Последние часы в Париже

Элиз

Я подумала, что вечером по дороге с работы зайду в книжный магазин, поскольку хотела подарить Изабель книгу на день рождения. Мсье Ле Бользек обычно закрывался незадолго до комендантского часа, так что я успевала. В магазине было пусто, когда я вошла.

– Элиз, моя дорогая. Какое счастье. – Мсье Ле Бользек вышел из-за стеллажа. А следом за ним – человек в форме. Немец, что был здесь в тот вечер.

– Bonsoir, mademoiselle. – Он дерзнул протянуть мне руку, как будто мы были знакомы.

Я не шелохнулась, уставившись на него. Он даже имел наглость смотреть мне в глаза, но, клянусь, я не собиралась отворачиваться первой и с холодной стойкостью выдержала его взгляд. Должно быть, прошла пара мгновений, хотя казалось, что время растянулось до бесконечности. Я успела заметить, что радужки у немца прозрачно-голубые, как аквамарин в моем кольце. В конце концов он опустил глаза.

– Мне лучше уйти, – произнес он.

Я почувствовала себя триумфатором. И пусть его плечи поникли, а голос прозвучал печально – ничто не могло испортить вкус моей победы.

– Тебе не обязательно уходить, – быстро проговорил мсье Ле Бользек, поглядывая на меня.

Но немец пожал руку мсье Ле Бользеку, кивнул мне, надел фуражку и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, мсье Ле Бользек повернулся ко мне.

– Ты не должна быть такой враждебной.

– Мы воюем с ними! – Сердце заколотилось от возмущения. – Он – бош!

– Но он не несет ответственности за войну.

– Они все несут ответственность! Все до единого.

Мсье Ле Бользек покачал головой и вздохнул.

– Он совсем еще мальчик, если на то пошло.

Я закатила глаза, гадая, не найдет ли он еще какие-нибудь оправдания для боша.

– Его зовут Себастьян, Себастьян Кляйнхаус. Он наполовину француз. Его мать – француженка, а отец – немец.

– Je m’en fous[41 - Мне плевать! (фр.)]! Какое это имеет значение? Он носит нацистскую форму! – Я выдержала его взгляд, словно бросая ему вызов. Правда, почувствовала себя неуютно в этом противостоянии.

Звякнул колокольчик, заставляя нас обоих повернуться к двери. Вошел молодой человек под руку с пожилой дамой.

– Bonsoir, mademoiselle, monsieur. – Они поздоровались с нами и направились к книжным полкам.

Мсье Ле Бользек повернулся ко мне.

– Забавная эта штука – национальность. Что на самом деле значит быть французом? Или немцем?

Я не совсем понимала, к чему клонит мсье Ле Бользек, и не горела желанием продолжать эту беседу при свидетелях. Разумным казалось просто уйти, но не хотелось расставаться на плохой ноте. Да и книгу купить не мешало бы.

– Ты слышала о гитлерюгенде? – продолжил он.

– Да. – Я сознавала, что нас могут услышать те двое, но они как будто были поглощены книгой, которую вместе просматривали.

– Идеологическая обработка целого поколения. Блестящая идея Гитлера. – Он слегка понизил голос. – Все было построено на национализме. И он не оставил им выбора. Все, начиная с двенадцати лет, должны были вступить в организацию.

– Ума не приложу, почему вы так настойчиво ищете ему оправдания, – прошептала я.

Он тронул меня за локоть.

– Это не оправдания, Элиз. А причины. Когда доживешь до моих лет, ты увидишь мир по-другому, поймешь, что за каждой историей стоит другая история. – Он наклонился ближе ко мне. – Не торопись судить.

Пожилая дама громко кашлянула, и, оглянувшись, я увидела, как молодой человек потирает ей спину. Похоже, это не помогло. Она снова закашлялась, и я невольно поморщилась.

Мсье Ле Бользек поспешил в заднюю комнату и быстро вернулся со стаканом воды. Он протянул стакан даме, положил руку ей на плечо. Она сделала глоток, глядя на него слезящимися глазами.

– Merci, monsieur. Merci.

– Проходите, присаживайтесь. – Мсье Ле Бользек взял ее под руку и подвел к одному из табуретов, которые держал позади прилавка. Я смотрела, как он усаживает даму, не отпуская ее руку, пока говорил с ней тихим, успокаивающим тоном. Я перехватила взгляд молодого человека и увидела облегчение в его глазах. Доброта мсье Ле Бользека заставила меня почувствовать собственную неуклюжесть, и мне стало неловко.

Когда они ушли, мсье Ле Бользек снова обратился ко мне:

– Элиз, не позволяй себе быть такой… такой прямолинейной.

– Что вы имеете в виду?

Он почесал бакенбарды, изучая мое лицо.

– Я знаю тебя с тех пор, как ты была маленькой девочкой. Знаю, как ты относишься к оккупации, к немцам. – Я громко вздохнула. Это не было секретом. – И я вижу, что ты живешь на нервах; я чувствую это. Тебе не обязательно говорить мне, чем ты занимаешься. Я лишь хочу сказать, что никогда не знаешь, кто и когда может оказаться полезен, и порой неплохо иметь врага на своей стороне.

– Вы хотите сказать, что мы можем использовать его?

– Как знать. Прости мне мое высокомерие, но я считаю, что хорошо разбираюсь в людях. Этот мальчик страдает от чувства вины и одиночества – роковое сочетание.

– Мальчик? Он – мужчина!

– Да, ты права. Но он еще так молод, он едва знает самого себя. Он никогда не имел свободы выбора. Был послушным сыном, стал послушным солдатом. Но в нем есть нечто большее. У него беспокойная душа.

– Так и должно быть! – Я все еще не могла поверить в то, что мсье Ле Бользек добивается от меня сочувствия бошу.

Его губы тронула полуулыбка.

– Тебе не повредит, если ты немного поговоришь с ним. – Он сделал паузу. – Конечно, только когда магазин пустует. Мы оба знаем, как люди любят посплетничать. Он далеко от дома, он потерян и одинок. Мне было столько же лет, сколько ему сейчас, когда меня отправили на фронт во время последней войны. Ты думаешь, я хотел воевать? Думаешь, хотел идти и убивать молодых парней, совершенно мне незнакомых, которых погнали туда так же, как и меня? Нет. Но я все равно пошел, верно? Это ничем не отличается от того, что приходится сегодня делать ему: выполнять приказы, потому что альтернатива слишком пугающая.

Я медленно выдохнула. Хоть я и могла понять его точку зрения, проблема для меня заключалась в другом. Я должна была противостоять врагу, а Себастьян Кляйнхаус как раз и был врагом.

Глава 14

Париж, апрель 1944 года

Себастьян