Сердце Дьявола

Несколько лет я не возвращался к теме спасения друзей. Но, однажды (мне только-только исполнился тридцать один год) самогон не получился как всегда отменным и мне пришлось его, отдававшего чем-то неприличным[21 - Жена Нуара, недовольная вечным его пьянством, добавила в реактор ослиную лепешку.], пить целый месяц, жаль было выливать на помойку свое детище. Такое не выдавливаемое из себя плебейство давило на сознание и оно рождала трудные мысли...

"И Клит, и Черный были прижимистыми, и они не вылили бы эту гадость из жадности... – думал я, мелкими глотками выцеживая противный самогон из четвертой по счету глиняной кружки. – Да, небольшой я человек. Пьянь болотная... Букашка... Был бы большим, давно придумал бы, как друзей из беды выручить..."

И целый месяц, пока не закончился противный самогон, мысли о собственной низости мучили меня. Но с последней кружкой в голову влилась идея. Я понял, как можно спасти друзей! Грандиозность мысли расперла меня неимоверно. И я немедленно принялся за дело...

На приготовления и сборы ушло десять с половиной лет. За эти годы я научился ходить под парусом, изобрел самбо, сталь, порох[22 - Порох я делал из нашатыря, который привозили из Фив. Позже там построят храм бога Амона, по имени которого названы аммиак и аммонит.], замковые пистолеты и ружье, а также взрывчатку и компас. В начале зимы 2995/2994 года до нашей эры, ровно через год после смерти жены, я направился на Искандеркуль. Да, я собрался пройти около семи с половиной тысяч километров. За три года.

2. Наоми Кемпбелл. – Вы делали это на папирусной лодке? – Кто угодно, только не Худосоков.

В школе я имел стойкую пятерку по географии, и мог запросто рассказать старенькой кружевной учительнице Анне Ивановне, где располагается Новая Каледония или даже Моршанск. И, поразмыслив, разработал маршрут Иераконполь – Искандеркуль. От Иераконполя я решил плыть на папирусной лодке до дельты Нила, далее на ней же пробираться вдоль восточного побережья Средиземного моря до устья реки Оронт (Эль-Аси, ее не пропустишь, это единственная более-менее крупная река впадающая в море на восточном побережье), оттуда пехом на восток до Евфрата и по нему, опять на лодке или на плоту до Персидского залива и далее до Оманского залива. А от него – аккурат на север до Амударьи пехом. Последний отрезок дороги я более-менее знал – работал в этих краях в 1996 году по контракту с одним частным иранским геологическим институтом. Хотя эта часть пути шла по безводным пустыням, я считал ее наиболее безопасной. "Куплю парочку ослов (на верблюдах, как это не странно, к этому времени еще не ездили – их одомашнили лишь тысячу лет спустя) и доскочу за год-два до Искандера" – думал я, вспоминая свои восточно-иранские маршруты. – Главное, что надо помнить, это то, что от людей надо держаться подальше...

И я пытался. Я старался держаться середины Нила, и это вызывало подозрение бывалых моряков, всегда державшихся берегов Великой реки. Хотя война между Верхнеегипетским (белые) и Нижнеегипетским (красные) царствами давно кончилась в пользу белых и вся страна облачилась в объединяющие спартаковские цвета, жители Нижнего Египта не любили белых и не упускали случая вспороть им животы медными ножами (увы, в Египте проистекал в те времена что ни на есть примитивный медно-каменный век с весьма негуманистическими взглядами на свободу совести...). И как-то днем, в неописуемую жару, мне пришлось применить свои взрывпакеты и спалить несколько погнавшихся за мной лодок красных.

Но не все складывалось так печально. Однажды ночью, где-то рядом с Гермонтисом, мой ковчег нагнал папирусный плот; с него из-под овечьих шкур раздавался мелодичный храп. Я хотел, было, уже отогнать плот шестом, но тут из-под шкур показалась очаровательная шоколадная ступня с розовой подошвой и детскими пальчиками.

Я плыл уже неделю и потому мой взгляд все чаще и чаще останавливался на женщинах, мотыжащих на берегу посевы льна или полбы. А тут такая ступня... Я перепрыгнул на плот, раскинул шкуры и увидел спящую обворожительную негритянку лет двадцати. Лишь только моя тень легла на лицо девушки, она в испуге раскрыла глаза, и я решил, что передо мною дочь нубийки и ливийца. Папаша-ливиец выдавался голубыми глазами и кожей цвета сливочного шоколада. Ну а круто вьющиеся волосы и пухлые губки наверняка достались ей от любимой мамочки... "Или наоборот, – усмехнулся я, – папаша – нубиец..."

Надо сказать, до этой встречи я относился к чернокожим с некоторым предубеждением: наверное, в одной из своих жизней я был отъявленным работорговцем из штата Миссисипи или безжалостным бразильским плантатором. Но только до этой встречи – дело в том, что эта моя нильская находка, несомненно, была 100(пра-)бабушкой самой Наоми Кемпбелл... Впрочем, да простят меня почитатели этой всемирно известной супермодели, если бы вы увидели мою очаровательную нубийку, то на очередном показе мод непременно обнаружили бы в Кемпбелл ХХ века признаки существенной внешней дегенерации.

Будучи поднаторевшим египтянином, я внимательно осмотрел свою находку и к своему удовольствию не обнаружил на ней ни малейших признаков венерических заболеваний. И сразу же хотел употребить девушку по назначению[23 - Вы, конечно, осуждаете меня за это намерение. И напрасно – пять тысяч лет назад бытовала иная мораль, нежели чем в нынешние времена. Если бы я не попытался немедленно овладеть своей находкой, то это было бы воспринято ею, как проявление слабости или, хуже того – импотенции.], но был остановлен острым запахом ни разу не мытого тела. И мне пришлось приводить ее в порядок посредством простейших санитарно-гигиенических мероприятий (мыло было изобретено мною попутно с аммиачной селитры).

Я с огромным эстетическим удовольствием вымыл девушку от макушки до прелестных пальчиков ног, вычистил зубы и пупок, подрезал ногти, напевая при этом хорошо известную в ХХ веке песенку: "Нашел тебя я босую, худую, безволосую и года три в порядок приводил..." Все это время предмет моего вожделения удивленно молчал, но когда я начал делать ей педикюр своим остро наточенным кривым, она вдруг заплакала – девушке пришло в голову, что я собираюсь принести ее в жертву своему богу.

На египетском языке Наоми (так я назвал девушку) знала слов пятьдесят-шестьдесят. Этого словарного запаса нам вполне хватило для налаживания взаимопонимания (главный грамотей Верхнего Египта активно владел девятьюстами пятьюдесятью тремя словами, трем последним, русским, – вы догадываетесь каким, – научил его я). Довольно быстро мне удалось объяснить ей, какого своего бога я собираюсь удовлетворить ее плотью. Такой поворот событий немало возрадовал девушку, и она выразила желание немедленно познакомится с ним (богом) поближе...

Наоми действительно оказалась дочерью ливийца, за долги проданного в рабство в Верхний Египет. Она сбежала от хозяина, не вынеся приставаний его жены. Я сказал, что все это чепуха, и что я беру ее в жены со всеми вытекающими обстоятельствами и обязательствами. Настроение у меня было замечательное – как же, такая многообещающая находка посреди вялотекущего Нила и вовсе даже не русалка, до самого пупка заросшая противной чешуей. И, куражась, я затеял свадьбу.

Фату мы сделали из куска белой льняной ткани, обручальные кольца я свернул из листьев папируса. После того, как мы совершили все обряды, хорошо усвоенные мною в ходе моих многочисленных посещений российских дворцов бракосочетания в качестве одного из основных действующих лиц, я начал стрелять в небо из пистолетов и ружья. А потом очутился в раю...

...Вы когда-нибудь делали это на папирусной лодке? Сомневаюсь... Представьте – мир пустынен, в нем не живет еще и миллиона горожан... Нет христианства, нет подкладок с крылышками, нет телевидения, нет кабин для тайного голосования... Есть только зеленый Нил, папирусная лодка, потрясающе естественная девушка, знающая пятьдесят слов и над всем этим – голубое небо, населенное странными богами...

Потом я назвал свою лодку тазоходом – каждое движение моего таза приближало нас к цели путешествия сантиметров на сорок...

* * *

Через пять дней после свадьбы мы были в Дельте. Неделю ловили и сушили рыбу на одном из ее затерянных островков. Затем простились с Великой рекой и вышли в Средиземное море... Мне было грустно – я чувствовал, что никогда в этой жизни не вернусь к берегам Нила... И этот невероятно живой, опьяняющий запах цветущих египетских акаций никогда больше не заставит мои ноздри жадно втягивать воздух...

В море было холодно. Мы не особенно спешили и шли в основном ночами, – благо в этих широтах ночи темные и длинные. И шли лишь при наличии попутного ветра. Хотя оживленного судоходства в эти времена в Восточном Средиземноморье и не было, да и берега большей частью были пустынными, мы избегали всего живого. Времена стояли жестокие, и парочка рабов нужна была всякому – и племенному вождю и разбойнику с караванного пути.