Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман

– В пижаме? Ты что с ума сошел? Дай мне хотя бы одеться, если уж ты так бесцеремонно меня похищаешь, но в пижаме…

– Такого еще никогда не было, – подытожил Артур.

– Это нечестно! – она была еще сонной, и ей пока лень было сопротивляться, да и – странно – не хотелось.

– Конечно…

– Я не узнаю тебя – ты обычно такой… застенчивый… и чтобы вот так дерзко поступить… что ты вообще задумал?

– Побудь со мной немного, просто так, – попросил Артур. Он говорил с ней очень тихо, будто боялся разбудить.

– У тебя что-то случилось?

– Нет…

Какое-то время они ехали молча. Летнее утро диктовало свои правила, и правила эти были просты: смотреть на свет, лежащий на дороге косыми полосами, пытаться схватить в горсть ветерок и отыскивать прячущиеся повсюду улыбки.

– До Ущелья ехать около часа. Тебе надо позавтракать, – сказал Артур, останавливаясь возле придорожного кафе. – Что ты хочешь?

– Зеленый чай и… что-нибудь. Я даже не могу посмотреть, что там есть! Из-за тебя, между прочим. – окончательно проснувшись, она начала сердиться,

– Вот плед. Сейчас придет меню.

Вскоре Артур вернулся вместе со стариком, который подробно рассказал Эмме, что ей могут приготовить на завтрак.

___________

– Когда человек долго живет в городе, у него и мозги становятся городскими, то есть отгороженными от многого важного, что есть в мире, у него начинается своего рода агорафобия.

– Что?

– Боязнь открытого пространства. Мир города замкнутый, в нем почти не видно горизонта, а человеку совершенно необходимо видеть горизонт.

– В символическом смысле?

– Не знаю, что там в символическом, я говорю о самом буквальном смысле: видеть простор – далеко, до линии горизонта, и в общем, не важно, море это будет или поле.

– Это твоя теория?

– Наверное. Это мои наблюдения.

– Спасибо, что поделился, но меня искусство занимает гораздо больше, чем горизонт. Между прочим, культуру принято называть второй природой.

– Второй, ты сама сказала…

– По времени возникновения…

– Не обманывай себя – и по значению тоже…

– Раз искусство возникло и развилось, значит, человек не может без него обойтись…

– По-моему человек не может обойтись без стремления к красоте и истине, а без того, что сейчас называется искусством, вполне может, и даже некоторые обходятся.

– Например, ты.

– Нет, у меня нет стремления совершенно от этого избавиться, но так превозносить искусство, так углубляться в его детали, чтобы забывать о том, что его питает, я не могу.

– Но ведь у каждого свои пристрастия, вкусы, интересы!

– Да, и часто слишком заботясь о своих интересах, мы забываем о том общем для всех деле, которое гораздо важнее.

– И что же это?

– Любить мир, то, что создано не нами, что дано нам в дар.

– Ты не думал о карьере священника?

Артур спокойно смотрел на дорогу, и казалось, не собирался отвечать. Но через несколько минут он произнес, продолжая смотреть вперед:

– Чтобы признать, что твои интересы могут быть не самым важным, нужно иметь большую смелость.

– А-а, именно поэтому ты делаешь сейчас то, чего хочешь только ты, не интересуясь моим мнением!

– Справедливый упрек… – сказал Артур, останавливая машину.

Невозможно было понять, насколько его задели ее слова, но она ждала от него какой-то обиды в ответ, какой-то грубости, доказательства его власти и силы, боялась того, чего ждала, и понимала, что ждет того, чего боится.

– …но мы приехали.

– Куда?

– До туристической тропы еще далеко, но тут есть один незаметный проход наверх, я его недавно нашел, никого здесь не бывает, а место очень красивое. Посиди немного в машине. Я сейчас за тобой приду. – Артур взял что-то из багажника и исчез за кустами.

Вскоре он вернулся. Она замерев, ждала. Он подошел к машине, открыл пассажирскую дверь, слегка наклонился к ней.

«Так смотрят на небо, исполняясь его красотой, так смотрит человек на то самое важное, что питает его душу». Она окончательно растворила свой страх в этом взгляде, и в едва заметной его улыбке. Осмелившись посмотреть ему в глаза, она уже не могла разъединить связь, возникшую между ними, – не между взбалмошной женщиной и странным мужчиной, а между существами древними, мудрыми и могущественными.

– Ты похожа на утро, – он будто сообщил ей важную тайну.

– Потому что я в пижаме?

– Нет… и в вечернем платье, и в домашнем. Утром, когда только открываешь глаза, пока еще не погряз в делах, все радует – свет, одиночество, тишина или привычные звуки пробуждения мира. То, что ты жив, и у тебя есть тело, которое надо расправить после ночного оцепенения, что у тебя есть голос и слух, и все твои чувства, и что скоро ты войдешь в новый день, но пока не знаешь, каким он будет.

Он протянул ей руку, и она осторожно опустила пальцы на его ладонь с тем ощущением, с каким трогают воду. От него исходило сухое тепло.

– И то, что у тебя такая прохладная рука…

Под подушечками ее пальцев оказались твердые бугорки.