Снег в апреле

– Что? – переспросила Дайана, появившись в дверях, и Кэролайн повторила вопрос.

– Он банкир.

– И участвует в новой сделке Шона?

– Более того, он ее субсидирует. Поэтому и приехал, чтобы окончательно обсудить последние детали.

– То есть нам всем надо постараться вести себя хорошо и непременно его обаять.

Кэролайн встала, сбросила на пол халат и в чем мать родила пошла искать, что бы ей надеть.

Дайана присела на край кровати:

– Неужели для тебя это так трудно?.. Кэролайн, до чего же ты худущая. Кожа да кости. Тебе обязательно надо хоть немного поправиться.

– Я нормальная, – отозвалась Кэролайн. Она достала из переполненного ящика трусики и лифчик и принялась их надевать. – Такая уж я уродилась.

– Чепуха. Вон у тебя все ребра торчат. Ты почти ничего не ешь, только вид делаешь. Даже Шон это заметил на днях, а ты ведь знаешь, какой он невнимательный.

Кэролайн натянула колготки.

– И лицо у тебя совсем бледное. Я сразу заметила, как только вошла. Боюсь, тебе надо начать принимать железо.

– Ну да, чтобы зубы почернели?

– Где ты наслушалась этих бабских сплетен?

– Наверное, моя бледность как-то связана со свадьбой. Точнее, с необходимостью написать сто сорок три благодарственных письма.

– Не будь такой циничной… Кстати, звонила Роуз Кинтайр, спрашивала, что тебе подарить. Я предложила бокалы, которые ты видела на Слоун-стрит, помнишь, там еще гравировка с инициалами? А что ты сегодня наденешь?

Кэролайн открыла платяной шкаф и достала первое попавшееся под руку платье – из черного бархата.

– Это пойдет?

– Да. Я очень люблю это платье. Но к нему придется надеть черные чулки.

Кэролайн повесила платье обратно и взяла то, что висело рядом.

– А это?

К счастью, это оказался не брючный костюм, а платье в восточном стиле.

– Да. Оно очаровательное. Особенно с золотыми серьгами.

– Я свои потеряла.

– Ох, неужели те, что подарил тебе Хью?

– На самом деле не потеряла, просто куда-то сунула и не помню куда. Не волнуйся. – Она набросила на себя через голову легкий как пух бирюзовый шелк. – И вообще, серьги на мне не смотрятся, если волосы не уложены.

Кэролайн принялась застегивать крохотные пуговички.

– А что Джоди? Где он будет ужинать? – спросила она.

– С Кэти в подвальчике. Я предложила ему ужинать с нами, но он захотел посмотреть по телевизору вестерн.

Кэролайн распустила волосы и гладко их причесала.

– Он сейчас там? – спросила она.

– Думаю, да.

Кэролайн побрызгала на себя духами из первого попавшегося пузырька.

– Если ты не против, я сначала спущусь вниз и пожелаю ему доброй ночи.

– Только не задерживайся. Ландстромы явятся минут через десять.

– Нет, я скоро.

Они вместе вышли на лестницу, и, когда начали спускаться в вестибюль, отворилась дверь в гостиную и появился Шон Карпентер с емкостью для льда в форме яблока, с крышкой, из которой торчал позолоченный яблочный черенок вместо ручки. Шон поднял голову и увидел спускающихся дам.

– У нас закончился лед, – объяснил он.

Потом еще раз окинул их взглядом, на этот раз изумленным, словно увидел перед собой совершенное чудо, и замер посреди вестибюля, наблюдая, как они сходят вниз по ступеням.

– Ну разве вы обе не прекрасны? Боже мой, какая пара роскошных женщин!

Для Дайаны Шон был мужем, а для Кэролайн… она называла его по-разному. Мужем своей приемной матери. Или двоюродным отчимом. А то и попросту Шоном.

С Дайаной они были женаты три года, но, как любил рассказывать Шон, он стал ее воздыхателем гораздо раньше.

«Я познакомился с ней давным-давно, – говаривал он не раз. – И был уверен, что у меня все схвачено, а тут вдруг она отправляется куда-то в Грецию прикупить недвижимость. Не успел я и глазом моргнуть, как она пишет, что познакомилась с невесть откуда взявшимся архитектором по имени Джеральд Клайберн и тут же выскочила за него замуж. За душой у него ни гроша, детишки от прежнего брака, и сам – страшная богема. Меня как громом сразило».

Однако он Дайану не забыл и, будучи по природе человеком успешным, с равным успехом исполнял роль заядлого холостяка, человека зрелого, умудренного опытом, которого рада была видеть у себя любая хозяйка богатого дома в Лондоне и ежедневник которого был заполнен приглашениями на месяцы вперед.

Его холостяцкое существование было столь замечательным, столь прекрасно организованным и приятным, что, когда Дайана Клайберн овдовела и с двумя чужими детьми на руках вернулась в Лондон, в свой старый лондонский дом, восстановила прежние связи и начала жизнь заново, по городу пошли разговоры о том, как в нынешних обстоятельствах поведет себя Шон Карпентер. Насколько глубоко он погрузился в рутину привычной и удобной холостяцкой жизни? Неужели – пусть даже ради Дайаны – он пожертвует своей независимостью и удовлетворится серой жизнью обыкновенного семейного человека? Судя по слухам, многие в этом сильно сомневались.

Но во всех этих сплетнях не принималась в расчет сама Дайана. Из Греции она вернулась еще более прекрасной и как никогда желанной для него. Теперь ей было тридцать два года, и она находилась в самом расцвете своего женского очарования. Шон, осторожно восстановивший с ней дружеские отношения, был окончательно сражен в считаные дни. Не прошло и недели, как он предложил ей руку и сердце и повторял свое предложение регулярно каждые семь дней, пока наконец неприступная крепость не сдалась.

Первым делом Дайана настояла на том, чтобы он сам сообщил эту новость Кэролайн и Джоди.

«Отец из меня, конечно, никакой, – говорил он, расхаживая перед ними по ковру гостиной и чувствуя, как его прошибает пот под их ясными и на удивление одинаковыми взглядами. – Я просто не знаю, что это такое и с чем это едят. Но я бы хотел, чтобы вы чувствовали и знали, что всегда можете на меня рассчитывать как на близкого друга и, возможно, поверенного в сложных финансовых вопросах… в конце концов, это ваш дом… и я бы хотел, чтобы вы чувствовали…»

Он продолжал в том же духе, проклиная Дайану за то, что она поставила его в столь щекотливое положение, и желая, чтобы все шло своим чередом и чтобы его отношения с Кэролайн и Джоди развивались естественно и неспешно. Но Дайана была по натуре женщина нетерпеливая, она всегда и во всем хотела определенности и ясности.

Джоди и Кэролайн с глубоким сочувствием наблюдали за Шоном, однако ничего не говорили и ничего не пытались делать, чтобы помочь ему выпутаться. Шон Карпентер им нравился, но чистыми глазами юных существ они не могли не видеть, что он уже под каблуком у Дайаны. Он витиевато рассуждал о том, что дом на Милтон-Гарденс – это их дом, в то время как настоящим домом для них был и всегда будет белый, как сахарная голова, куб, высоко вознесшийся над лазурной синевой Эгейского моря. Но все это уже позади, все это бесследно кануло в глубинах суматошного прошлого. Что собирается делать Дайана и кого она выбрала себе в мужья, их не касалось. Впрочем, если ей так уж приспичило выходить замуж, они были рады, что ее избранником оказался большой и добрый Шон.