Билет в одну сторону. Том 2. Книга 2

– Дайте пройти! Дайте пройти врачам!

– Пропустите скорую, в конце концов! – говорил молодой врач скорой помощи, протискиваясь сквозь толпу к лежащему Максу. Он опустился на колени перед Максом, взял его левую руку и стал прощупывать пульс.

– Так, пульс слабый. Быстро везем его в Александровскую, – скомандовал молодой врач.

***

– Разряд! Еще разряд! – командовал врач.

Неподвижное сердце Макса не подавало никаких признаков жизни в теле. Белый ослепляющий свет испугал его. Он видел себя со стороны, вернее тело, в котором врач пытался возродить жизнь. Тело было неподвижным, но самое страшное, что Макс не хотел вернуться в него: уж очень сильную легкость и свободу он ощущал. Внезапно откуда-то сверху проступил яркий луч света, и перед ним возник некто в черном, который произнес, глядя Максу прямо в глаза: «Ты должен вернуться! Твое время еще не пришло. Ты должен жить, чтобы стать сильным. Ты сможешь изменить судьбу – это твое предназначенье», – проплывали темными пятнами в его сознании слова. «Я еще приду к тебе», – сказал некто в черном, повернувшись к Максу спиной, на которой он увидел два белых крыла.

После третьего электрического разряда на дисплее компьютера появилась маленькая, но уверенная кривая, свидетельствующая о движении сердца.

– Вернули! – выдохнул доктор. – Слава Богу!

***

Белые стены больничной палаты сливались с неясным сознанием Макса. Боль уже не сильная, но все же напоминала о себе.

«Надо делать ноги, – думал Макс, лежа в больничной койке. – Они скорее всего уже узнали, что я здесь, следовательно, могут меня найти, я же свидетель убийства».

– Сестра, – прошептал он, но Макса никто не слышал.

«Вот, черт побери, так и завалят по-тихому. Валить надо отсюда, валить, – думал он. – Интересно, какой здесь этаж? Если б это был восьмой или десятый этаж, было бы хорошо, гранату не докинут. Ну, не гранатой убьют, так газом траванут, как в „Норд Осте“, всех: и своих, и чужих; или ракету запустят – вон, американцы с Ираком воюют, так пара ракет у них в Турцию по ошибке залетела» «Так. Спи лучше давай, а не о ерунде думай всякой. Кому ты нужен?» – сказал ему внутренний голос.

«Пришло время рамсить, и рамсить жестко!» – от этой мысли Макс стукнул кулаком по кровати. Как говорил друг Макса Алекс, «нет предела жесткости рамса». Это означало: иди к своей цели, преодолевая все трудности; а когда силы кончатся, тогда было другое правило: «Рамс непознаваем в своей жесткости», что означало, что думать об этом уже поздно, и надо возвращаться к первому правилу и снова идти вперед. Для Макса пришло время правды. В тот самый день он не только увидел себя в отражении большой витрины у метро Ладожская – он увидел истинное лицо всего мира, отражение боли и зла, что переполнило его терпение, и ему захотелось наказать себя за весь мир хотя бы тем, чтобы ему просто набили морду. Он думал таким образом утолить свою жажду боли, наказывая себя за грехи всего мрачного мира. «Боль физическая перекроет боль душевную», – считал он, осознавая, что уже становится зомби, становится таким, как все вокруг. «Творить зло – удел слабых, – сделал вывод он. – Пришло время платить за все».

Кругом была тишина, и не было пива. «Какой жесткий расклад», – с горечью подумал Макс, погружаясь в сон.

Глава вторая. Курсант

После того, как Правовой институт расторг договор с Инженерно-строительным институтом о проживании своих студентов в общежитии ЛИСИ, Руса, как и всех других студентов, выгнали из ощежития на переулке Бойцова, дом 5. Они с Тарасовым скитались по всяким квартирам, снимая комнату вместе. Вопервых, они были друзьями, а во-вторых, вдвоем было дешевле платить. На одной из квартир – на улице Ленской, дом 4, где они снимали очередную комнату, уйдя из жилья наркоманов с улицы Костюшко, – Рус стал замечать двуличие Шурика. Однажды он ему сказал:

– Шура, у меня закончились деньги, и мне не на что купить еды. А у тебя, как всегда, есть деньги (а деньги у Тарасова всегда были, потому что был он очень прижимистый и жадный. Если вместе пили водку, и у кого-то заканчивались деньги, он предлагал пить на его, но только уже в долг, который потом нещадно и упорно стрясывал с нищих студентов-собутыльников). Может, ты, когда придешь из института, оставишь мне немного нашего супа?

– Ладно, Курсант, договорились, – так называл Тарасов Ростислава со второго дня знакомства, но никогда не звал по имени.

Конечно же, после возвращения с учебы Рус никакого супа, оставленного для него Шуриком, не нашел, потому что Тарасов – однокурсники прозвали его Скрудж – подло его сожрал, объяснив это позже тем, что ему по барабану финансовые затруднения Курсанта:

– Как хочешь, так и выкручивайся, – говорил он, – могу, правда, дать тебе денег в долг под проценты.

А в один из дней Скрудж просто сказал:

– Курсант! Ты мне не друг и никогда им не был, так что я предлагаю тебе свалить отсюда, даю тебе неделю сроку.

Рус стоял как громом пораженный. Ему предстояло снова искать жилье, снова переезжать, снова терпеть лишения, но уже в одиночку, что было для него сильным ударом судьбы.

В дальнейшем Рус еще много раз снимал комнаты, пока был студентом, а последние два года жил в общежитии на улице Мгинской, где ему пришлось пережить постоянные наезды наркоманов, соседей по общежитию и самого главного из местной банды «ломщиков баксов», как они себя сами называли, Сергея Букреева, который был, не смотря на это, другом-любовником местной комендантши по имени Лина. Грозная Лина всех травила своим бешеным криком:

– Я знаю, что ты здесь! Немедленно открывай дверь! Я тебя выселяю!!! – кричала она, ломясь в дверь комнаты перепуганного Руса.

Слова об очередном выселении жестко били по слуху, заставляя сжиматься сердце от страха, потому что найти дешевое жилье стало проблемой. Но зато, когда он вносил плату за жилье Лине, она мило улыбалась и на извинения Руса говорила: «Да брось ты, с кем не бывает!» Так жил Рус, узнавая «другое, истинное лицо», которое было у каждого, пытаясь выжить в чужом для него городе, потому что другого выбора у него не было, кроме как выбирать искушение, которое часто возникало в его голове, что он и делал, чтобы отрешиться от кошмаров реальности. Его выбор затягивал и убивал любого не только как человека, но и как личность: Рус пристрастился к бутылке.

А Тарасов был очень пронырлив, что в общем плане являлось необычным качеством для обычного русского человека. К концу третьего курса он смог поменять машину родителей, «Тойоту», на комнату в Петербурге, и поэтому жил в двухкомнатной коммунальной квартире. Его сосед по квартире очень мало появлялся в своей комнате, и получалось, что Шура живет один, как в отдельной квартире. У Тарасова всегда кто-то жил, но не бесплатно, а в счет обязательной покупки еды или пива. В институте даже ходили истории про то, как один раз Скрудж друзей накормил.

Однажды в гости к Тарасову-Скруджу приехали друзья – Курсант, Макс Зайцев и Макс Васильев. По телефону Скрудж им сказал, чтоб они ничего не покупали с собой из еды, так как у него были макароны. На самом деле макароны, оставшиеся в пачке, можно было посчитать по пальцам, их и пришлось варить голодным студентам, а Скруджу – все экономия, не выбрасывать же? Но Рус никогда не осуждал своего друга Тарасова-Скруджа, потому что понимал, что зло даже в отношении другого человека оставляло неприятный осадок в нем самом, который портил жизнь Русу, лишая его покоя, рождая в нем зависть, злость на всех, кто счастлив, а это убивало его внутренний, пусть и маленький, но спокойный мир.

***

– Курсант! Эй! Открывай дверь! – стучали в дверь комнаты Руса. После того, как администрация института, в котором он учился, решила предоставлять общежитие исключительно под проживание иностранных студентов и выселила всех, в том числе и Руса, он ютился в маленькой комнатке другого общежития – Института киноинженеров, где ему удалось договориться о проживании по знакомству.

– Курсант, черт тебя возьми!

Рус встал и, покачиваясь, направился к двери.

– А, это ты, Шура? – спросил Рус, открыв дверь.

– Я, – ответил Тарасов.

– Так ты что же, ко мне решил заехать?

– Давай иди, умывайся. Я к тебе уже полчаса достучаться не могу. Вот, с рынка, видишь,

– Тарасов показал Русу литр водки, – целых два часа стоял в очереди за водкой. Сейчас поедем ко мне бухать.

– Что-то мне, Шурик, бухать сегодня не хочется, – уныло начал Курсант.

– Я тебе дам «не хочется»! Может, ты еще скажешь, что и пить собираешься завязать? Нет уж! – Тарасов погрозил корявым пальцем.

– Ты нам трезвым не нужен, ты нам трезвый неинтересен. Тебя никто по-другому в институте и не воспринимает.

– Кроме как алкаша? – спросил Курсант.

– Н-нет, простого веселого парня, – соврал Тарасов, отворачиваясь в сторону.

– Да уж веселье-то все по пьяни.

– Вот поэтому ты и будешь пить, понял?

– Ага, а к тебе сегодня гости придут, и меня ты берешь к себе шутом?

– Вроде как.

– А ты не прикидывайся, что не понял мой вопрос, – сказал Курсант, посмотрев на Шурика.

– Да ладно тебе, – проворчал Тарасов, – давай-ка быстро одевайся, и поехали! А для начала держи вот, – Тарасов откупорил бутылку, налил рюмку водки и протянул Русу, – похмелись, сразу желание и появится.

Увидев рюмку с блестевшей внутри жидкостью, которая в первые минуты несет радость, спившийся Рус не смог устоять. «Выпей, выпей», – проносились слова в его голове, и, поддавшись искушению, Рус ловко опрокинул рюмку в рот. Легкая горячая волна прокатилась по телу.