Метафизика столицы. В двух книгах: Две Москвы. Облюбование Москвы

Храм Милосердия

В античном Риме место Воспитательному дому, первому в истории, определил храм Милосердия, порог которого служил для оставления подкидышей, безвестных и сирот. Именно этот храм одним из первых в мире стал Никольским – уже в IV веке, вскоре после преставления святого Николая. И не случайно: житие его включает эпизоды детского призрения.

Соседство Воспитательного дома с храмом отчеканилось в московском случае на памятной медали. Где аллегорическая Вера, «…облокотившись при церковном здании на постамент <…>, повелевает человеколюбию (представленному во образе жены) поднять найденного на пути своем лежащего младенца и отнести в основанный милосердием императрицы Екатерины Вторыя, для спасения жизни сих рожденных, Воспитательный дом, коего часть видна вдали…»

Ф. Я. Алексеев. Вид Воспитательного дома в Москве. 1800-е

Место дома больше не выглядит случайным. Вокруг стояло даже несколько Никольских храмов – в Мыленках, в Кошелях и Заяицкий; но по смыслу ближе всех стоял Никола Мокрый, Водопоец.

Образ Николы Мокрого с его преданием о чуде спасения ребенка из воды мог бы служить эмблемой Воспитательного дома.

Который, в свою очередь, оказывался аллегорией, иносказанием древнейшей пристани, ее метафорическим перерешением.

Спасающий детей и моряков святитель Николай есть ангел яузского устья.

Глава II. Вариации

Тутолмин

Дом оставался островом спасения и в огненном потопе 1812 года, как располагавший собственными средствами тушения и мужественным управителем Тутолминым. Вот кто был воплощенный принцип Воспитательного дома. Старших питомцев Иван Акинфиевич смог эвакуировать в Казань; прислугу дома, нанесшую вина из опустелых кабаков и перепившуюся, выпорол; у бонапартовского губернатора Мортье истребовал гвардейцев, с которыми растаскивал горевшие соседние строения. Иван Акинфиевич равнодушно принял приглашение от Бонапарта в Кремль и вел себя достойно на аудиенции. Наполеон распорядился устроить в доме лазарет, куда немедля начали стекаться погорельцы, а не только раненые. Управитель отдавал им собственные деньги, посылал из города на поиск хлеба и для сношений с русскими разъездами. Оборонял иноплеменников от казаков, вошедших в город первыми. Над прахом Тутолмина в Донском монастыре начертано: «Младенцев сохранил, бескровным дал покров и твердостью своей очаровал врагов».

Вид на Москву с балкона Кремлевского дворца в сторону Москворецкого моста. Гравюра с оригинала Ж. Делабарта. 1790-е. Фрагмент. В глубине – Воспитательный дом, каким его увидит с этого места Наполеон

Послепожарный, или, как сказал бы Вяземский, послепотопный план Москвы раскрасил все постройки Воспитательного дома в желтый цвет спасения посреди моря пепельной заливки.

«Утопленница»

Семантика Николы Мокрого опасно опрокинута темным художником Василием Перовым в его «Утопленнице». Действие картины несомненно адресуется на отмель подле Воспитательного дома. Городовой, склонившийся над девушкой, слишком не чудотворец, а девушка мертва. Городовой сидит на лодке – атрибут святого Николая, но не в лодке, как сидел бы Николай житийных клейм. Море житейское подбросило к порогу дома труп.

Здесь негатив никольской темы места, нечаянный скорее чем намеренный, но тем сильнее выдающий ее присутствие.

Дом остается за обрезом полотна, и может показаться, что персонажи занимают его место, делаются великанскими. Если не видеть стенки набережной позади за отмелью, они сойдут за аллегорию руины дома, знак неисполнения его задачи.

Меж тем задача Воспитательного дома исполнялась до самого 1917 года.

В. Г. Перов. Утопленница. 1867

Никола Заяицкий

Может быть, «Утопленницу» надо понимать в том смысле, что функция тысячелетней пристани сошла на нет и ее гений отлетел? Но на картинах и на фото Нового времени именно здесь река полна больших и малых кораблей и лодок, а берег остается местом портового зеваческого променада и товарной сутолоки.

Что до покровительства святого Николая, оно со временем было удвоено, укрупнено и выставлено к самой точке водного начала высокой церковью на берегу замоскворецкой стороны, строго напротив Воспитательного дома. Со сносом Николы Мокрого стояние Николы Заяицкого над древним средокрестием речных путей спасительно по смыслу.

Церковь Николы Заяицкого. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Вид на Кремль и Китай-город. Литография Леметра по рисунку О.-А. Кадоля. 1825. У левого края – церковь Николы Заяицкого, у правого – ограда Воспитательного дома

У Перова этот храм так же не взят в картину слева, как и Воспитательный дом справа; меж тем на многих панорамах места дом и храм господствуют на берегах Москвы-реки, уподобляясь пропилеям для прохода кораблей к Кремлю.

«Золотая цепь»

В Москве советской Воспитательный дом назначили Дворцом труда, то есть пристанищем всех профсоюзов с их редакциями. Вышагивая версты по этажам и коридорам дома в надежде опубликоваться, Александр Грин сделал его, по версии Георгия Шенгели, домом чудака Ганувера, таящим золотую цепь и чудеса архитектуры. Сам город подтверждает эту версию: в романе «Золотая цепь» слитно даны мотивы детского призрения и корабельного причала.

Герой романа – мальчик, сирота, моряк, угнал корабль, чтобы достигнуть дома, в котором начинается «роман воспитания». На пороге дома юному корабельщику дают совет осваиваться с переменой участи.

«Золотая цепь» есть дом на взморье, как хотел Бецкой. Златая цепь вообще подробность Лукоморья, морской излуки. За домом «Золотая цепь», как и за Воспитательным, возможен материк, но отчего-то в книге нет сухих путей.

«За береговым выступом набралось едва ветра, чтобы идти к небольшой бухте, и, когда это было наконец сделано, я увидел, что мы находимся у склона садов или рощ, расступившихся вокруг черной огромной массы, неправильно помеченной огнями в различных частях. Был небольшой мол; по одну сторону его покачивались, как я рассмотрел, яхты».

Сходя сегодня с катера на берег подле Воспитательного дома, стоит привести себе на память этот абзац и понимать, что руку Грина направляла метафизика вполне чужого ему города.

Местная фабула

Вероятно, у всякого места есть главная тема. В нее попадают, намеренно или нет, события большой истории и личных биографий, архитектуры и иных искусств. Назовем ее фабулой места, местной фабулой.

Попадая в фабулу, события истории или искусства заново проявляют, оформляют ее. Дотоле она существует в свернутом виде, в первом событии или до всякого события.

Фабула яузского устья проявлена самое малое четырежды. Четвертый раз – в XX веке, писателем, в романе. Третий – в XIX, художником, на полотне. Второй раз – в XVIII, императрицей, ее вельможами и архитекторами, в доме-учреждении, его программе и наружности. А первый раз – в Средневековье, посвящением урочищного храма. Возможно, храм не проявил, а создал фабулу.

Она могла остаться свернутой в церковном посвящении, как злак в зерне. Могла бы проявиться только дважды или трижды. Могла и больше, если бы в XX веке в доме разместилась морская академия. То обстоятельство, что академия была ракетная, не отменяет фабулу, а только демонстрирует непопадание в нее.

Глава III. Дом-город

Образ дома

Подобно дому Перцова, Дому на набережной, Казанскому вокзалу, Воспитательный есть образ города, дом-город. Этот род домов встречается в московских средокрестиях или в недальней связи с ними. Можно предположить, что более их встретить негде. Таких домов действительно немного.

Дом «Золотая цепь» есть остраненный образ Воспитательного дома. Хотя не позволяет, под предлогом ночи, описать себя снаружи подробнее, чем «золотая цепь огней». Напротив, интерьеры дома описаны на множестве страниц, хотя, представленные странной смесью декаданса с авангардом, они едва доступны описанию по существу, в то время как наружность дома, видимо, проста.

Во всяком случае, проста наружность прообраза: симметрия на плане и фасаде, на крыше бельведер, а в прошлом – купола церквей по сторонам него, на половинах мальчиков и девочек. Видно, как трудно классицизму, привычному брать тему целостности и единства, справляться с темой дома-города. Предполагаемый автор проекта Юрий Фельтен и строивший на месте Карл Бланк взяли числом – окон, квадратных и кубических саженей, этажей. Тема далась, но в этой данности обнажена неадекватность языка.

Грин драпирует неадекватность тьмой, а интерьер осовременивает. «Золотая цепь» – классицистический дом-город, литературно оглашенный в позднем гриновском модерне.

Особенно существенны два описания из «Золотой цепи». Прозрачный пол каких-то нижних помещений, с чудовищами, выплывавшими под взгляд героя «из породившей их тайны», превращает дом-остров в поплавок, и может статься, что лишенный корня. Воспитательный действительно стоит на арочных фундаментах, над лесом арок, в котором поднималась и сходила полая вода.

В другом фрагменте текста сложным коридорным перекрестком явлен, может быть, сам ноль координат, и наступает неподвижность выбора, одолеваемая только страхом встать здесь навсегда.

Дом народов

Попасть в роман удел редкого дома. А в два романа, притом написанных в один и тот же год…

В «Двенадцати стульях» Дворец труда становится Домом народов. Здесь же, в редакции «Гудка», писался по ночам и сам роман. Здесь отыскала ветреного мужа гражданка Грицацуева, скоро уверившись, что в планы руководителя концессии не входила встреча с любимой. Их разделили три этажа (Остап укрылся на пятом), тысяча дверей и дюжина коридоров.

Воспитательный дом. Открытое письмо начала XX века

Тем же часом преодолевал пространства дома в надежде напечататься Трубецкой-Ляпис. А может быть, и Александр Грин. Трудно узнать в какой-нибудь гануверовской лестнице ту клетку, в которой ночевала Грицацуева, пока великий комбинатор потрошил мебель в редакции «Станка». Два романа – два описательных регистра.

У Ильфа и Петрова рационализм Бецкого-просветителя легко сличился с рационализмом бюрократическо-советским и под его личиной вышучен. У Грина просветительское рацио скрывается за маской декадентской, инженерно обеспечивая иррациональности волшебного дворца.