Крах черных гномов

Почему-то Петру стало жаль себя. Впервые за все время пожалел, что приходится так быстро уезжать. Почему именно завтра, а не через неделю или месяц? Он невольно подумал об этом. Понимал: мелкая эта мыслишка, но не мог избавиться от нее. Это сердило его, нарушало душевное равновесие, не давало возможности сосредоточиться и сказать Катрусе все, что хотелось сказать.

Девушка поняла его, вернее, почувствовала что-то и сказала вдруг:

– Не волнуйся, милый, все будет хорошо…

Эти простые слова сразу развеяли все сомнения Петра. Да, он просто волнуется, он не может не волноваться – это естественно и до глупости просто. Ему больно расставаться с Катрусей, и он еще не знает, как это сделать…

…Карл Кремер потер подбородок пальцами, обтянутыми тонкой лайкой. Теперь уже все позади. Далеко-далеко. Лучше оставить мысли о Катрусе. Сейчас он не может позволить себе даже такой малости. Мысли его, как и он сам, должны быть «солидными» и «степенными».

Петро вспомнил слова Левицкого, сказанные на прощание:

– Неосторожное движение, слово, мимика – все может выдать тебя. Все будет зависеть от того, насколько ты влезешь в шкуру Кремера. Раньше рядом были друзья-подпольщики, Катря – все-таки легче. Теперь же ты будешь один – Кремер и только Кремер. Даже сны тебе должны будут сниться, – улыбнулся Левицкий, – «коммерческие». Всякие там векселя, банковские операции…

Милый Иван Алексеевич! Я все помню… Но вы так и не знаете, о чем я подумал, расставаясь с Катрусей. Она помогла мне тогда. Своей душевностью, своей верой в меня.

Теперь я спокоен и внимательно слежу за дорогой, а мыслями там – за тысячи километров отсюда. Никогда не забыть мне прощальный взгляд Катруси… Но не волнуйтесь, Иван Алексеевич, это не помешает мне; вспомните, ведь и вы любили когда-то…

И хотя я не смогу до конца выполнить ваших пожеланий, «коммерческие» сны не будут мне сниться, но я буду осторожным и смелым, расчетливым и настойчивым. Я не отступлю ни на шаг и при необходимости пойду на любой риск, иначе я не смогу возвратиться к Катрусе с фальшивинкой в душе. И сколько потребуется – я буду носить личину Кремера, считать марки, торговать бриллиантами, улыбаться фрау Ирме и поддакивать Вайгангу. Я буду делать все…

«Все ли? – подумал Петро. – Обманывать, быть жестоким, коварным? Может, не хватит духа?..»

Карл Кремер снял шляпу, вытер вспотевший лоб платочком, улыбнулся самодовольно. Лицемерие, коварство, хитрость – без этого любой коммерсант обанкротится через месяц. И кто станет уважать Карла Кремера, если он не окажется хитрым, ловким?!

Шоссе извивалось между лугами, чувствовалась близость реки. «Скоро город», – решил Карл. Действительно, за поворотом открылась панорама Дрездена. Кремер никогда не бывал здесь, но ему показывали несколько фильмов, сам он просматривал многочисленные фотографии города, поэтому и узнал его сразу. Над домами возвышался старинный королевский замок, а дальше – неповторимые контуры дворца Цвингер…

Автобус спустился с пригорка – дворец скрылся за домами; въехали в пригород.

Заметив будку телефона-автомата, Кремер попросил кондуктора остановить машину. Сверился с записью в блокноте и, не торопясь, набрал номер. Ответили сразу.

– Позовите господина Рудольфа Рехана! – произнес тоном приказа.

* * *

Возле входа в пивную, обняв столб фонаря, стоял здоровенный эсэсовец. Он посмотрел на Ульмана пустыми, осоловелыми глазами, сплюнул и вдруг предложил:

– Д-давай выпьем… Я сегодня д-добрый и угощаю…

Но сразу же забыл про Ульмана, погрозил кулаком фонарю:

– Д-долго т-ты еще будешь качаться, сволочь?..

Фридрих обошел эсэсовца и толкнул массивную дверь. В нос ударил тяжелый запах пива, крепкого табака и человеческого пота. Пышная официантка чуть не зацепила Ульмана подносом, заставленным высокими кружками, сердито взглянула на него, но, узнав, приветливо улыбнулась.

– Принеси мне пива, Лиза, – попросил Ульман и начал пробираться в уголок, к столику, занятому железнодорожниками.

– Ты слыхал, Фридрих, о несчастном случае? – встретил его вопросом рыжий, длинный как жердь помощник диспетчера Петер Фогель.

Ульман пожал плечами.

– Неужели не слыхал? – обрадовался тот. Видно, ему очень хотелось рассказать: он дернул себя за ус, отодвинул кружку и перегнулся через стол к Ульману: – В самом деле не знаешь? Утром погиб Рапке…

Ульман снял с подноса у Лизы кружку. Отпил половину и только тогда взглянул на Фогеля:

– Кто выдумал этот вздор?

– Но он же не врет, – сказал сосед Фогеля, – сегодня утром Рапке попал под поезд…

– Да ну?! – ужаснулся Ульман.

– Насмерть… – скороговоркой начал Фогель. – Я думаю, он не заметил вагонов… Утром такой туман был…

– Точно, утром в двух шагах ничего нельзя было разобрать, – подтвердил Ульман. – Когда я шел домой…

– Вот-вот… – перебил его Фогель. – Рапке, наверное, переходил колею, когда на него вагоны наехали. Бедняга и крикнуть не успел. Его зацепило буфером и бросило прямо под колеса…

– Ты рассказываешь так, будто стоял рядом. Откуда такие подробности?

– Все это теперь не имеет уже значения. – Машинист Клаус Мартке постучал кружкой по столу. – Лиза, пива!.. Рапке все равно не воскресить! – Ульману показалось, что Клаус как-то странно глянул на соседний столик, где дремал плохо одетый мужчина. – Жаль Рапке, хороший был товарищ и честный работник…

– Ты преувеличиваешь, Клаус, – начал было Ульман, но Мартке не дал ему договорить:

– Помолчи, Фридрих, дай мне закончить. Мы с Рапке долго работали вместе, и я сожалею, что он попал именно под мой поезд…

– Какое это имеет значение, Клаус? – Фогель отодвинул пустую кружку, позвал официантку. – Мы все слышали, что ты подавал сигналы. Твой эшелон растянулся метров на двести, а в этом проклятом тумане и за десять шагов ничего не было видно. Ты не виноват, даже тот, из гестапо, признал…

– При чем тут гестапо? – насторожился Ульман.

– А, да ты же ничего не знаешь! – обрадовался Фогель. Наклонился к Фридриху и зашептал: – Сперва приехал обычный следователь, составил акт, допросил свидетелей. Все как водится. А вечером прибыли двое в штатском. Снова допросы, осмотр места происшествия. Диспетчер сказал мне, что они из гестапо. Интересно, что им было нужно?

Ульман незаметно переглянулся с Мартке. Клаус высоко поднял брови, указывая на одинокую фигуру за столиком. Встал и пошел через зал в туалет. Фридрих двинулся за ним.

В туалете никого не было. Мартке начал мыть руки, став таким образом, чтобы наблюдать за дверью.

– Осторожно, Фридрих, – предупредил тихо, – тот, за столиком, по-моему, из гестапо. Присмотрись: куртка замасленная, как у нашего брата-железнодорожника, а вид сытый. Да и не встречал я его никогда раньше.

– Значит, зашевелились… – Ульман потянулся за полотенцем. Вытирал руки медленно. – Мы решили верно. Рапке стал агентом гестапо, и Штурмбергер погиб из-за него. Хорошо, что у старика Гейслера верный глаз, и он сразу разгадал, с кем встречался Рапке по вечерам. Теперь необходима особая осторожность. Штурмбергер намекнул Рапке, что на узле существует подпольная организация, и гестапо постарается распутать клубок. Предупреди товарищей: пока – никаких встреч. Возможно, гестаповцы знают больше, чем мы думаем.

– Ты не оставил следов? – Заметив удивление Ульмана, Мартке пояснил: – Ну, с этим Рапке…

– Все могут подтвердить, что я ушел домой за полчаса до того, как это случилось. Даже вахтер. А он наци…

– Собаке – собачья смерть! – Выходя, Мартке столкнулся в дверях с человеком в замасленной куртке. Агент притворялся пьяным, но глаза смотрели трезво. Ульман вешал полотенце и не видел, как гестаповец окинул его изучающим взглядом. Обернувшись, нарочно толкнул агента, вежливо извинился и направился в зал.

Пришел Курт Гейслер, тот самый рабочий, у которого был убит сын, и Фогель вцепился в него, рассказывая о смерти Рапке. Ульман незаметно перевел разговор на другое. Этот Петер Фогель – страшный болтун, нельзя поручиться, что он не выкинет какой-нибудь глупости. Тем более гестаповец снова «клюет» за соседним столиком.

– Только что я слышал по радио, – нарочно громко начал Ульман, – что наши войска в Польше контратакуют русских. Может, это начало нашего наступления?

– Столько жертв, столько жертв… – прошептал Гейслер. Он выпил шнапса, его изнуренное лицо покраснело, глаза слезились. – Мой сын тоже убит в Польше…