Конец лета. Пустой дом. Снег в апреле

Оставив надувшегося Расти в доме, я снова вышла на улицу. Отец уже вылез из машины.

– Привет, милашка, – сказал он и, подойдя ко мне, обнял меня и поцеловал. Это было так, будто меня обнимала горилла. Его борода царапала мне шею. – Все в порядке?

– Да, все хорошо. – Я высвободилась из его объятий. – Привет, Линда.

– Здравствуй, дорогая.

– Прошу прощения за собаку.

Я подошла, чтобы открыть ей дверцу. Она была при полном макияже, с накладными ресницами, в светло-голубом полуспортивном костюме и золотистых балетках. На пуделе был розовый ошейник, украшенный стразами.

– Да ничего. Митци необыкновенно эмоциональна. Думаю, все дело в том, что она такая чистопородная.

Линда подставила мне щеку для поцелуя, сложив губки бантиком. Я поцеловала ее, и пудель опять затявкал.

– Ради бога, – сказал отец, – успокой эту чертову собаку, – после чего Линда бесцеремонно выбросила пуделя из машины и сама вылезла следом.

Линда Лэнсинг была актрисой. Примерно двадцать лет назад она объявилась в Голливуде как подающая надежды старлетка. Ее появление сопровождалось колоссальной рекламной кампанией, за которой последовал ряд довольно посредственных фильмов, где она обычно играла роль какой-нибудь цыганки или крестьянки в блузке на завязках, с открытыми плечами, малиновыми губами и задумчивым, хмурым видом. Но случилось неизбежное: этот жанр кино утратил свою популярность, и Линда – точнее, ее стиль игры – вместе с ним. Проявив проницательность – а она никогда не была глупой, – Линда быстро вышла замуж. «Мой муж для меня важнее карьеры», – гласили подписи под их свадебными фотографиями, и на некоторое время Линда совсем пропала с голливудской сцены. Но позднее, когда она развелась со своим третьим мужем, а четвертого за жабры еще не взяла, Линда снова начала появляться на вторых ролях в кино и на телевидении. Для молодого поколения зрителей она была новым лицом и под умным руководством совершенно неожиданно обнаружила в себе комедийный талант.

Мы познакомились с Линдой на одной из скучных воскресных вечеринок у бассейна, которые были неотъемлемой частью жизни лос-анджелесского бомонда. Мой отец не отходил от нее ни на шаг, так как она оказалась единственной женщиной в этом месте, с которой можно было поговорить. Мне она тоже понравилась. У нее было довольно вульгарное чувство юмора, низкий и сочный голос и удивительная самоирония.

Мой отец не мог пожаловаться на недостаток внимания со стороны противоположного пола, но он всегда устраивал свои любовные дела с благоразумием, достойным восхищения. Я знала, что у них с Линдой начался роман, но едва ли ожидала, что он привезет ее с собой в Риф-Пойнт.

Я решила вести себя как ни в чем не бывало.

– Вот так сюрприз! Как вы оказались в таком захолустье?

– О, ты же знаешь, каково это, дорогая, когда твой отец что-то вобьет себе в голову. Подумать только, какой здесь воздух! – Линда вдохнула полной грудью, слегка закашлялась и повернулась к машине, чтобы вытащить свою сумочку.

Именно в этот момент я увидела груду багажа на заднем сиденье. Три чемодана, большой чехол с нарядами, коробка с косметикой, норковая шуба в пластиковом пакете и корзинка Митци с розовой резиновой косточкой в комплекте. Я изумленно уставилась на эту гору вещей, но, прежде чем мне удалось что-либо сказать, мой отец отстранил меня и решительным движением вытащил два чемодана.

– Ну же, не стой тут с открытым ртом, – сказал он мне. – Лучше помоги перенести вещи.

С этими словами он направился к дому. Линда, взглянув на мое лицо, сразу же тактично решила, что Митци нужно пробежаться по пляжу, и исчезла. Я пошла было за отцом, но спохватилась и, вернувшись к машине, взяла собачью корзинку.

Отца я нашла в гостиной. Он положил два чемодана на пол посредине комнаты, бросил свою кепку с длинным козырьком на стул и выгрузил из кармана на стол пачку помятых писем и стопку каких-то бумаг. В комнате, которую я только что убрала и привела в порядок, в одно мгновение воцарился сущий хаос. Мой отец мог произвести такую перемену в любом помещении; ему стоило только войти – и порядка как не бывало. Теперь он шагнул к окну, высунулся в него, полюбовался видом и шумно вдохнул морской воздух. Через его массивное плечо я видела далекую фигуру Линды, которая резвилась с пуделем у кромки воды. Расти, все еще дуясь, понуро сидел на подоконнике и даже не стучал хвостом.

Отец повернулся и, запустив руку в карман рубашки, вытащил сигареты. Он казался довольным собой.

– Ну, – сказал он, – ты не хочешь спросить меня, как все прошло? – Он прикурил сигарету, затем поднял глаза и, нахмурившись, выбросил зажженную спичку в окно. – Что ты стоишь и держишь эту собачью корзинку? Поставь ее куда-нибудь.

Я не послушалась его. Вместо этого спросила:

– Что происходит?

– Что ты имеешь в виду?

Я поняла, что все эти его сердечность, веселость и видимая беспечность были просто частью большого блефа.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я говорю о Линде.

– А что Линда? Она тебе нравится, разве нет?

– Конечно, нравится, но речь не об этом. Что она здесь делает?

– Я попросил ее поехать со мной.

– О господи! Со всей этой кучей барахла? И как долго она здесь пробудет?

– Ну… – отец сделал неопределенный жест. – Столько, сколько захочет.

– У нее разве нет работы?

– О, она ее бросила. – Отец походкой хищника отправился на кухню за банкой пива. Я услышала, как открылась и снова захлопнулась дверца холодильника. – Она начала уставать от Лос-Анджелеса так же, как и я когда-то. Поэтому я подумал: а почему бы и нет? – Он снова появился в двери кухни с открытой банкой пива в руке. – Я едва успел озвучить ей свое предложение, как она сразу же нашла желающих арендовать ее дом вместе с горничной, собрала вещи и приготовилась к отъезду. – Отец опять нахмурился. – Джейн, что ты вцепилась в эту собачью корзинку? Она тебе так полюбилась?

Продолжая игнорировать его вопросы, я глухо повторила:

– Так сколько она здесь пробудет?

– Ну, столько же, сколько и мы. Я не знаю. До весны, возможно.

– Но тут нет места, – сказала я.

– Конечно же есть. И чей это вообще дом?

Отец опорожнил банку с пивом, ловко метнул ее в мусорную корзину через всю кухню и вышел на улицу за следующей партией багажа. На этот раз он отнес чемоданы в свою спальню. Я положила корзинку Митци и последовала за ним. С кроватью, чемоданами и нами двумя в комнате совсем не оставалось места.

– Где она будет спать? – спросила я.

– А ты как думаешь? – Отец сел на гигантскую монструозную постель, и пружины жалобно скрипнули. – Прямо здесь.

Я не знала, что сказать. Я просто смотрела на него и молчала. Такого не случалось никогда, никогда прежде. Я задавалась вопросом, не выжил ли он из ума.

Наверное, выражение моего лица говорило само за себя, потому что отец вдруг принял раскаивающийся вид и взял меня за руки:

– Джейни, ну не надо так. Ты уже не ребенок, и мне не нужно притворяться. Тебе нравится Линда, я не привез бы ее сюда, если бы не знал, что она тебе нравится. И она составит тебе компанию, ведь мне приходится оставлять тебя одну так часто… О, перестань хмуриться, иди лучше приготовь кофе.

Я высвободила руки.

– У меня нет времени.

– Что это значит?

– Мне… мне надо пойти и собрать вещи.

Я выбежала из его комнаты, влетела в свою, вытащила чемодан, положила его на кровать, открыла и начала собирать вещи так, как делают герои в фильмах: выдвигая ящики один за другим и вываливая их содержимое в чемодан.

Из открытой двери за моей спиной послышался голос отца: