На обочине мира

Но это было во сне, не так ли? Поразительно, до чего правдоподобными могут быть сны. Можно проснуться и всё равно думать, что это произошло взаправду!

Вот только… я провожу языком по рту – и вот он: почти безвкусный, жёванный-пережёванный кусочек жвачки. Я достаю его и секунду оглядываю, а потом кладу на тумбочку.

Так, ладно, это странно. Откуда у меня во рту жвачка, если вся эта история с Мэнни мне приснилась?

Обычно я даже не покупаю жвачку. Не то чтобы она мне вообще не нравилась – я беру, если предлагают, – но, знаете, это просто не моё. Я уверена, что её мне дал Мэнни. И разве это случилось не прямо перед тем, как мы погнались за кобакой?

Что ещё страннее, я полностью одета. Штанины джинсов в самом низу у меня мокрые; где-то посреди ночи я сняла кроссовки, потому что они стоят рядом с кроватью – тоже мокрые.

Словно в трансе, я сажусь на краю кровати и стягиваю с себя липнущую к телу одежду, пока в голове проносится ураган мыслей.

Если мы правда гнались за кобакой до пещеры, как я попала домой?

Почему я не помню?

Я что, ударилась головой или что-то в этом духе?

Я ощупываю свою черепушку, но ни шишек, ни ранок не нахожу.

Стены точно были кремовые. Я в этом уверена.

Я пытаюсь привести свои запутавшиеся мысли в хоть какой-то порядок и чищу зубы над раковиной в спальне. Мама времени даром не теряла: сменила мою пластиковую щётку на крутую, с деревянной ручкой, а паста теперь не в тюбике, а в банке. Вот только банка уже не новая. Кто-то – скорее всего, Алекс – ей уже попользовался, что, наверное, немного фу, если она совала внутрь свою щётку, но…

Чистя зубы, я ищу телефон, который оставила вчера в комнате, чтобы мама меня не отследила.

Оставила ведь?

Я нигде не могу его найти. Неужели Алекс забрала его вчера вечером? Зачем ей это? Я встряхиваю покрывало (новое – когда оно у меня появилось?) и лезу под кровать – там стоит незнакомая пара ботинок, но телефона нет.

Я точно оставляла его рядом с кроватью. Ну то есть он всегда там, на зарядной панели – которой тоже нет на месте. Теперь, когда я уже пять минут как встала, в голове у меня немного проясняется, но я не уверена, что это хорошо: это только рождает новые вопросы.

– Мам! – кричу я коридор. – Ты не видела мой телефон? – Она меня не слышит.

Я сижу в трусах на краю кровати и хватаю со стула школьную одежду. Её мама тоже заменила. Всё новое. Ну – не новое новое. Просто для меня оно новое. Может, это старые шмотки Алекс, хотя я ничего не узнаю. Тут красная футболка, синие джинсы, пара жёлтых носков (жёлтые носки? Бе-е.) и яркое лаймово-зелёное худи. Алекс бы ни за что такое не надела.

Я слышу, как мама кричит:

– Пока!

А потом:

– Люблю тебя, Тед! – папе.

«Люблю тебя, Тед»? Такого я давненько не слышала. Хлопает входная дверь. Куда это мама собралась в такую рань?

Я натягиваю зелёное худи. Наверное, мама покупает вещи в благотворительном магазине. Может, наши финансовые проблемы серьёзнее, чем мне рассказывали?

Точно кремовые. Папа выкрасил стены в кремовый два лета назад какой-то краской, которая у него осталась после ремонта офиса.

На кухне папа сидит ко мне спиной – ест тосты и жарит яичницу.

– Пап? Я, эм… куда-то сунула свой телефон. И стены у меня в спальне неправильного цвета.

– Что-что, милая? Тебе одно яйцо или два? Может, возьмёшь с собой? Ты опять опоздаешь, Мина. Какой телефон? Телефон в коридоре, ты же знаешь – там же, где обычно.

Он поворачивается, и я ахаю.

– Ого! Когда это ты успел?

– Что успел?

– Твоя… твоя борода. Когда ты её сбрил?

Он потирает подбородок и улыбается.

– Моя борода? У меня со времён студенчества не было бороды. О чём это ты?

– Борода, пап. Та, которую ты всё грозишься сбрить, потому что мама её терпеть не можешь, но так никогда и не сбриваешь. Вот эта борода!

Его улыбка становится озадаченной – будто он пытается понять шутку.

– Ну, значит, я её сбрил, э?

Ладно, понятно. Про бороду он шутит. И про студенчество. Папа никогда не учился в университете. Но телефон…

– Я не могу найти телефон, пап. Ну знаешь, мой сотовый, мобильный, «дьявольское устройство», как ты его называешь, «карманную звонилку»… Я, э… потеряла его. – Я запинаюсь, потому что папа смотрит на меня так, будто я чокнулась. А потом снова улыбается.

– Думаю, ты действительно потеряла его, милая. Не знаю, что с тобой такое. Но что бы ты ни потеряла – мы непременно это найдём. А если тебе не нравится цвет твоих стен, об этом мы тоже поговорим. Неважно, бери-ка вот это и бегом-бегом-бегом! Сегодня в школе важный день, а? Вся эта подготовка к празднику ВВВ. – Он вручает мне бумажный пакет, внутри которого сэндвич с жареным яйцом. – Все сегодня опаздывают. Мама только что убежала, а Алекс до сих пор валяется. Подростки, э? Да и ты недалеко ушла. Теперь шагай!

Мама только что убежала? Куда? Парком они управляют из переделанного под офис гаража. Но папа подгоняет меня к двери.

– Пап – стой! Я сегодня проснулась в мокрой одежде и… – Я на секунду отвлекаюсь: на вешалке в прихожей висит куртка, которую я не узнаю. Голова болит. – Пап? Мне приснился ужасно странный сон…

– Ну хватит, Мина, ты опоздаешь! – Через миг папа суёт мне в руки школьную сумку и целует в макушку. Дверь за мной захлопывается, и я стою на крыльце, держа тёплый пакетик с едой.

Какого.

Фига.

Происходит?

Со мной явно что-то случилось, пока я спала.

Мысль о том, чтобы не опоздать в школу, пожалуй, волнует меня меньше всего. Я иду по дорожке вдоль живой изгороди так медленно, как только могу, и с каждым шагом моя затуманенная голова проясняется всё сильнее. На улице тихо, будто утро и правда совсем раннее. Обычно в это время я слышу шум машин в конце дорожки. А если подумать, и запах их обычно чувствую. Но сегодня я слышу только птиц, а пахнет только живой изгородью, морем вдалеке, испаряющимися под утренним солнцем лужами и… чем-то ещё, чем-то немного рыбным и тухлым…

Тот сон. Кобака, пещера…

Вот только это был НЕ сон.