Искушение свободой

Оказывается, все мы, живущие, участвуем в космическом процессе!

Автор приходит, как он выражается, к универсальному оптимизму: «Существующий мир – лучший из всех возможных». Он формулирует цель нашей жизни: «постоянной сознательной работой создавать везде и во всём такие условия жизни, которые содействовали бы максимальной утилизации энергии».

Звучит замечательно! Но у меня возникают сомнения. Так ли всё просто и ясно? Или учёные, эти аристократы мысли, живут в каком-то ином, чем мы, простые смертные, мире?

Да простится мне дерзкое заявление, но, честное слово, я мог бы придумать мир хоть немножко, но всё-таки лучше, чем нынешний. Продолжается кровопролитная война. Она уничтожает жизнь. Неужели ничего лучшего нельзя придумать?

А что происходит в России? Она погружается в хаос. Так может быть, люди пошли наперекор космическому процессу? Вот в чём вопрос.

Странные мысли приходят в голову, когда от умных текстов научного журнала «Природа» переведёшь взгляд на неприглядную реальность.

И всё-таки есть основания для оптимизма: существуют люди, способные сохранять ясность ума в нашем безумном мире. Быть может, им принадлежит будущее? Хочется в это верить.

Революционные бури проходят, и раздвигаются мрачные тучи, и появляется ясное небо вечности.

4

Сергей не собирался всю свою жизнь посвятить газетной суете, погоне за мимолётностями. Хотя ему нравились слова Бальмонта:

Я не знаю мудрости, годной для других.
Только мимолётности я влагаю в стих.

Лёгкие впечатления бытия ложатся в стихотворные формы. Но если произведение удалось, оно остаётся на долгие годы. А газетная статья, будь она самая замечательная, быстро отомрёт, как яркий эфемерный цветок.

Сергей относился к жизни серьёзно. Иначе говоря, стремился жить осмысленно. Его влекло творчество. В музыке и живописи он был чутким потребителем, не имея творческого таланта. Возможно, сказалось влияние родителей. Мать светское искусство считала едва ли не рассадником греха. Отец признавал лишь идейные произведения с социальным подтекстом.

Сергей мечтал стать писателем из категории учителей человечества. Работая репортёром, в то же время читал научную литературу, преимущественно по истории, психологии, социологии.

У него возникла мысль написать историю русской революции в событиях и образах. Волею судеб, как некогда говаривали, центральным образом русской революции 1917 года он избрал Петра Кропоткина. Не привыкнув откладывать дела в дальний ящик (навык журналиста), завёл папку, а на обложке вывел заглавие, украсив его виньеткой:

«Жизнь и приключения князя Петра Кропоткина».

Об этом человеке он немало был наслышан от отца, читал в газетах, с интересом познакомился с его мемуарами «Вокруг одной жизни». Отец, Арсений Павлович, когда-то лично знавший Кропоткина, отзывался о нём не без иронии:

– Обрати внимание, Серж, Пётр Алексеевич вспоминает о многих выдающихся людях. Не говорю о политиках или Александре II. Но Гюго, Спенсер, Тургенев, Лев Толстой… Десятки достойных людей – и все, как гласит заглавие, вращаются вокруг одного автора. Сам того не желая, Пётр Алексеевич раскрыл потаённые глубины своей личности. Знаешь, как у конспираторов? Двойное дно. Сверху наиболее приличные вещи. В глубине, ниже первого дна, нечто запретное.

– А разве не так у каждого из нас? Это естественно. Не выворачивать же душу наизнанку при всех.

– Э-э, не столь просто, сынок. Будь он писатель, не было бы к нему претензий. Писатель обязан быть обращённым к читателю, как Луна к Земле, только светлой стороной. Хотя Достоевский всколыхнул всю муть, всю нечисть со дна своей души и то же самое вызывает у читателя. Не случайно он стал махровым реакционером…

(Арсений Павлович резко отзывался о Достоевском. В этой неприязни они с супругой были едины. Сергей к этому привык и, не разделяя их мнения, в спор не ввязывался из убеждения в бесполезности дискуссий, затрагивающих эмоции, убеждения, вкусы. В результате рождается не истина, а взаимная неприязнь.)

– …Князь Кропоткин не так прост. Сам посуди, кто становился народником? Почти исключительно деклассированные элементы. Им не было достойного места в системе феодальной крепостнической России. Так называемые разночинцы. Как я, к примеру, из семьи небогатого священника. Были из мелкопоместных дворян, наконец… А он – Рюрикович, князь. Сын крупного помещика. Бывший камер-паж Александра II. Лицо, приближённое к императору. Чего ему не хватало? Зачем ему, знатному и богатому, заботы о народе? А если он – один из великих авантюристов? Такой из революционера в благоприятный момент станет диктатором. Подобно Наполеону Бонапарту. Почему Пётр Алексеевич стал путешественником, географом? Проводил военную разведку в Маньчжурии? Авантюризм, стремление к славе первооткрывателя. Он может убеждать себя в самых возвышенных и благородных устремлениях, но в каждой душе есть область бессознательного, и там, как справедливо говорит на своих лекциях Зигмунд Фрейд, скрыты от нас самих тёмные инстинкты. У Достоевского был такой человек из подполья. Подполье есть у каждого, и в нём полным-полно всяческой нечисти.

– Отец, я не вполне доверяю этим выдумкам Фрейда.

– Это не выдумки, а научный психоанализ.

– Мне кажется, психология не вполне наука. Каждый человек неповторим, правильно? А наука имеет дело с явлениями объективными. И мне не нравится, что там, в подвале бессознательного, у меня, у тебя, у всех копошатся какие-то мерзкие гады… Определённо не нравится.

– Прости, Серж, но нравится или не нравится, это похоже на детские капризы. Ты умеешь рассуждать, но жизненный опыт у тебя невелик. Мне довелось пережить предательство близких друзей. И не раз. Человек сам не знает, как будет вести себя в необычных ситуациях. Это не трусость, а что-то другое. Как будто в тебе возникает другая личность и овладевает тобой. Так ведёт себя сильно захмелевший человек. Он уже не принадлежит себе.

– Возможно, ты прав. Мне это как-то не приходило в голову.

– Не исключено, что и я в чём-то не прав. Надо проверять и перепроверять, сомневаться и расследовать. Ведь с Азефом, например, до сих пор окончательно ничего не известно: был он двойным или тройным агентом, предателем или пламенным революционером. Вот и подумай: так ли просто всё с нашим князем-анархистом. У нас говорят: из грязи – в князи. А здесь нечто нелепое: из князя – в грязи, в низы общества, да ещё по своей воле. Зачем? Явная причина – борьба за свободу. А тайная? Какая тайная причина? Вот в чём вопрос.

Эти мысли отца показались Сергею занятными и продуктивными для серьёзного художественного произведения. Психологический роман о революционере с двойным дном.

Один пример такого рода уже был: Евно Азеф, террорист эсер и одновременно тайный агент царской охранки. Он оставался между двух огней и оба огня раздувал, но гибли в огне другие люди, а он жил в своё удовольствие. Но это – двойной предатель, вне совести и благородства. Человек с двойным дном, подобно чемодану конспираторов. А на дне его души – грязные помыслы.

Кропоткин – иной. Он никого никогда не предаст. Он честен и благороден. Пожалуй, похож на князя Ставрогина из «Бесов» – личность по сути своей замечательную, возвышенную. Но в бессознательном стремлении души к духовному господству над всеми людьми Пётр Алексеевич стал по воле сознания врагом всякой существующей власти.

Возникает образ Антихриста (а Кропоткин-то атеист убеждённый!). Он соблазняет людей прекрасными словами, картинами счастливого будущего, высокими идеями, но – вне Христа. Ведёт к страданиям, междоусобной борьбе и страшной гибели других, возносясь над людской массой в образе пророка, а то и богочеловека. Однако такого возвышения сам князь может не осознавать и даже вроде бы не желать.

Удивительны гениальные прозрения Достоевского! Не удалось ли ему предвидеть явление Кропоткина? Разве не о князе-анархисте вещал в «Бесах» низменный революционер-террорист Пётр Верховенский:

«Знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Ещё есть, есть! Вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдёт вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идёт в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк…»

По мысли Верховенского, через террор, бунты, поджоги, разрушения установится смутное время в России. Тогда и потребуется новый вождь – Иван-царевич, в образе которого предстанет князь Ставрогин.

Не суждено ли князю Петру Кропоткину стать таким Иваном-царевичем… Нет, Петром Четвёртым… Кто, как не он, в наибольшей степени уместен в этой роли? Вот когда сбудется пророчество Достоевского!

…После того разговора с отцом Сергей внимательно просмотрел французское издание мемуаров Кропоткина, обращая внимание на сделанные отцом скептические пометки на полях, вопросительные и восклицательные знаки.

Новое прочтение – глазами отца, с позиций его точки зрения – раскрыло по-новому содержание. Задумав психологический роман, Сергей понял, что ему недостаёт внутренних конфликтов главного героя. Рыцарь без страха и упрёка? Они бывают только в эпических сочинениях, не говоря уже о Дон Кихоте Сервантеса.

5

На этот раз Полина пришла вовремя, но, к огорчению Сергея, не одна. С ней был статный молодой человек с тёмными, загнутыми вверх усиками, придававшими ему лихой вид.

– Мой кузен Александр, – представила его Сергею Полина, смущаясь.

Ладонь Александра была тонкая, холодная, твёрдая; взгляд с прищуром, улыбка ироничная.

На сцене скрипка и фортепиано выплакивали цыганскую тоску.

– Я уже немало наслышан о вас, – сказал Александр. – И какую же неправду о России ждут от вас французы? Как вам удаётся ориентироваться в нашем хаосе?

– Признаться, не такой я ожидал увидеть революцию.

– Всё ещё впереди. Мне так кажется.

– А у меня на душе тревожно, – сказала Полина. – До сих пор я жила с какими-то радостными надеждами. Помните, как в детстве перед Рождеством, или Пасхой, или днем ангела, или вообще просто так. Веришь – настанет новый день, будет солнце, придут гости, праздник, сюрпризы… А теперь… Я впервые не вижу впереди ничего хорошего… Я опасаюсь будущего.

– Офелия, иди в монастырь, – подчёркнуто театрально произнёс кузен.

– Что-то случилось? – спросил Сергей.