Шарада

Это был Айдын.

Они говорили друг с другом, как деловые люди. Они говорили о своих общих делах. Да, так это выглядело. Молодые люди со взрослыми лицами. Слишком взрослыми, я бы даже сказала. Потом мой наблюдатель показывал что-то Айдына на экране своего мобильника. Они водили пальцем по дисплею так, как обычно перелистывают фото в каком-нибудь из приложений…

Я обомлела. Не могла сдвинуться с места. Стояла и смотрела на все, что вижу, широко открытыми глазами.

Они стояли в десяти шагах от меня, и Айдын вдруг бросил взгляд в мою сторону, – так, случайно, словно почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит. Кажется, он посмотрел словно сквозь меня. Он не ожидал увидеть что-то, что заставит его обомлеть точно так же, как и меня. В меньшей степени, конечно, но я увидела по его лицу, что он испытал тот же шок, что и я только что, когда до него дошло, кто на него смотрит, и почему я нахожусь здесь и сейчас, напротив него, а не в кофетерии в компании с пирожным и бабской грустью.

Кажется, мы смотрели так друг на друга несколько долгих секунд, и никто из нас двоих не верил своим глазам. Потом оба очнулись, тоже почти одновременно.

Я старалась отойти от шока, и просто повернулась в другую сторону, и пошла. Ноги были ватными, и я не верила в происходящее. Но я старалась.

Я бросила взгляд за спину, и увидела, как они несутся в мою сторону.

И тут я осатанела.

Во мне злость взорвалась тысячами солнц.

Я слышала, как он приближался ко мне сзади, почувствовала его ладонь на своем плече, и дальше все произошло за доли секунды.

Я резко развернулась к нему (это не был Айдын, а тот, другой, кто так оскандалился в слежке за мной), схватила его за воротник, и подняла над землей. Кажется, из меня вырвался рык отвращения в этот момент. А затем просто бросила его на машину, что стояла напротив.

Он врезался спиной о водительскую дверцу. Стекло разбилось, на двери осталась глубокая вмятина.

Бедный парень лежал рядом, на асфальте, среди мелких осколков стекла, лицом в асфальт, и прилагал серьезные усилия, чтобы подняться. Но руки не слушались его.

Айдын остался стоять в трех шагах от меня, им овладела оторопь. Его глаза были огромными, он не знал, как реагировать.

Я воспользовалась шансом, и пустилась в бегство, оставляя позади себя ошалелых прохожих.

–Дина! – крикнул Айдын, и побежал за мной.

Почему-то мне показалось, что я сейчас разрыдаюсь. Я слышала рык, вырывавшийся из меня, и свое бычье дыхание, громкое, как у крупного животного.

–Дина, постой! – Айдын. Бежит за мной.

Я завернула в пустынный переулок, и каким-то образом оказалась в тупике. Увидела дверь, и уже хотела забежать в нее, но увидела свое отражение в стекле.

Лицо было не мое. Оно было искаженно в нечто страшное, с налитыми кровью глазами, тяжелым подбородком и демоническими глазами.

–Постой же, прошу тебя! – голос Айдына, прямо за спиной.

Я резко развернулась, желая ударить его по лицу, но моя ладонь только прошлась по воздуху. Он вовремя увернулся, поднимая вверх ладони в знак беспомощности, и как бы говоря, что он с добрыми намерениями.

–Тише! – сказал он. – Тише! Тебе нужно успокоиться!

–Подонок! – крикнула я. – Подонок и ублюдок! Это ты убил Тима?! Даже не смей отрицать, сукин сын! Я тебя насквозь теперь вижу!

Он раздосадовано потер лицо. Скрывать что-то для него уже не имело никакого смысла.

–Дина, это была необходимая мера, – сказал он. – Тим не был тем человеком, который любил жизнь, уж поверь мне. Мы всего лишь избавили его от страданий.

–Как же благородно с вашей стороны!

Я приблизилась к нему и сказала ему в лицо, смотря прямо ему в глаза:

–Ты, и все твои дружки, – все вы больные придурки! По вам психушка плачет! Вас всех нужно посадить за решетку!

Мне хотелось плюнуть ему в лицо, я могла бы это сделать, но сдержалась. Просто отошла от него.

–Мы ведем мир к кардинальным изменениям, – сказал он. – Тот мир, который ты знаешь, скоро прекратит свое существование. Все сутенеры и их проститутки, от жирных политиканов до их прислужников, от жадных работодателей до нищих наемных рабочих, – всего этого больше не будет. Капитализм, империализм, социализм и коммунизм; лживые демократии и гибридные автократии, – все это исчезнет. Будет новый мир. И будет человек в нем. В гармонии с жизнью…

Во имя всего этого была принесена жертва, Дина. Тим стал ключом, открывающим двери в иное будущее. То будущее, о котором не мог мечтать никто из нас.

–Ты хочешь загнать нас обратно в каменный век? Об этом ты мне говоришь?

Он непонимающе покачал головой.

–Ты пока не можешь всего понять. Но скоро… Скоро все встанет на свои места. Ради всего этого нужна жертва. Пойми это.

Плод, Дина. Тот плод, который внутри тебя. – Он указал на мой живот. – Вот кто изменит этот падший из миров. Ты несешь в себе иное время. Ты – мать, Дина. Мать нового мира.

–Меня сейчас стошнит!

Я отвернулась от него. На самом деле мне хотелось плакать.

–Посмотри на себя! – сказал он мне. – Видела ли ты себя? Чувствуешь ли ты, как божественное начало разливается в тебе? Как оно охватывает тебя! Заставляет тебя узнать силу, и энергию, о которой ты не могла и помыслить!

–Разрушительную энергию, ты хотел сказать? Да, я чувствую ее! Я готова убить тебя на месте, прямо здесь, и получить от этого такое удовольствие, которое не сравнится ни с каким иным! Вряд ли я бы назвала такие намерениями божественными. Скорее, в этом есть что-то дьявольское.

–Бог не один в этом мире. Ты и Кирилл зачали бога смерти и разрушения, бога чумы и проказы, бога войны! В тебе тропа к смерти миллионов грешников! Ты пока не осознаешь этого. Но настанет время, и ты признаешь себя богоматерью, хочется тебе того или нет.

–Ты несешь ересь, ублюдок! Дай мне пройти! Во мне единственная тропа! Подальше от тебя и твоих больных союзников!

–Куда ты пойдешь одна? Со своими внутренними срывами и одержимостью! Одна ты ни с чем не справишься!

–Кто здесь один, так это ты, Айдын. И ты безумен в своем одиночестве. У тебя никого нет, кроме тебя самого и твоего собственного бреда.

–А кто есть у тебя? Кирилл? Ты думаешь, он на твоей стороне? Думаешь, без его помощи я смог бы провернуть все это? О, как ты заблуждаешься! Он такой же, как и я. Он желает изменений. Поэтому он мой друг. И поэтому он с тобой.

–Чушь собачья! Несешь какую-то херню! Хочешь запутать меня!

Злость снова зарождалась во мне.

–Я говорю тебе то, что ты и так видишь сама! Для чего мне еще скрывать от тебя что-то? Иди и поговори с ним! И он скажет тебе то же самое!

–Я ненавижу тебя! Проклинаю тот день, когда ты появился в моей жизни! Больше я не буду такой слепой, как раньше! Надеюсь, ты это понимаешь! Думаю, теперь ты видишь, что я могу постоять за себя! Так что не смей приближаться ко мне! Иначе я сдавлю твое горло, как банку из-под газировки! Клянусь, я сделаю это!

–Никаких проблем! – Айдын снова поднял руки в знак согласия.

Я прошла мимо него, не скрывая своей злобы.

–Поговори с ним! – сказал он мне в спину. – Поговори с Кириллом! Он тебе все объяснит! Ты сама не заметишь, как все встанет на свои места! Ты все поймешь, и пойдешь с нами бок о бок! К нашей общей цели!

Не поворачиваясь, я показала ему средний палец.

…Загадка была сложной. Не было одного верного ответа. Их было множество. Я складывала из них мозаику. В итоге вышла картина: уже-давно-не-дева-Дина возле люльки своего младенца…

Он до сих пор безымянный. Айдын против каких-либо имен. Поэтому я называю его «малышом», «деткой» или «сыночком».

Этот младенец венчает собой долгий итог моих размышлений. Какой бы тропой я не шла, сколько бы не строила предположений, альтернатив или теорий, – все приходило к доказательству новой жизни, находящейся в моих руках.

Я все еще способна с упоением представлять себе, каким это может быть чудом, пеленать младенца, говорить с ним в процессе, корчить ему рожицы, а в ответ видеть его улыбку. То, как твой малыш улыбается тебе, – чистое и светлое чувство, которое испытывает мать к новорожденному. Должно быть, это прекрасно!..

Мой малыш никогда не улыбался мне. На пеленальном столике (рабочий стол в спальне для гостей превратился в пеленальный), когда он лежал на нем спиной, и изредка пускал слюни, он всегда был спокоен. Не вертелся, не брыкался, ничему не возмущался. Он смотрел обычно куда-то в сторону, в ближний к столу угол на потолке. С течением времени у меня возникло подозрение, что там кто-то есть. Кто-то наблюдает оттуда за нами. Я даже стала оглядываться на потолок, в тот угол. Естественно, я никого там не видела.

Часто мне казалось, что мой младенец меня изучает. Видит все вокруг себя. Хотя в таком возрасте это невозможно. Звучит до безумия нелепо. Но теперь вся моя жизнь – сплошная странность, и что с этим делать, я по сей день не имею не малейшего понятия.

Несколькими неделями ранее я могла рыдать где-нибудь в углу от того, что ничего не умела в плане материнства, и никогда этим не интересовалась, а теперь приходилось кусать локти. Моя депрессия перекатывалась из одного конца комнаты в другой: в одном углу мои переживания по поводу потери Кирилла и всей той обыденности, которая теперь окружала; в другом – мой низкий интерес к главному женскому предназначению – деторождению.

Но потом случилось первое чудо. Мой малыш словно помогал мне. Направлял мои руки, контролировал их движения. Я была матерью без опыта. Я никогда и ничем подобным не интересовалась. Я думала, что это материнский инстинкт подсказывает мне, что и как нужно делать. Но на пеленальном столике у меня постоянно было отчетливое ощущение, что знание приходит не из меня самой; это был не только тот спутанный комок эмоций, который испытывает молодая и неопытная мать. Знание приходило ко мне извне. Как именно, я не знаю и не понимаю до сих пор.

Я вдруг понимала, что все знаю. Что знание есть во мне. И оно приходит из неоткуда. Я испытывала сомнения по этому поводу. Я была на грани нервного срыва. Но я подчинялась тому, что приходило ко мне в голову, каким бы глупым оно не выглядело в образах моего сознания, которое способно всегда само все дорисовывать.

Я была обескуражена.

Мои мысли поражали меня саму.

Вскоре это событие растеряло свою сказочную коннотацию. Оно стало… странным. Неправдоподобным. Отталкивающим. Как и все остальное, что происходило между мной и моим сыном.

«Это из-за тебя, – думала я однажды, когда пеленала его, – только лишь из-за тебя, мой милый, я тогда поверила этому проходимцу, и испытывала твоего отца на верность нам обоим. Я боялась за тебя. Боялась, что мы оба в опасности. Я была уверена, что твой папа предал маму… Что он использовал ее, как и тот, кого он считал своим близким другом…»

Мне казалось, он слышит мои мысли. Он их понимает. И чувствует мою нелюбовь, которую невозможно было дословно сформулировать или уловить эмоционально, как-то придать ее контролю, изменить ее на нечто более чистое и светлое, как улыбка младенца, подаренная своему родителю.

Мне казалось, что он всеобъемлющ…

Возможно, что я попросту придавала ему все эти волшебные (странные) свойства только лишь потому, что была неопытным родителем. Я решила наблюдать дальше. Молча. Терпеливо.

Я начинала подумывать, что у меня растет интроверт. Спокойный, молчаливый, со щепоткой меланхолика. Так я в шутку объясняла себе его холодность.

Но, рано или поздно, любой ребенок должен был бы улыбнуться. Как и любой другой человек.

Но только не этот.

Полагаю, что только не этот…

Я выронила пластмассовую тарелку с салатом, и все овощи, смешанные в горчичном соусе, о котором я так мечтала, будучи беременной на третьем месяце, разметались по полу. Я опустилась на колени, и разрыдалась. Очень тихо. Так, чтобы Кирилл не услышал меня.

Настал момент, когда я стала понимать, не умом, а сердцем, что Кирилл верен мне, как и обычно. Что я находилась в тумане собственных подозрений и невероятной злости, добрая доля которой принадлежала не мне, а той силе, что проходила сквозь меня.

Она уже больше полумесяца не овладевала мной, и я знала наверняка, что этого больше не произойдет. Хотя нечто осталось во мне. Вместе с плодом.

Меня запутали. И осознание приходило медленно, и болезненно…

–Все в порядке?

Это был Кирилл. Он появился на кухне, с немного обеспокоенным видом.

–Я слышал, что-то упало… Дина, что ты?.. Малыш, ты чего?

Я показала на салат, который приятным разноцветием раскидался по полу с соусной лужицей и длинными полосами капель в разных направлениях.

–Не переживай, солнышко, – сказал он. – Я помогу тебе сделать новый.

Он поцеловал меня в щеку, и помог мне подняться с пола.

Конечно, все это виделось ему очень милым.

Он обнял меня, и я прижалась к нему.

–Ну-ну, – говорил он. – Все хорошо. Мы справимся.

–Нет… – сказала я.

–Мы справимся, Дина. Все справляются.

–Что-то надломилось между нами. Мы словно что-то утратили. Как будто у нас это забрали. Заблокировали наши чувства.

Я отошла от него. Мне все еще были неприятны его прикосновения.

Он молчал. Не спорил со мной. Потому что понимал, о чем я ему говорю. Спорить и верить в обратное уже было бесполезно.

–Мы в тюрьме, Кирилл. Разве ты не видишь этого? Нас заставили верить в то, чего нет. В то, чего быть не может. И чем больше мы верим, тем сильнее болото затягивает нас.

–Кто заставил, малыш?

–Ты сам знаешь…

–Нет. – Кирилл покачал головой. – Не знаю.

–Он называется твоим другом. Но это не так! И я устала повторять одно и то же! Если ты слеп, и глух, если тебе нравится все то, что происходит с нами и вокруг нас, то это твой выбор! И я не смею переубеждать тебя! Но с меня довольно! Я больше не могу заниматься самоотводом, чтобы только дать дорогу остальным!

Я даже не могу закончить чертову дипломную работу!

Нам скоро кончать учебу, Кирилл!.. А мы в плену. Мы не можем двигаться дальше. В плену собственных мыслей, и чувств. Мы занимаемся самоубийством. Ты должен понимать это.

–Ты что-то хочешь предложить?

–Бежать. – Я говорила это сквозь слезы. Сдерживая их. Борясь с ними. Сама не веря в то, что говорю это. – Бежать подальше отсюда.

–Но какая разница? – спросил он. – Мы уйдем в другое место, сменим обстановку. Но это будет продолжаться. Оно будет преследовать нас. Будет рядом с нами. В нас самих. Оно в нас самих, Дина! В наших головах! В наших душах!

–Да. – Я кивнула головой. – Ты прав. Но не все. Не до конца. Есть что-то еще. Нечто устроенное намного сложнее нас самих. Нечто большое и страшное. И оно не внутри нас. Оно снаружи, в нашем окружении…

Я путалась в словах, не могла найти точные.

Кирилл покачал головой. Он не слышал меня. Похоже, что он был уверен, что проблема только в нас самих.

–Оно в стенах, – вдруг сказала я. – Да, оно в стенах. В этих стенах! В этих чертовых стенах!

И тут я увидела его взгляд, в котором была солидарность. Он был согласен со мной.

–Эти проклятые стены!

Я сорвалась. Подошла к стене, и сдернула с нее кусок обоев. И обомлела…

На нас смотрела часть огромной пиктограммы, выведенной на стене бордовой краской.

Мы переглянулись. Сдернули остальную часть обоев, и увидели огромный круг, с демоническими рисунками внутри него, и множественным рядом цифр, внутри и снаружи.

–Чтоб меня!.. – сказал Кирилл.

Мы переглянулись снова, и поняли друг друга без слов.

Просто разбежались по разным комнатам, и стали срывать обои, картины и зеркала. Большинство стен в разных комнатах были выкрашены тайными знаками.

Все это время я плакала. Слезы текли по моим щекам без остановки, и я не знала, что с этим делать. Я не боролась с этим. Пропускала сквозь себя. Как и злость. Как и отчаяние.

Теперь с этих шикарных апартаментов был снят покров. Мы находились в камере. Все это долгое время мы были в заточении.

Нас использовали. Боже мой, я наконец-то смогла убедить его в этом. И он поверил мне.

Но то, что он сделал в следующий момент, возымело невероятный эффект. Он взял нож, подошел к самой широкой пиктограмме, которая оказалась на стене в гостевой спальне. Размахнулся, и вонзил нож в стену, в центр рисунка.

Я сразу почувствовала легкость. Словно в моем сознании упали огромные гири. Перед глазами все прояснилось и стало выглядеть как-то иначе.

С Кириллом происходило то же самое.

Мы оба словно освободились. Темные силы покинули наш разум. Мы были готовы покинуть квартиру…

Эпизод 12

В Пути

Мы ехали, проезжая небольшие города и городишки, в которых были старые дома, рекламные билборды, магазинные вывески, фонтаны и памятники людям, имена которых вписались в историю.

Однажды остановились, чтобы заправиться. Я вышел из машины, чтобы немного размяться. Рядом стоящие автомобилисты обратили на меня внимание. Я был не в лучшем виде: уставший, в помятой испачканной одежде, с пластырями на лице.

Через десяток километров от того места, где Айдын остался в своей разбитой машине, мы сделали остановку. Старший достал аптечку, и стал заниматься простреленным плечом Младшего.

–Пуля прошла на вылет, – говорил Старший. – Похоже, что нервы не задеты. Надо будет взять лекарств, когда доберемся до ближайшей аптеки.

Младший молчал, и стоически терпел, пока обрабатывали его рану. Его рубашку залило кровью, поэтому он ее свернул, облил ацетоном и сжег. Нашел в багажнике какую-то старую футболку, и носил ее до того момента, пока мы не заехали в магазин, и он не обзавелся новой.

–Здесь новая одежда. – Он показал мне фирменный пакет. – Переоденься, как устанешь от старой.

Я не смог оценить этого жеста, поэтому пакет лежал нетронутым на соседнем от меня сиденье.

На заправке я осматривал людей. Все они, – автомобилисты, работники станции, – были молоды и хороши собой. Старший оплатил бензин на кассе, и заодно прикупил нам троим по длинной булке с овощами, сыром и колбасой. Девушка за кассой была улыбчива и вежлива.

–Нужно есть, – сказал мне Старший.

Хоть мне и не хотелось, я подчинился, и съел полбулки.

Джип, в котором мы пересекали страну, после столкновения остался поцарапан. Но ни Старший, ни Младший не обращали на это никакого внимания. Мне же данный ущерб не давал покоя. Как и некоторым водителям, что встречались нам по пути. Один из таких, видно, больно общительный, проявил интерес к изъяну. Я подумал, что Старший пошлет его, но он, напротив, вдруг сделался жутко вежливым и завел беседу, как бывалый автолюбитель или шофер. В конце разговора они даже обменялись рукопожатием.

–Поменьше пьяниц вам в пути, – сказал на прощание незнакомец.

До меня дошло, что Старший списал увечье на своем автомобиле на нетрезвых водителей.

На въезде в очередной городок мы остановились около шиномонтажной – небольшого уставшего фургона с облупившейся краской. Из него вышел человек в грязных старых шмотках и с обмотанной вокруг своей головы шарфом из легкой ткани. Он смотрел на нас через тонкую линию, оставленную для глаз, вел себя, как запуганный зверек, и склонялся перед собеседником, как пес перед хозяином, словно в ожидании удара. Младший попросил его проверить давление в шинах и протянул ему денежную купюру. Тот ее схватил и скрылся в своем вагончике, захлопнув за собой дверь. Через несколько секунд он вылетел наружу с манометром в руках и быстренько стал выполнять свою работу…

Мы ехали дальше.

Старший и Младший попеременно сменяли друг друга на водительском сиденье. Кто-то из них двоих спал.

Я спать не мог. Голова была тяжелой. Глаза слипались. Но сон не шел. Только мысли кружили вокруг да около, и никак не оставляли меня в покое.

Мы остановились в одном из кафе, чтобы как следует подкрепиться. Младший заказал себе недурную порцию жаркого, и, выяснилось, что меня ожидало аналогичное блюдо. Я обнаружил это, когда вернулся из уборной.

–Вид у тебя неважный, – сказал мне Младший. – Поешь как следует. Глядишь, разморит. Вздремнешь.

–На заднем сиденье достаточно места, – вторил ему Старший. – Располагайся, как тебе удобно.

После недолгой паузы я поблагодарил их и начал пробовать еду на вкус. Пусть здоровый аппетит все еще был мне чужд, но я поднапрягся, и съел больше половины.

Кафе было небольшим, и атмосфера здесь была вполне уютной. Вдали от родного дома я неожиданно почувствовал, что мне рады, и на время успокоился.

Порция Старшего была куда скромнее. Он больше попивал кофе и глядел на улицу за широким окном. Он сказал:

–Всегда поражаюсь, каким мирным может быть захолустье при дневном свете…

Он был прав. Я готов был остановиться в этом городке, и никуда больше не двигаться. Минуты покоя были волшебными, и прерывать их не хотелось.

Но воспоминания все еще были сильны. Бороться с армией аффектов было бессмысленно.

Я поднялся из-за стола и вышел на свежий воздух. Голова шла кругом. Подступала тошнота. Я споткнулся, и чуть было не упал. Меня подхватил Младший. Я не услышал, как он оказался рядом. Он помог мне устоять на ногах и сказал:

–Мы сейчас двинемся дальше. Попробуй вздремнуть немного. Лучше, может, и не станет. Но все же…

Я решил прислушаться его совету. Будучи в пути я поднял подлокотники на заднем сиденье, снял обувь, и лег, вытянув ноги. Закрыл глаза, и отпустил мысли по ветру. Почти задремал.

Увидел себя. Дину, складывающую одежду в сумку. И Айдына. Он зашел в квартиру и направил в мою сторону пистолет…

У Тима в руках нож Он пристально смотрит на меня Затем размахивается и ударяет лезвием в стену Вонзает в нее нож словно стена это часть чего то живого огромного и сильного Раздается пронизывающий до дрожи вопль

Я до сих пор помнил этот сон. Он повторялся несколько раз. Я оценивал его как сублимацию своих переживаний, и никак не предполагал, что этот образ надо было понимать, как буквальные указания к действию.

Прагматизм, которому я невольно научился от Дины, теперь отступил, и ко мне вернулась вера в детские страшилки о загробном мире, и сектантах, что приносили в жертву людей.

Дина рассказала мне новую историю о моем лучшем друге, окрестив его на этот раз не просто двуличным проходимцем (как она обычно это делала раньше), но и добавив в его характеристику эпитет «психически ненормальный убийца».

Я сразу вспомнил, как Тим намекал мне на его связь с Айдыном, на что-то тайное между ними. Теперь было ясно, что той тайной было убийство. Хладнокровное, жестокое и расчетливое.

Защищать Айдына больше не имело смысла. Как с ним справляться, – законными путями, или какими другими, – был отдельный разговор, до которого мы с Диной еще не дошли. Для начала нам хотелось оказаться подальше от этой проклятой квартиры.

Мы собрали наши вещи по сумкам, наскоро оделись и обулись. Открыли двери на лестничную площадку, чтобы раз и навсегда покинуть это место… Но вынуждены были остановиться.

Айдын стоял напротив нас, и у него было не самое дружелюбное выражение лица.

–Неверный выбор, – сказал он.

Я бросил свою сумку и накинулся на него. Если он хотел драки, он ее получит. Я остановил себя, когда понял, что мне в бок упиралось дуло пистолета.

–Заходите обратно, вовнутрь, – сказал он.

Опасаясь быть застреленными, мы подчинились.

Все мы трое остановились в прихожей. Не упуская нас из виду, Айдын прикрыл за собой дверь, и оценил обстановку в квартире, – содранные обои, рисунки на стенах.

–Надо же! – сказал он. – Какой кавардак! Что же я теперь скажу владельцу квартиры?

Было очевидно, что в очередной раз играл одну из своих привычных ролей. Только теперь он не скрывал своего актерства, а напротив, выставлял его напоказ, почти насмехаясь над нами.

Я ответил:

–Никакого владельца нет, и никогда не было. Я не исключаю того, что им может оказаться кто-то, с кем ты водишься. Но мне на это плевать!

–Готов поспорить, у вас накопилась гора вопросов ко мне.

–Кто ты такой? Что тебе от нас нужно?

–Дина все тебе рассказала. Думаю, не нужно ходить кругами.

–Я хочу услышать это от тебя.

–Мы вынашиваем новый мир. Точнее, Дина его вынашивает. Мы, – ты и я, – ей в этом помогаем. Поэтому не будем заставлять нервничать будущую мать. Успокоимся, сядем и все обсудим. Все наши дальнейшие планы.

–Ты убеждал ее, что мы с тобой заодно, – сказал я. – Никогда! Ты понял меня! Никогда этого не будет!

Я был на грани. Это было заметно. Мое дыхание сбилось, а голос дрожал. В повышенном тоне непроизвольно выразились злость и обида на человека, которого я долгое время считал единственным другом.

На какой-то момент Айдын растерялся.

–Так, – сказал он. – Хорошо. Давайте просто приберемся в этом хаосе, чтобы вы дальше могли здесь жить и привести себя в порядок…