Очень короткие рассказы о главном

Судья обернулся к раковине. Крыса молчала, как ей и полагалось. Судья потянулся за спичечным коробком, лежащим на столе.

– Не надо, – услышал он. Или ему показалось, что услышал.

– Что «не надо»?

– Не надо бросать в меня коробком. Вы же здравомыслящий человек. Вот и отнеситесь к происходящему как к данности. Вступите, например, со мной в диалог, если уже есть желание эмпирически подойти к факту моего существования.

– Здесь возможен элемент субъективизма, – в том же тоне ответил судья.

– Найдите объективные способы проверить свои ощущения.

Судья готов был поклясться, что на кухне не раздалось ни звука, и в то же время голос звучал в ушах, отчётливо окрашенный в низкий мужской тембр.

– Хорошо, – судья уже не сказал это, а произнёс про себя. – Вы меня слышите?

– Слышу. Вы можете задавать любые вопросы.

Судья решился.

– Кто совершил убийство в тот день… в тот день… – Он подыскивал формулировку.

– Его совершил обвиняемый, – последовал мгновенный ответ. – Он сделал это утром и просидел до вечера в сарае. C одной стороны, он хотел уйти незамеченным.

C другой – ожидал приезда своей жены, чтобы убить и её. Нож, который вы не нашли, закинул в поленницу, слева от входа.

– Значит, его приятель лжесвидетельствует, – констатировал судья. – Так я и думал… А где гарантия, что это не мои собственные мысли?

– Спрашивайте ещё.

– Вам-то это зачем? – поинтересовался судья.

– Мне необходим контакт.

Голос Володьки был подобен рёву громкоговорителя, внезапно включённого на кухне:

– О чём вы его… то есть её… спрашиваете?

Судья вздрогнул.

– Я слышу только ответы, – пояснил Володька. Судья снова обернулся к раковине.

– Вам нужен контакт именно со мной? – спросил он уже вслух.

– Мне до сих пор никто не смог помочь. Считают галлюцинацией. – В модуляциях, с которыми это произносилось, угадывалась насмешка. Племянник посмотрел на судью. – Вы ведь до сих пор не до конца верите в реальность происходящего.

– В чём же должна выражаться помощь? – сухо спросил судья.

– Мне необходимо очутиться в магнитном поле высокой напряжённости. Приблизительно, с помощью которого у вас в ускорителях удерживают плазму.

– Я в этом ничего не понимаю, – пожал плечами судья.

– От вас и не требуется понимать. Добейтесь, чтобы меня выслушали учёные, дальше я сам объясню суть проблемы. У меня, к сожалению, впереди ограниченное время. В случае неудачи организм, в котором я существую, окончит жизнь вместе со мной.

– Вы пока аккуратнее с кошками, – посоветовал Володька.

– Эта проблема мне известна, – ответило Нечто. Теперь назвать это Нечто «крысой» судья бы не решился.

– Завтра и послезавтра научные учреждения закрыты, – сказал он. – В понедельник я приду сюда, и мы всё обсудим. Поясните мне, кто вы, собственно, такой?

– Вы не поймёте, – ответил голос. – Ваши математики – они, может быть, смогли бы. Сгусток информационного поля. Случайное попадание информации в ячейку, предназначенную для другой. Такое даже здесь, на Земле, бывает сплошь и рядом: тот, кто по генетическому коду должен стать сапожником, становится солдатом, писатель – учёным… флуктуации. В масштабах вашей галактики это происходит гораздо чаще, чем у нас. Я рад, что вы схватили суть. А сейчас мне необходимо переместиться в укрытие.

Последние фразы прозвучали неким металлическим нивелированным речитативом.

– Ладно. – Судья проводил взглядом крысу, метнувшуюся вдоль стены, и снял со стула пиджак. – До понедельника, Володя. Хотя тебя уже, наверное, не будет?

Племянник отупело смотрел в окно.

– Я её… то есть его… на руки брал! – сказал он. – Кто поверит?

Судья потрепал его за вихор.

– Не дрейфь, – сказал он. Володька кивнул, и судья двинулся к выходу. Он был вполне спокоен.

В понедельник утром он уже звонил к брату в дверь. Тот широко распахнул её.

– Входи! – чуть не крикнул он. Щёки у него были малинового цвета, чёрные усы топорщились. – Всё! Завтра же иду в санэпидстанцию! Дармоеды!

– Да в чём дело?

– Представляешь, приехал вчера с дачи, а на полу прямо посреди кухни – здоровенная такая крыса, сидит и нагло смотрит. Володька, идиот, кричит: она говорящая! Я ей показал, говорящей! В угол загнал, поймал и прибил гадину!.. У Володьки истерика, в санаторий ехать отказывался, сопляк. Силой пришлось в аэропорт везти! На меня руку поднял, ты можешь представить?!

Судья смотрел на брата, который мерил прихожую вдоль и поперёк. Брат был на семь лет младше и выглядел круглым, здоровым бодрячком. Судья вспомнил, что в детстве брат не верил сказкам.

– А чего мы здесь толчёмся? – опомнился тот. – Давай, пошли на кухню. Жена завтрак греет.

Судья молча прошёл за ним по коридору.

– Здравствуй, Лариса, – сказал он. Женщина устало улыбнулась и кивнула, стоя возле раковины. Она чистила картошку, и руки у неё были мокрыми.

– Идите пока в комнату, посидите, – сказала она. – Я, как сготовлю, позову.

Судья смотрел на неё, ещё привлекательную в зрелой своей красоте, и вспомнил, как однажды, когда брат уехал в командировку, по чистой случайности – из-за не до конца закрытой двери – узнал о Ларисе предосудительную правду. C мужчиной, который обнимал её тогда, он был мельком знаком. Сейчас он подумал о том, что существует прямая связь между тем, что брат не верил в сказки, когда был маленьким, поведением Ларисы с тем мужчиной, когда не было дома брата-рогоносца, и окровавленной финкой, найденной следователем по подсказке Существа за поленницей в сарае и отданной для дактилоскопирования – позавчера, в субботу.

Военно-полевой хирург

Ты здесь лежишь на операционном столе, привязанный за руки и ноги, с распоротым животом, из которого вываливаются кишки. Недавно тебя забрали в армию, и ты тут же попал в горячую ситуацию – тебя бросили в бой раньше, чем ты, вообще-то, понял. Тут же взрывом тебе разорвало кишки, поэтому жить тебе или нет – решаю я, хирург. Я стою над тобой и узнаю лицо того сопляка, которого видел полгода назад, когда я работал в госпитале в Питере и ехал вечером в переполненном вагоне метро, очень уставший от проделанных за сутки операций. Хотелось спать, но я стоял, едва держась за верхний поручень, а ты сидел передо мной и щёлкал кнопки на своём айфоне. Ты посмотрел на меня, опустил глаза и продолжил своё щёлканье, не попытавшись уступить место и даже не сменив выражения лица, которое я вижу здесь. Так вот, сопляк, слушай меня: скоро у тебя проходит местная анестезия, уступая место дикой боли. Ты меня, как я вижу, слушаешь – моргаешь глазёнками. Ты попал в полевой госпиталь в доме у прифронтовой полосы. Здесь у меня много раненых, требующих операции, к ним я ухожу, а ты оставайся – медсёстры тебе не помогут: они не умеют резать и зашивать что-то в брюшной полости. Завтра утром придёт новая смена, а ты тут оставайся с распоротым животом, со своей дикой болью, и лучше будет для тебя смерть, чем начинавшийся перитонит. Не знаешь этот термин? Узнаешь потом, если сразу не умрёшь. Нужно в метро уступать место старшим: сам скоро поймёшь. Вон как воняет твой набитый фекалиями и разорванный кишечник! Нюхать это всё именно от тебя не стану. Я ухожу, а ты тут лежи. Понял?!

Хирург всё-таки вернулся, чтобы продолжить операцию. За то время, когда его не было в палате, раненый солдат умер, и это было лучшим вариантом для всех.