Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

– А ты об этом никогда не слыхал?

– Нет, в Гульёнках того не слыхал. Слыхал от тётушки, что батюшка не велел мужиков продавать.

– Батюшка твой, как и я, вольнодумец был. По совести, нельзя продавать человека, а по закону, вишь, можно.

– А почему же закон не по совести?

– Потому, что закон нехорош.

– Зачем же такой закон?

– Законы издают люди.

– Зачем же они издают плохие законы?

– Вырастешь – узнаешь, – сказал дядюшка. – А ты ешь-ка, гляди, какой потрошок утиный у тебя в тарелке стынет!

После обеда, когда и дядюшка и тётушка отдыхали, а Юлия брала урок музыки на клавесинах в большом белом зале, Вася, слоняясь без дела по дому, забрёл в дядюшкину библиотеку.

В противоположность гульёнковской, это была очень светлая, весёлая комната с окнами в сад, откуда сильно пахло цветущим жасмином и пионами. К аромату цветов примешивался едва уловимый запах сухого лакированного дерева, напоминавший выдохшийся запах тонких духов.

В шкафах было много книг в кожаных переплётах, но ими можно было любоваться только через стекло, так как шкафы были заперты. Внимание Васи привлекла картина в тёмной раме. На картине было нарисовано дерево без листьев, а на стволе его написано: «Иван Головнин». На ветвях же стояли другие имена, а среди них «Михаил и Василий».

Вечером пили чай в саду у прудка. К столу вышла тётушка Ирина Игнатьевна. У неё было отдохнувшее, посвежевшее лицо, и глаза смотрели веселее, чем давеча. Одета она была уже не по-давешнему, а в тёмное шёлковое платье.

– Дядюшка, – сказал Вася дяде Максиму, – видел я на стене картину. Дерево превеликое, на нём ветви с именами. Это рай, что ли?

– Нет, это не рай, – отвечал, улыбаясь, дядюшка. – Это родословное древо рода Головниных, к которому и мы с тобою прилежим. Род наш начался от Никиты Головнина, который предводительствовал новгородским войском в 1401 годе, сиречь триста семьдесят семь лет назад, и разбил под Холмогорами войско великого князя Московского Василия Дмитриевича.

– Что же ему за это было?

– А ничего. Разбил и разбил.

– Откуда же об этом известно, если столь давно было?

– Из летописей, которые велись разумеющими в грамоте. Было немало таких середь иноков в оное время… А прямым родоначальником нашим был Иван Головнин.

– Значит, это его имя на древе написано?

– Его.

– А Михаил – это кто?

– Это твой отец. А Василий – это ты.

Вася засмеялся.

– Чудно как выходит: нарисовано древо, а через то понятно, кто после кого жил.

– Так оно и есть, – подтвердил дядюшка, делая несколько глотков чаю из огромной розовой кружки с надписью славянской вязью: «Во славу божию». – Однако не в этом дело. Каждый нехудородный человек может намалевать себе такое древо, но почтения в том будет ещё мало, если нанизать на ветви бездельников и обжор.

– А в нашем древе?

– В нашем древе было немало людей, которые служили своему отечеству и положили живот свой за него.

– Кто ж то были?

– Кто? – переспросил дядюшка. – А вот: Игнатий и Павел Тарасовичи Головнины за верность отечеству в годину самозванчества были пожалованы вотчинами от царя Василия Шуйского, подтверждёнными позднее и царём Михаилом Фёдоровичем. Иван Иванович Головнин, по прозвищу Оляз, был воеводой в походах Казанском и Шведском тысяча пятьсот сорок девятого года. Владимир Васильевич Головнин тоже был воеводой в оном же Шведском походе. Пятеро Головниных пожалованы были от царя Ивана Васильевича Грозного землёй в Московском уезде. Никита и Иван Мирославичи Головнины убиты в бою на Волге, в Казанский поход. Никита и Наум Владимировичи тоже положили живот свой при последней осаде Казани. Василий Иванович Головнин был убит при осаде Смоленска поляками в 1634 годе. Шестеро Головниных были стольниками батюшки царя Петра Первого.

– Ого, какие все были! – с гордостью воскликнул Вася. – И не боялись идти в бой?

– Может, и боялись, а шли, потому что надо было для пользы отечества.

– А страшно это, чай, дядюшка? А?

– Страшно, пока не разгорячишься, а как кровь в голову ударит, как обозлится человек, так о страхе не думает.

– А вы были, дядюшка, в боях?

– Бывал.

– С кем?

– С турками, под командой генерал-аншефа Репнина в 1770 годе. Был ранен турецкой пулей в грудь и вышел в чистую.

«Вот ты какой!» – подумал Вася о дяде Максиме с гордостью, но не сказал того.

А дядя Максим между тем продолжал:

– Каждый дворянин и, паче того, каждый россиянин обязан служить своему отечеству, ставя превыше всего его пользу и славу, каждый должен быть слугою отечества. И нет почётней смерти, как смерть за отечество.

– Это и на небесах зачтётся, – вставила и своё слово Ирина Игнатьевна.

– На небесах – это всё одно, что вилами по воде, – отозвался на её слова дядя Максим. – Наукой доподлинно разгадано, что облако есть пар, сиречь вода. Кто же там зачитывать-то будет? Вольтер говорит по сему случаю…

– И всегда-то ты, Максим Васильевич, делаешь мне при детях афронт, – прервала его с обидой Ирина Игнатьевна. – Накажет тебя бог. Наш соборный протопоп, отец Сергий, вельми учёный иерей, днями сказывал, что Вольтер твой не токмо был безбожником, но и жену свою бил тростью.

Дядя засмеялся и поцеловал у Ирины Игнатьевны ручку.

А вечером Вася слушал, как дядюшка Максим вместе с братьями Петром и Павлом Звенигородцевыми, соседями как по Москве, так и по именьям, музицировал в большом белом зале с лепными украшениями и хрустальной люстрой, с портретами предков на стенах. Но люстры не зажигали. Играли при свечах, которые вырывали из темноты лишь кусочек зала.

Дядя Максим вынул из футляра, стоявшего в углу, огромную скрипку, – Вася никогда не видел такой большой скрипки, – зажал её ногами, и скрипка под его смычком сразу запела, доверху заполняя высокий зал своим чудесным голосом. И этот инструмент понравился Васе больше всего.

Занятный человек был дядюшка Максим!

Глава 13

Лето в Подмосковной