Они окружали Сталина

«Мы поднялись на третий этаж. Впереди всех шел Есенин. Дойдя до дверей, на которых написано “Секретарь”, он приоткрыл дверь. “Товарищ, можно? – спросил он, – я вам вчера звонил насчет приема к… товарищу Кагановичу…” “Он на заседании, будет минут через двадцать, не раньше”. “Хорошо, мы подождем”, – сказал Есенин, закрывая дверь. Все отошли к окну. “Как? – воскликнул Мариенгоф, – ты же говорил, что звонил самому Кагановичу”. “Ну не все ли равно, – махнул рукой Есенин, – к Кагановичу или к секретарю, ведь это одно и то же…” “Подождите, ребята, – вмешался Ройзман, – еще раз порепетируем, чтобы не напутать: сначала будет говорить Есенин… общие, так сказать, основы дела. Затем уж я коснусь деталей. Бумажка у тебя?” – обратился он ко мне. “Да”. “Давай ее мне, я подсуну в подходящий момент, он подпишет”.

“Главное, не забывайте, – шептал Мариенгоф, – что произносить фразу «отдельные кабинеты» ни в коем случае нельзя”. “Что ты нас учишь? – огрызнулся Ройзман, – мы это знаем не хуже тебя”. “Я напомнил… на всякий случай…” “Тсс… вот, кажется, он сам”, – прошептал Есенин, кидаясь к поднимавшемуся по лестнице невысокому усатому брюнету в военной форме. “Здравствуйте, товарищ Каганович”, – заулыбался Есенин. Военный пристально посмотрел на него равнодушными стальными глазами и, слегка кивнув, прошел мимо. Есенин почесал затылок. “Экой черт, не узнал, а ведь вместе пьянствовали в прошлом году…” “Не надо было подскакивать”, – деловито вставил Ройзман. “Ну, теперь все равно, идем, он нас примет”. Под водительством Есенина мы вошли в комнату секретаря. Молодой человек в черной рубахе, затянутой тонким поясом, пропустил нас в кабинет Кагановича. “Только не слишком задерживайте Лазаря Моисеевича”, – бросил он вдогонку.

Хозяин кабинета сидел у письменного стола, положив локти на стол. Видный большевик, уже известный партийным массам, одним глазом он смотрел на лежащую перед ним коричневую папку, другим – на вошедших поэтов. Первым выступил Есенин. “Здравствуйте, товарищ Каганович, вы меня не узнаете? Я Есенин, а это мои товарищи, тоже поэты, вы, конечно, слышали их имена: Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман”.

“Садитесь”, – сухо произнес Каганович. “Вот, товарищ Каганович, – продолжал Есенин, – мы имеем маленькое издательство, выпускаем журнал, ведем культурную работу, и так как для издания альманахов и сборников нужны средства, мы открыли кафе”. “Кафе?” – переспросил Каганович, занятый, очевидно, своими мыслями. “Да, кафе-клуб, где наши нуждающиеся товарищи-поэты получают бесплатные обеды”. “И при клубе образованы библиотека, шахматный и марксистский кружки”, – выпалил Ройзман. Анатолий наступил ему на ногу и тихо прошептал: “Не лезь!”. “И вот, – распевал Есенин, – всей этой большой культурной работе грозит полное разрушение”. “Я не совсем вас понимаю, – устало произнес Каганович, – при чем тут я… и потом нельзя ли покороче, у меня тут дела… и заседание”. “Товарищ Каганович, – взволновался Есенин, – мы понимаем, что вы – человек дела, и если решились посягнуть на ваше время, то…” – “Дело в том, – перебил его Ройзман, – что наше кафе помещается в двух этажах, так вот нижний этаж захлопнули”. – “Захлопнули?” – “Ну да, закрыли”. – “Ничего не понимаю, кто закрыл?” – “Административный отдел Моссовета”. – “Как это можно – один этаж закрыть, а другой не закрыть?” – “Вот и мы не понимаем этого… Мы пришли к вам… У нас приготовлены бумаги, вот, товарищ Каганович, подпишите… нам тогда откроют”. Каганович прочел вслух: “В Адмотдел Моссовета. Прошу оказать содействие Правлению Ассоциации поэтов, художников и музыкантов в деле полного функционирования их клуба «Парнас»”.

“Что значит, “полного функционирования”? А потом, товарищи, я не имею никакого отношения к Адмотделу…” – “Ну, товарищ Каганович, вас там так уважают”, – сказал Ройзман. “Товарищ Каганович, вы нас выручите”, – вставил Есенин. Я и Мариенгоф сидели молча и не могли выдавить из себя ни одного слова… “Я не могу ничего предписывать Адмотделу и не могу подписывать никаких бумаг. Самое большее, что я могу сделать, это позвонить”. Он взялся за телефонную трубку. Есенин переглянулся с Ройзманом. “Кабинет начальника Адмотдела… Да… Спасибо… Саша, ты? Говорит Каганович… Здорово… Послушай, в чем дело? Тут пришли поэты из «Парнаса» – клуб-кафе… Их прихлопнули. Что? Не прихлопывали? Закрыли только отдельные кабинеты? Очаг проституции? Понимаю. Да. Да. Овечками. Ха-ха-ха. Ну будь здоров”. Он опустил голову. “Все кончено”, – шепнул Есенин Мариенгофу. Каганович молча посмотрел на Есенина и Ройзмана. Я и Мариенгоф отвели глаза в сторону. “Ну, – вздохнул Есенин, – мы пойдем”. “Не задерживаю”, – буркнул Каганович, причем нельзя было разобрать, смеется он или сердится. Есенин вышел первым. За ним, точно сконфуженные школьники, шествовали я, Мариенгоф и Ройзман, крутивший прядь волос у виска и наверняка размышлявший, к кому бы еще пойти… Жаль, что Соня не в Москве. Спасти положение здесь могла бы только женщина. “Удивительно, – сказал Есенин, когда все вышли на улицу, – кто бы мог подумать, что он забудет, как мы проводили время. Можно сказать, друг закадычный, вместе пили, кутили, и вдруг такой пассаж…”»[51 - Ленинское знамя. 1992. 29 янв.]