Марат

Сегодня он видел, как Марти снова смеется. У Марти была новая игрушка – мобильный телефон. Марти говорил, что это вещь будущего, что когда-нибудь все будут ходить с такими. Всегда можно позвонить кому хочешь. А Марти было кому звонить. Его друзья только сплотились вокруг него после смерти Лесли. Его родители любили его. Его отец стоял за него горой. Даже девушки теперь липли к нему, хотели утешить. Марат тоже находил в глазах женщин свою каплю влаги, но все это было не то, не так, как у Марти.

А еще этим летом Марат видел, что мать Клавинго снова ходит беременная. Он слышал, что Поль с родителями уехал в большой город Абиджан, а Крис начал работать на банановой плантации и купил мотоцикл. В газете Марат читал, что его собственный отец создал какой-то совет. Он знал, что крокодилы по-прежнему нападают на людей, независимо от того, помогает он им своим ножом или нет.

Он в ярости отшвырнул свой тюфяк от стены. Выбил ногой половицу, встал на колени. Достал жестяную коробку – не ту, в которой хранила ценности его мать, но очень похожую. Там был нож-бабочка, его любимец. Марат сунул его в правый карман, потом сгреб все деньги и, не считая, затолкал в левый. Одежду – ворохом в рюкзак. Потом собрал мелочи: иголку, которой он зашивал майку в день смерти матери, зажигалку, кружку и миску, в которых готовил, ложку и второй, обычный, нож, доставшийся ему от Камилы. Бритву – он пользовался ею уже несколько месяцев.

Потом он мрачно задумался. Волосы. Он знал, что монашки не делают кукол вуду, но не хотел рисковать. Слишком много врагов. Он собрал все следы своего присутствия в комнате – волосы, обрезки ногтей, следы мастурбации. Сунул все это в мешочек и тоже убрал в рюкзак.

В последнюю очередь Марат вернулся к трости. Он поднял наследство Роберта. Когда-то палка была покрыта красным лаком, но он давно сошел. Палка была выточена из толстой ветки. Ручка – удобный кривой сучок. Марат осмотрел середину клюки, которой бил ее о косяк. Железное дерево. На палке остались лишь крошечные насечки, а в стене теперь были вмятины.

Он взял трость и спустился вниз. Он не встретил ни Анжелику, ни Корин. Роберт все еще лежал на своей кровати, неподвижный, успокоившийся. В его комнате хозяйничала какая-то новая монашка, черная, как и Корин, но намного старше. Она посмотрела на Марата, но ничего не сказала.

– Передай главной, что я ушел, – сказал Марат. – Если не вернусь ночью, значит, у меня новый ночлег, и я не вернусь больше никогда.

– Хорошо, – обещала женщина.

Марат зло стукнул палкой о снятую с петель дверь старика и вышел во двор. Микроавтобус исчез, переносные клетки для кур – тоже. Калитка стояла распахнутая. На улице собралась небольшая кучка соседей: слетелись посмаковать смерть старого пьяницы, ждали, когда будут выносить тело.

– Эй, – окликнул их Марат, – меня выселяют. Ни у кого нет свободного жилья?

Люди молча смотрели на него.

– Нет, – за всех ответил мужчина-гере из дома напротив.

– Я буду платить.

– Сколько тебя помню, – сказала закутанная в чадру жена соседа, – ты издевался над животными и дрался с другими детьми. Скажешь, теперь будет иначе?

– Я больше не ребенок.

– А по мне, так из злых детей вырастают злые люди.

– Старик Роберт мог выручать за комнату нормальные деньги, если бы не жалел тебя, – добавила другая. – Сколько ты сможешь платить? Пару франков в день? Так это цена за койку в бараке у оврага.

Марат видел их глаза. Так уставшие от лая собаки смотрят друг на друга сквозь прутья решетки. Он был с одной стороны, они – с другой; они – вместе, он – один; они стояли кучей, он – в стороне, с палкой в руках и с ножом в кармане.

Марат сплюнул на дорогу, вытер губы и пошел прочь.

Ноги сами несли его в направлении улиц, по которым он уже давно не ходил, в район протестантской общины, туда, где когда-то жил Клавинго. Марат хотел мести, хотел, чтобы душа Роберта в ужасе оглянулась, прежде чем отправиться на тот свет. Он избегал оживленных улиц, шел по старым маршрутам своей охоты, проваливался в те времена, когда ему казалось, что каждая драка делает его сильнее. Знакомые деревья, среди которых он прятался, знакомый сарай, у стены которого он лежал, облизывая разбитые губы, после одной из побед Клавинго.

Дойдя до безлюдного перекрестка, он оглянулся. Здесь были дома с хорошими заборами, черепичные крыши и веранды с большими окнами. Он помнил это место: Клавинго ходил здесь, когда направлялся играть в мяч с друзьями. За три года кусты разрослись, но Марат узнавал тропинку, по которой крался за своими врагами, чтобы из засады следить за их веселой возней. Он повернул в заросли. За стеной растений была площадка, обустроенная одиноким столбом с баскетбольной корзиной. Он палкой раздвинул ветки.

– И вот, последняя минута матча между Ямусукро и Абиджаном, – услышал он. – Смотрите! Сулиман вырывается в сторону и бежит спиной вперед к трехочковой дуге… делает бросок… ну же! Ну же!

Раздался характерный звук удара мяча о щит.

– И корзина выплевывает его мяч, – раздосадованно закончил мальчишеский голос.

Марат остановился у края прогалины. Он увидел ребенка лет девяти. Мальчик поймал отскочивший мяч, устало вытер лицо рукавом майки. Он играл, сам комментируя свои действия. Босой, но счастливый.

Марат почувствовал, как сердце начинает биться чаще, а потом его стук оборвался, и наступила тишина. Мальчик был арабом, почти таким же, как сам Марат, но светлее. Он жил посреди района гере. Он играл один на улице. И его не обижают? Марата охватила черная зависть. Он сжал палку Роберта и вышел из зарослей. Мальчишка обеспокоенно уставился на него. Марат был старше на шесть лет.

– Пришел покидать мяч? – спросил ребенок.

– Это для детей, – ответил Марат.

– Когда-нибудь я стану играть в национальной сборной, – возразил мальчик, – и это будет очень по-взрослому.

Марат подумал, что Роберт лупил его, когда он был таким же малышом.

– Мне нужно сломать эту палку, – сказал он.

– Зачем?

– Тебя когда-нибудь избивали? – Марат видел, что уже не нравится ему. Он подошел ближе.

– Откуда ты взялся? – спросил мальчик в ответ. – Я тебя не видел раньше.

– Ляг на землю лицом вниз, – приказал Марат.

Мальчик побледнел.

– Отвали.

Марат вспомнил, что Роберт говорил в таких случаях.

– Ты мог бы отделаться одним ударом по заднице, – воспроизвел он тон старика, – но сделал свой выбор сам.

Ребенок бросил мяч Марату в лицо и метнулся к тропинке. Мяч попал в лоб; удар вышел глухой и оскорбительный. Марат развернулся вслед за беглецом и подцепил ногу мальчика ручкой клюки. Тот растянулся в траве.

– Так-то, – рассмеялся Марат. – От меня не уйдешь.

Эта подсечка была одним из лучших фокусов Роберта. Старик часто падал, когда делал ее, но Марат все равно уже не успевал убежать.

– Помогите! – истошно закричал мальчик. Он попытался встать, и Марат со всей силы оттянул его палкой между лопаток. Крик страшно захлебнулся, и малыш рухнул на землю. Марат концом палки задрал майку у него на спине. Он хотел видеть, как появится фиолетовая полоса кровоизлияния.

– Это Сулиман! – завопила женщина на соседнем дворе.

Мальчик закашлялся, выплюнул кровь на траву. Красные капли на зеленых листках. Марат заворожено смотрел, как на желтой коже вспухает темный след. Ему пора было бежать, он знал это, но не мог оторваться.

– Тебя поймают, – прохрипел ребенок, – прямо сейчас.

Он снова попытался встать, закачался на руках. Сил у него уже не было. Марат ударил его еще раз, теперь по ногам, куда так любил бить Роберт. Мальчик вздрогнул и приник к земле.

Марат услышал, что кто-то движется за забором соседнего участка, и метнулся в кусты.

– Сулиман!? – мужской голос с другой стороны.

Марат промчался сквозь кусты. Ветки секли его лицо. Он выскочил на дорогу, на открытый перекресток, где негде спрятаться, и тут же налетел на женщину-протестантку. Они врезались друг в друга.

– Что ты с ним сделал? – истерично закричала она. Марат ударил ее палкой. Она защитилась рукой, но удар был слишком сильный, и ее повалило на землю. Негритянка из гере. Бежала защищать мальчика-араба. Христианка бежала спасать мусульманина. Марат замахнулся, чтобы добить ее ударом по голове. В этот момент грянул выстрел.

Палка Роберта, наконец, раскололась, во все стороны полетели щепки. В руках у Марата осталась бесполезная коряга ручки. Он шарахнулся в сторону. Грохнул второй выстрел. Марат услышал, как глухо зазвенела миска у него в рюкзаке. Он закружился посередине перекрестка, как затравленный зверь.

Третий выстрел. Пуля взвизгнула о камешек у ноги. Он почувствовал обжигающий жар грохочущей смерти и испуганно упал на землю.

Он увидел стрелка. Высокий негр в расстегнутой белой рубашке. На черной груди – желтый всполох крестика. Яркие белки глаз, спортивные штаны, красные кроссовки. Мужчина был метрах в тридцати от Марата; он смотрел на него через прицел автомата Калашникова и медленно шел вперед. Женщина, поддерживая перебитую руку, поднялась с земли. Марат увидел в ее глазах торжествующую ненависть.

Кусты зашуршали, и из них, шатаясь, вышел маленький баскетболист Сулиман.

– Тетя Сандрайн, – мальчик узнал женщину и заплакал, – он тебя тоже ударил.

– Все кончилась, – сказала женщина. – Он больше никого не обидит.

Стрелок приближался. Марат видел, что его руки устали держать автомат навскидку, но он не выпускал его из прицела.

– Даже не пытайся убежать, – посоветовала женщина. – В прошлом году Гилла с трехсот метров прострелил вору колено.

Гере обняла ребенка и плюнула в направлении Марата. Тот скорчился на земле. Его объял страх. Гилла. Он знал это имя, знал стрелка, у которого был на мушке. К нему с дымящимся автоматом шел отец Клавинго. За его спиной возвышался молчаливый купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ.

– Тетя Сандрайн, ты меня услышала, – сказал мальчик. Женщина положила здоровую руку ему на голову. Люди выходили на улицу. Вокруг Марата и пострадавших собралась редкая толпа. И еще подходили. Теперь уже шли не те, кто слышал крик Сулимана, а те, кого от полуденной дремы разбудили винтовочные выстрелы.

Марат смотрел, как Гилла медленно опускает свое оружие. Его пленнику некуда было бежать.

– Что случилось? – спросила Сандрайн у мальчика. – Чего этот бродяга хотел от тебя?

– Он приказал мне лечь на землю, а потом два раза ударил меня палкой. – Мальчик снова закашлялся и выплюнул кровь на дорогу.

– Это не бродяга, – сказал стрелок. – Это бывший одноклассник моего сына.

Он схватил Марата за ручку рюкзака и рывком поставил на ноги.

– Что ты сделал?

Марат молчал. Гилла повернулся к ребенку.

– Мне опять плохо, – пробормотал Сулиман.

– Куда он тебя бил? – спросила женщина. – По лицу?

– Нет, по спине.

– А откуда кровь?

– Я стал кашлять.

– Повернись, – попросил отец Клавинго у ребенка.

Маленький баскетболист послушался. Гилла поднял его майку. Толпа охнула. К пострадавшим подошла еще одна женщина.

– Сандрайн, ты сама-то в порядке?

– Нет, – сказала Сандрайн. – Кажется, он сломал мне руку.

Марат видел кругом лица. На него смотрели. Кто-то толкнул его в плечо. Он подумал, что его сейчас убьют, пристрелят, как бешеную собаку, а тело бросят на помойке.

– Сулиман, – спросил Гилла, – ты теряешь сознание?

– Я хочу лечь, хотя бы на землю, – жалобно ответил мальчик.

– Держись, – приказал мужчина, – сосредоточься.

Мальчик посмотрел на него. В его глазах на мгновение стало чуть больше ясности.

– У него был хоть один повод ударить тебя?

– Нет. Я даже никогда его не видел. Я просто играл в мяч. Он пришел с палкой.

– Сулиман! – сквозь толпу пробился красивый светлокожий араб лет тридцати. Было видно, что он напуган до полусмерти. Мальчик увидел отца и потерял сознание. Гилла поймал его за плечи. Араб подбежал, поднял сына на руки.

– У него кровь идет горлом, – сказала женщина со сломанной рукой.

– Идите к бензоколонке, – посоветовал кто-то. – Там найдете машину. Это самый быстрый путь в больницу.

– Что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали за твоего сына? – спросил стрелок у араба.

– Где твой отец? – спросил кто-то у Марата.

– Он круглый сирота, – ответил Гилла за Марата, – и он достаточно взрослый, чтобы самому за себя думать. Так что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали? – повторил он свой вопрос к арабу.

Отец оторвал взгляд от бледного лица сына.

– Можно отдать его ООНовцам, – предложил один из соседей.

– Они не по-нашему судят.

Марат видел, что араб смотрит на него. Он подумал, что мужчина сейчас прикажет убить его. Решение пришло мгновенно. Марат бросился бежать. Ему удалось сбить с ног двух женщин, потом он попытался обогнуть какого-то толстяка-марабу в красной майке и запутался в чужих руках. Его швырнули обратно.

– Ты сказал, он сирота, – повторил араб.

– Да, – подтвердил кто-то из толпы. – Он живет у старого пьяницы Роберта. Его мать была шлюха.

– Шесть ударов прикладом твоей винтовки, Гилла, – решил араб. Он повернулся и большими скачущими шагами помчался вниз по улице. Теперь его интересовала только жизнь сына.

– И шесть за меня, – пожелала женщина со сломанной рукой. – В три раза больше, чем он нанес мне и мальчику.

Толпа одобрительно загудела.

– И пусть он не показывается в нашем районе. Нам такие не нужны.

– Ты можешь оправдаться? – спросил Гилла. – Зачем ты его бил? Хоть один повод.

Марат молча оскалился. Он думал лишь о том, что будет жить. Все эти люди опять проиграли. Они оставят его ходить по земле. Ему казалось, что у него есть причина смеяться над ними, смеяться над Гиллой, который не знает, что у него в руках убийца его сына.

Отец Клавинго снял рожок со своего автомата, выкинул патрон из затвора и бросил его в нагрудный карман. Потрогал дуло – оно уже не было таким горячим – перехватил автомат за ствол, как дубину. Марата пинками поставили на колени и сорвали рюкзак.

– Жаль, что мой сын погиб, – сказал Гилла. – Я знаю, он много раз бил тебя. Похоже, недостаточно.

Марат смотрел на землю перед собой. После пятого удара он повалился в дорожную пыль. Он снова был в багровой тьме пульсирующей боли, которую мог бы назвать своей родиной.

– Не убей его, – испуганно попросила какая-то женщина.

– Это сложнее, чем кажется. – Теперь Гилла бил снизу вверх. После восьмого удара Марат завыл, загребая руками песок. Ему казалось, что его позвоночник горит огнем. На его губах тоже была кровь. Так его еще не избивали. Потом Марату стало все равно. Можно и умереть. Можно и здесь. Боль больше не давала сил. Она поместилась глубоко внутри, заставляла дрожать и съеживаться.

– Двенадцать, – сосчитала толпа.

– Уходите все, – сказал Гилла. – Передайте другим, чтобы ему не подали хлеба, и пусть Роберт выкинет его на улицу.

– Он уже на улице, – возразил кто-то в толпе. – Роберт сегодня утром умер.

– Вот как, – удивился отец Клавинго. Он присел на корточки рядом с Маратом. Несколько последних зевак помялись на краю дороги и пошли по своим делам. Гилла вернул рожок в автомат. Марат перевалился на бок и смотрел на него.

– Только не ври мне, – тихо сказал Гилла. – Ты ведь был на берегу реки, когда крокодил стащил моего сына в воду? Эту случилось из-за вашей очередной драки?

Марат закашлялся, дал кровавой слюне стечь.

– Да. Хочешь пристрелить меня?

– Я этого не сделаю. «И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его».

Отец Клавинго встал и пошел прочь.

На лице Марата появилась кровавая усмешка. Он перевернулся на земле и посмотрел на собор. Он подумал, что победил, первый раз по-настоящему победил. Теперь все эти люди его запомнят. Они будут знать. Мальчишка будет носить шрам на спине, а Гилла – на душе. Теперь о нем будут говорить в этом квартале, как раньше в колледже говорили о Лесли. Пусть на время, но его имя начнет что-то значить.

Дождь – первый после этого лета – прекратится ненадолго, а потом пойдет снова, и так будет всю зиму, пока вся пыль не превратится в жидкую грязь, пока не заплесневеют мешки с маниоком, пока одежда не отсыреет в каждом доме. Марат медленно поднялся на ноги. Тело слушалось плохо. Он понял, что впервые в жизни по-настоящему близок к смерти. Он пересек дорогу, дотянулся до своего брошенного рюкзака, но осознал, что не сможет его поднять, и уж тем более повесить за спину. Тогда он опустился на колени и просто разворошил вещи. Пуля, пробив алюминиевую миску, застряла в ворохе одежды. Марат вытряхнул разбитый кусочек стали на дорогу. Пуля была ему не нужна. Он искал одну-единственную вещь, которая могла помочь ему спасти свою жизнь. И он ее нашел. Мешочек с ногтями и волосами.

Марат тяжело поднялся. Свой скарб он бросил под дождем в грязи – все это теперь ничего не стоило. Шатаясь, он плелся по затянутым пеленой улицам. Влага мгновенно впитывалась иссохшей плотью мира: дорога начала разбухать. Марат почти ни о чем не думал, просто шел, шаг за шагом. Жгучая боль в спине. Головокружение. Захлебывающийся ритм сердца. Дыхание, полное сырого воздуха.

Он очнулся от забытья, когда понял, что стоит перед калиткой Намон и сжимает в руках мешочек со своей жизнью. Мешочек промок, но Марату было все равно. Если надо, ведьма высушит.

Он вошел во двор и увидел ее. Намон, как обычно, работала на открытой веранде своего дома. Она собирала шесть гри-гри, универсальных талисманов-оберегов. Работа требовала времени. В каждом гри-гри должен жить лоа, но чтобы он залез в мешочек, его нужно уговорить. Все шесть духов уже пребывали над доской Ифы. Ведьма чувствовала их тяжелые взгляды на своих руках. Она могла бы просто загнать духов в их новые жилища, но тогда гри-гри станут злыми. А ей нужно было согласие. На столе между ней и доской была разложена куча мелочей – порошки, пепел, кусочки дерева, камни, зубы и всякие странные штучки, которые она всю жизнь подбирала с земли. Сейчас ее пальцы коснулись обломка костяной детской свистульки. Она почувствовала, как усилилось внимание одного из лоа, и бросила предмет в его будущий мешочек. Дух заколебался, но за свистулькой не пошел. Нужно что-то еще. Может, прах банановой кожуры? Нет. Лоа не согласен.

– Сушеное ухо волка? – спросила ведьма.

Тишина. Что же ему еще предложить? Намон подняла глаза и увидела Марата. Он двигался, как сломанная кукла.

– Подождите, милые, – попросила старуха у духов. – Обещаю, что до вечера снова вас позову.

Лоа ушли – вернулись в мир и в тело Великого Мастера. Намон смотрела, как Марат взбирается по ступенькам крыльца, потом поняла, что он сейчас упадет, и встала ему навстречу.

– Что с тобой?

– Это мои волосы, ногти и семя, – ответил Марат. – Сделай мою куклу.

Намон протянула руку, и он выронил мокрый мешочек ей в ладонь.

– А чего ты хочешь?

– Жить, – воспаленными губами прошептал Марат. Его повело в сторону. Он мог упасть на стол с недоделанными гри-гри, но не успел – ведьма схватила его за плечо удивительно сильной рукой.

– Как и сколько? – поинтересовалась она. – Я не Великий Мастер, чтобы дать тебе саму жизнь.

Они стояли очень близко. Марат чувствовал зловонное дыхание старухи, проваливался в ее беспросветные глаза. Он вспомнил Гиллу и всех этих людей.

– Хочу жить среди врагов, неспособных меня убить, – прошептал он. – Хочу умереть потом так, чтобы они меня помнили.

Намон захохотала ему в лицо.

– Идиот, – прокаркала она. – Еще никто не просил такого. Ты получишь свое.

– Хочу иметь много белых женщин, и доставить много боли. Хочу щеточку для ботинок. – Марат уже бредил. Его спину жгло огнем. – Хочу, чтобы стало холодно, – сказал он, и повалился на колени. Намон смотрела на него слезящимися глазами. Из ее груди вырвался еще один смешок.

– Это будет стоить двести франков.

– У меня… – Его сознание смеркалось, но он точно знал, что такой суммы у него нет.

– Ты будешь работать там и так, как я тебе скажу, и эти деньги дадутся тебе легко. Твоя работа будет в духе твоей новой жизни.

– Я согласен, – одними губами ответил Марат.

Она отпустила его, и он рухнул на пол веранды. Ноги остались на ступеньках. Дождь смывал грязь с его ступней. Ведьма даже не попыталась ему помочь. Она вернулась за стол и вывернула мешочек себе в ладонь.

– Жить среди врагов, – повторила она, – и иметь щеточку для ботинок.

Хохот накатывал на нее спазмами. Она смеялась, пока в ее старой груди не кончилось последнее дыхание, смеялась до слез и стонов. А когда закончила смеяться, начала делать новую куклу вуду. Дождь барабанил по перилам веранды и по голым пяткам полумертвого подростка.

– Проснись.

Этого голоса нельзя ослушаться. Марат открыл глаза. Темно. Свет масляной лампы. Ноги старухи в дурацких французских тапочках с помпонами. Он понял, что все еще лежит там, где упал. Во рту у него было абсолютно сухо, губы обветрились и потрескались. Вкус и запах собственной крови. Звуки – хриплое дыхание, шум дождя.

– Вставай.

– Я не могу. Мне больно.

– Мне пора спать, а тебе – на работу. Я не хочу, чтобы ты всю ночь лежал у меня на веранде.

Марат молчал.

– Вставай.

Он попытался подняться. Его руки задрожали. Он вздохнул и упал обратно.

– Ты ничего не сделала. Я такой же избитый.

Ведьма усмехнулась.

– Ты живой. А большего ты не просил.

– Избавь меня от боли, – взмолился Марат. – Я сделаю все, что ты скажешь.

– Это просто. Но ты будешь должен мне не двести, а двести шесть франков.

– Сколько хочешь, – прошептал Марат.

– Сколько хочу, столько и получу.

Намон оставила лампу у лица больного и ушла в дом. Марат слышал, как поскрипывают половицы где-то в глубине помещения. Потом она вернулась и легко опустилась рядом с ним. То, что она принесла, удивило Марата. Это была миска рисовой каши, на краю которой лежал кусок жареного мяса. Из середины посудины торчала ложка. Рядом с едой ведьма поставила неоткрытую банку королевского бира. И еще у нее была маленькая металлическая трубка с круглой чашечкой на конце. Намон поднесла трубку к огню лампы, и с чашечки вниз потек белый дым.

– Что это? – спросил Марат.

– Избавление от боли за шесть франков.

Она протянула ему трубку. Марат зажал мундштук губами и изо всех сил втянул дым. Он почувствовал сладкий вкус, закашлялся. Его опять ударила боль, и он замер.

– Не помогает.

– Кури медленно и глубоко, – велела Намон. – Еще не было человека, которому не помог бы опиум.

Марат отдышался и затянулся снова.

– Кури и слушай, – продолжала старуха, снова подогревая наркотик над лампой. – Ты умеешь отличать женщин, которым ты нравишься?

Марат только моргнул. Его губы были заняты трубкой.

– Ты пойдешь к Президентскому отелю и встанешь под портиком. Будешь смотреть на тех, кто заходит внутрь. Ты увидишь ту, которая захочет провести с тобой ночь. Скорее всего, она будет белая и очень богатая. Утром ты уйдешь от нее с деньгами и принесешь их мне. Я заберу у тебя половину выручки и еще шесть франков за эту трубку.

– Да, – прошептал Марат. Ему было холодно и хорошо, и он знал, что действительно может это сделать. Пламя свечи расплывалось крестиком, а темнота стала ближе.

Намон встала.

– Еда – это подарок. Когда боль уйдет, ты будешь очень голодный.

Она ушла и унесла с собой свет. Марат слышал, как она изнутри заперла дверь. Он погрузился во тьму.

Снова очнулся он к середине ночи. Ему показалось, что кто-то трогает его ноги. Он поджал их, а потом осознал, что это всего лишь капли дождя. Ливень так и не перестал. Марат сел, сбил рукой банку пива. Она покатилась. Он поймал ее в темноте.

Стихия шумела. Далеко за деревьями качался одинокий уличный фонарь. Что-то двигалось во мраке, большое и шелестящее – может, один из лоа, верных Намон, а может, просто ветер. Банка холодила руку.

Марат понял, что хочет есть, а потом вспомнил, как ему было больно. Старуха сдержала обещание. Его тело стало странным – полным силы, холодным и медленным. Он знал, что нездоров, но он мог дойти до Президентского отеля и поиметь женщину. Мог.

Он нащупал ложку и начал жадно есть остывший рис. Он по-новому ориентировался в темноте – как будто стал частью этого сырого воздуха, сроднился с тем большим пыхтящим существом, которое ходило по двору, разбрызгивая водяные капли. Он лучше слышал и чуял. Вкус еды показался ему ближе и важнее, чем раньше. Помогая себе руками, он съел мясо, потом в несколько глотков выпил пиво. Он чувствовал, что стал другим, и, наконец, снова поверил, что не умрет. Он знал, что ведьма выполнила его просьбу.

И еще он хотел сладкого. Чего-нибудь сладкого, как этот текучий дым.

В ту ночь, второго сентября две тысячи второго года, Марат стал проституткой и опиумным наркоманом.