неравенства и народного порабощения. Принцип личности как верховный критерий доктрины и идея народа как добровольного, сознательного единения личностей являлись в течение всего XIX века руководящими во всех движениях французской и вообще западноевропейской демократии. Таков громадный исторический интерес биографии Руссо, но и чисто биографический, психологический интерес должен быть здесь упомянут, чтобы читатели могли лучше ориентироваться в этом кратком биографическом очерке. Наследственность, особенности воспитания, болезненная организация наделили эту замечательную личность каким-то внутренним противоречием, двойственным характером. С одной стороны, несомненная широкая гуманность, благородство, сердечная доброта, бескорыстие, порой самоотвержение и глубокая искренность, составляющие основу этой симпатичной натуры. С другой стороны, подозрительность, порой совершенно недостойная недоверчивость, странная неблагодарность, порывы беспричинной любви и ненависти, наконец, прямо предосудительные поступки, самым трагическим образом сталкивающиеся с вышеозначенными преобладающими благородными чертами характера. В последний период жизни Руссо страдал душевной болезнью, как теперь доказывают некоторые психиатры. Эта болезнь, развившаяся на почве наследственности, воспитания, тягостной молодости и жестоких гонений в зрелом возрасте, и может, по-видимому, объяснить внутреннее противоречие и двойственность характера. В нашем изложении мы постараемся по возможности оттенить оба этих душевных процесса: здоровый, позволивший нам во весь рост наблюдать благородную фигуру великого мыслителя и подаривший человечеству драгоценные плоды его умственного гения; и болезненный, темными узорами проступающий на этом светлом фоне. Одно время, в эпоху полного развития сил и таланта Руссо, эти тени совершенно исчезли в волнах света благородного творческого гения, но затем снова появились к концу жизни, полной тяжелых и горестных испытаний.

Глава II. Подготовительный период

Предки и родители Руссо. – Женева. – Рождение и первоначальное воспитание. – Первые проявления духовной жизни. – Разлука с отцом. – Школа в Боссе. – Добрые семена. – Злое семя. – Раннее пробуждение чувственности. – Неправое наказание. – Две любви. – В учениках. – Бегство. – Обращение в католичество. – В лакеях. – Первое пребывание у Варанс. – Странствия. – Идиллия с Варанс. – Самообразование. – Музыка. – Дипломатическая служба. – Тереза Левассер. – Литературные опыты и знакомства.

Жан-Жак Руссо родился в Швейцарии, в Женеве, и происходил из буржуазной протестантской семьи, предки которой переселились из Парижа в XVI веке, в эпоху религиозных гонений во Франции и торжества кальвинизма в Женеве. Громадное большинство граждан этого маленького городка, сделавшегося на долгое время Римом кальвинизма, составляли и поныне составляют потомки подобных же переселенцев из Франции. В начале XIX века перепись граждан Женевы констатировала всего лишь пятьдесят женевских фамилий, принадлежавших Женеве до XVI века. Остальные были французскими выходцами, оставившими отечество в борьбе за новые религиозные идеи.

Такой состав женевского населения наложил особый отпечаток на весь склад жизни города и кантона. Страстная преданность протестантизму, повышенное чувство религиозности, строгие нравы, предписанные кальвинизмом, уживались с наследственной любовью к свободе, нервным, даже беспокойным характером, постоянной заботой о личной независимости… Эти общие черты нервной организации и нравов женевского населения резко выделялись в XVIII веке среди совершенно иного склада жизни и нравов, господствовавших в смежных странах: во Франции, в Италии, в Германии. Подобное различие не могло не отразиться на женевцах, усиливая все их естественные черты, до пределов развивая их особенности. Из такой среды произошел, в таком обществе вырос, под такими влияниями воспитывался Жан-Жак, и даже беглый взгляд на его характер и наклонности обрисовывает перед нами типического представителя этой среды, этого общества и этих влияний – личность, развившую до крайней степени душевные контрасты своих сограждан. То чувствительный, то суровый; то доверчивый, то подозрительный; то веселый, то меланхолический; то идеальный, то чувственный; с болезненным самолюбием, глубоко религиозный, глубоко скептический, способный и на самоотвержение, и на всякое сумасбродство, страстный во всех своих идеях и чувствах, Руссо был результатом длинной эволюции женевского типа, его плодом и его последним могучим итогом и выражением. История родного города воплотилась в Руссо со всеми своими светлыми и теневыми сторонами, со всеми своими заслугами и всей своей виной перед человечеством. В начале XVIII века недавно только завершилась историческая роль Женевы, но город тем более был полон старых традиций и новых общественных плодов. В артериях и венах женевцев текла кровь, наследственно проникнутая душевными контрастами. Вызывающая гордость, свойственная защитникам «святого» дела, соседствовала с кроткой любовью к человечеству, отличающей проповедников этого дела; беспокойная, даже буйная организация наследственных борцов за вольности – с подавленностью душевного состояния последователей сурового и строгого кальвинизма; религиозность, наполнявшая собою всю жизнь многих поколений, – со скептицизмом, вооружившим эти поколения против католицизма… Подобная нервная организация, развитая долгой сознательной историей и осложненная вышенамеченными обстоятельствами, контрастами и тягостями этой истории, была коренной особенностью женевца XVIII века. «Я не был бы женевцем, – замечает в одном месте „Исповеди“ сам Руссо, – если бы бродяжничество не предпочел всем благам оседлой жизни», а в начале XIX века французская статистика констатировала, что среди всех департаментов Франции (тогда Женева входила в состав империи Наполеона I) Женева отличается особенно большим процентом душевных заболеваний!

Эта повышенная нервность и это сплетение душевных контрастов, составлявшие общий характер женевского общества начала XVIII века, были наследованы в полной мере Жан-Жаком, который как великий гениальный женевец, родившийся около этого времени, естественно должен был воплотить в себе все эти черты, всю эту длинную эволюцию, вырабатывавшую своими могучими условиями и влияниями физиологическую и психологическую организацию небольшой замкнутой группы населения. Таким и предстает перед нами Руссо. Фамильные условия, насколько они нам известны, должны были только усилить эту тенденцию. Я уже упомянул, что фамилия Руссо происходила от парижских эмигрантов, переселившихся в Женеву в XVI веке, в эпоху религиозных гонений. Фамилия повторяла, таким образом, историю большинства женевских фамилий. Она должна была обладать и типичными свойствами женевцев. Существуют данные, указывающие, что она обладала этими свойствами в избытке, в размере выше среднего. Отец Жан-Жака, Исаак Руссо, провел значительную часть жизни в странствиях. В молодости, в 1699 году, он судился за ссору, перешедшую в вооруженное столкновение, и был приговорен. То же повторяется в 1722 году. Суровый приговор заставляет его даже оставить отечество. О его странных, полных противоречий отношениях к сыну буду говорить ниже. Мать Жан-Жака, Сюзанна Бернар, красивая и кокетливая женщина, имела в молодости романическую историю, очень мало соответствующую строгим правилам кальвинистов, особенно если принять во внимание, что отец Сюзанны был священником. Родной брат ее тоже имел подобную же историю, за которую даже судился. Две тетки Жан-Жака были оштрафованы по суду за карточную игру в публичном месте в воскресенье. Вооруженные столкновения, романические приключения, карточная игра – конечно, все это не очень много, но не для кальвинистской Женевы конца XVII и начала XVIII века. Здесь это были важные и существенные отклонения от господствующих нравов, обнаруживавшие значительное переразвитие той нервности, которая составляла общую особенность женевского населения. Существуют факты еще более яркие. Двоюродный брат Жан-Жака был помешанным. Его родной брат, Франсуа Руссо, отличался буйным характером, оставил в юности Женеву и пропал без вести. Сам Жан-Жак Руссо, страдавший невралгией, замечает в одном письме, что болезнь эта наследственная в его семье. Вот на такой почве расовой и фамильной наследственности, отягченной повышенной нервностью и патологическими осложнениями этой нервности, явился на свет Божий в Женеве 2 июня 1712 года Жан-Жак Руссо. Его мать заплатила жизнью за рождение сына – этой будущей славы родного города. Мать умерла, конечно, не от здоровья, и ребенок родился слабый и болезненный. Он был без сознания, полумертвый, и только самоотверженному уходу своей тетки он обязан тем, что перенес и пережил эти первые дни своего хрупкого существования.

Первые десять лет жизни Жан-Жак провел в доме отца, на руках отца и тетки, молодой девушки, к которой он сохранил на всю жизнь самые теплые чувства. Добрая девушка как умела ухаживала за племянником, наблюдала за его здоровьем, охраняла от последствий его слабого и болезненного сложения. Ее нежные заботы запечатлелись в чувствительном сердце ребенка и, быть может, еще более содействовали развитию этой чувствительности. Ее безыскусственные песни Руссо со слезами на глазах напевал и в последние годы своей жизни. Немногое могла дать эта девушка своему питомцу, но это немногое было: доброе сердце, справедливость, народная поэзия, музыкальные напевы. Non multa, sed multum.[3 - Не много, но многое(лат.).] И доброе семя пало на добрую почву любящей, нежной, восприимчивой натуры. Кто может сказать, когда, где проросло оно и каким пышным цветом расцвело в знаменитой жизни славного Жан-Жака? К сожалению, при всем желании не противоречить мнению великого сына, нельзя того же сказать о последствиях влияния отца, беспокойного и беспорядочного Исаака Руссо.

По профессии часовщик (как большинство женевцев его времени), а порою и танцмейстер, Исаак Руссо был по утрам, до обеда, занят своим ремеслом. В это время сын оставался с теткой. Послеобеденное время Жан-Жак проводил с отцом. С чувством признательности вспоминает он эти часы. Беспечный, увлекающийся Исаак страстно любил чтение и скоро приучил и маленького шести-семилетнего сына к этому занятию, наполнявшему его вечера. С самого раннего возраста, с каких пор Жан-Жак только помнит себя, отец уже приобщил его к своим чтениям, а когда мальчик научился читать, то к нему перешла и обязанность чтения вслух. Читались сначала исключительно романы, те фантастические, романтические романы, которые только и существовали в литературе того времени. Исаак и Жан-Жак, пожилой отец и младенец-сын, проводили целые ночи напролет в этом мире грез. Зачастую только утренний свет останавливал это очарованное чтение, этот гипнотический сон под влиянием необузданных фантазий средневекового романтического или восточного сказочного творчества. И пробужденный от этого гипноза пением петуха или бледнеющим светом лампы сконфуженный пожилой мечтатель нередко восклицал: «Идем спать, я, право, более ребенок, чем ты!» Когда запас романов, предлагавшихся тогдашней литературой, истощился, отец и сын перешли к истории и биографиям. Плутарх оставил особенно глубокий след на впечатлительной душе Жан-Жака. Влияние этого преждевременного, беспорядочного, отнюдь не детского чтения не могло не отразиться весьма серьезно на Руссо. Если оно заронило в его душу семена творческой фантазии, заложило потребность в умственной деятельности, стремление к легендарным доблестям древних героев, то, с другой стороны, донельзя повысило и без того чрезвычайную чувствительность, дало сильный толчок развитию невротических явлений и надолго спутало в молодой душе фантазии с действительностью. «Я не имел никакого понятия о реальных предметах, – пишет сам Руссо, – но все чувства уже были мне знакомы. Все доходило до меня, но не путем размышления, а путем фантазии». Надо было иметь гений Руссо, чтобы выйти победителем из этого испытания, способного совершенно обессилить и извратить более слабый ум! Но и на последующие нервные и душевные страдания Руссо эти беспутные уроки раннего детства оказали, конечно, свое пагубное влияние.

Исаак Руссо был человек беспечный и беспорядочный и, как все такие люди, пренебрегал воспитанием сына, который если рос добрым ребенком, то единственно вследствие собственной доброй природы и под влиянием доброй тетки. Эта небрежность отца и эта слабость его, так ярко выразившиеся в факте всенощных чтений, не мешали ему быть очень взбалмошным и подчас несправедливым к ребенку. Существуют данные, доказывающие, что слабый надзор Исаака Руссо переходил порой в свою противоположность, и небрежность сменялась вниманием, которое было не всегда кстати. Между прочим приведем случай, когда бедный ребенок за разорванную книгу был заперт на несколько дней на чердаке. Этот случай рассказан кормилицей Жан-Жака. Сам он в своих «Confessions» передает, как однажды отец подвергал жестокому телесному наказанию старшего сына своего, Франсуа. Потрясенный воплями брата маленький Жан-Жак бросился и прикрыл собою наказываемого, но отец продолжал наказание, сильно избив таким образом бедного любящего мальчика. Если этот эпизод обрисовывает благородное, отзывчивое сердце маленького сына, то вместе с тем и взбалмошный, беспорядочный характер пожилого отца. Жан-Жаку был одиннадцатый год, когда его отец должен был оставить Женеву. Исаак Руссо переселился в Нион, местечко в Водуазском кантоне, оставив Жан-Жака у шурина Бернара. Старший сын, Франсуа, в это время уже скрылся из Женевы.

У дяди Бернара прожил в этот раз Жан-Жак недолго. Вместе со своим сверстником-кузеном он был вскоре отдан в пансион для мальчиков, содержавшийся священником Ламберсье невдалеке от Женевы, в деревушке Боссе. Здесь он пробыл около двух лет, и здесь же впервые начинает вырисовываться строй души мальчика, его добрые, даже великие достоинства так же, как и те патологические расстройства, которые потом внесли столько горечи и скорби в его жизнь. Росший до этого времени в городе, Руссо здесь, в Боссе, впервые прикоснулся к природе, и впечатлительная, отзывчивая душа его открылась навстречу красотам и чарам ее, вступила с нею в то тесное сердечное общение, которое затем подарило человечеству непревзойденные страницы его творений. В столь же трогательных, сколь и художественных картинах рисует нам Руссо в «Confessions» эти свои первые нежные свидания с природой, свои игры, занятия садоводством, наблюдения, чувства, навеваемые деревней… Деревня и природа навсегда остались самыми дорогими привязанностями Руссо, и кто знает, эти симпатии, заложенные общением детской души и деревенской природы, не отразились ли на самих идеях Руссо, не усилили ли его отвращение к цивилизации, не подсказали ли ему мысль искать для нее лекарства в безыскусственных условиях, создаваемых природою без участия культуры?

Дружба с кузеном была вторым важным элементом жизни в Боссе. До этого времени Жан-Жак не общался со сверстниками. Он рос одиноким в обществе взрослых, в фантастическом мире романов и биографий. Он не мог быть ребенком – ни испытывать детские чувства, ни предаваться детским играм и занятиям. Боссе, его природа и дружба двоюродного брата дали Жан-Жаку радости детства. «Около тридцати лет миновало, – пишет Руссо в „Confessions“, – с тех пор, как я оставил Боссе, ни разу потом не столкнувшись в своей жизни с чем-либо, что могло бы мне напомнить это время. Но теперь, когда, переступая через зрелый возраст, я уже начинаю склоняться к старости, я чувствую, как возрождаются во мне эти воспоминания, и в то время как все остальные постепенно слабеют, эти вырисовываются в моей памяти с силой, все растущей, и очарованием, все усиливающимся. Кажется, будто, чувствуя обмеление потока жизни, я ищу его обновить и поддержать силами его истоков». Нежные и разумные заботы главной воспитательницы пансиона, m-lle Ламберсье, образованной девушки, сестры священника, и систематическое образование, даваемое мальчику под руководством самого Ламберсье, человека высоких достоинств и обширных знаний, должны быть тут тоже упомянуты в числе благоприятных сторон этого периода жизни Жан-Жака, который ни до этих двух лет, ни после никакого систематического обучения не получал и был лишен попечения образованной женщины.