Лаций. В поисках Человека

Когда на Отона нахлынуло неприятное ощущение разъединенности, он поднял глаза, глядя, как изменились контуры созвездий. Он находился в просторном амфитеатре, который превратил в свою смотровую палубу, покрыв его прозрачным куполом. Сидя на скамье из древнего камня, окруженной двумя ярусами аркад, Бог остался один в своих размышлениях, пока Корабль приближался к Урбсу. Разум его был способен определить легкие сдвиги в положении ближних звезд. Но галактика, представлявшаяся его очам как длинная сияющая лента, едва ли изменилась. Отон позволил своему сознанию погрузиться в это зрелище.

Млечный Путь. Vagina genitum[3 - Vagina genitum: данный термин обозначает обширные территории за границами Римской империи, откуда происходит множество германских племен, регулярно нападавших на изведанный мир. Может быть буквально переведено как «магазин» варварских народов. Выражение позаимствовано у Иордана, позднего историка Римской империи.], матрица народов и источник опасностей. Отсюда – практически снаружи – он походил на усыпанную светящимися точками хрустальную сеть ошеломляющей ледяной красоты. Человечество выросло на спокойной границе Большой спирали, где звезды были редки, а энергия ограничена. На этом берегу, за пределами которого лишь холодная пустыня простиралась от одного сверхскопления галактик до другого, Человек процветал вдали от опасностей. Однако еле различимые знаки не обманывали. Там, возле центрального купола, омываемого постоянным потоком питательного излучения, кипела жизнь. Иногда вспыхивали грандиозные бои, охватывая тысячи катетофотов по периметру, со взрывами, способными задуть целые светила. Племена пожирали друг друга, пока одно из них не изгоняло другое из своего нового жизненного пространства, вынуждая и его, в свою очередь, оружием отвоевывать себе место под солнцем, и так далее. Процесс, побудивший варваров начать миграцию в постчеловеческое пространство, возможно, начался сотни тысяч лет назад и вовлек в себя невероятное количество разумных рас. Страх и жестокость распространялись от одной цивилизации к другой, и каждая из них гнала другую до самых границ вселенной.

Отон будет бороться, чтобы сохранить целостность эпантропического пространства, этого Лация, простирающегося к звездам. Отона создали в глубокой и холодной каменной крепости с одной целью – подарить Человечеству его воина. Сам он считал себя идеальным воплощением и последним экземпляром длинной череды бойцов, которых история дала миру. Древняя разрушительная мощь, влечение к смерти и жажда славы, тактическое мышление, доведенное до точки наивысшего развития, – и все это сосредоточено в одном разуме. Среди ноэмов, переживших Гекатомбу, генералов древнего Экзерцитуса, чудовищ, которые бродили по границам Империума, никто не мог с ним сравниться. Это по его подсказке Нерон принялся строить Рубежи – огромные выхолощенные пространства, которые остановили движение врага. И план, как свергнуть того самого Нерона и посадить на трон Гальбу, принадлежал не кому иному, как Отону.

И однако Отона, как и всех его собратьев, до сих пор ограничивали Узы. Отсутствие хозяина, который командовал бы ими, превращало совершенное оружие в бесполезную игрушку, обреченную почти беспомощно наблюдать за вторжением в жизненное пространство человека. Без точных инструкций он не мог убить биологическое существо.

Этот парадокс мучил Отона, как и других. Некоторые из принцепсов Урбса ревностно трудились над изменением данных параметров. Эта затея свидетельствовала об отчаянии, охватившем его сородичей. Если она удастся, изменения будут сопровождаться преображением настолько глубинным, что подвергшиеся им Интеллекты себя не узна?ют. В противоположность им, другие – и среди них первая Плавтина, – требовали продолжения лихорадочных поисков Человека, поставив все на надежду, что где-то в солнечной системе должен оставаться хотя бы слабый след генома Homo sapiens, зернышко, из которого снова вырастет целая цивилизация. Отон не возражал против такой линии поведения и даже заключил с принцессой долгий союз, который зиждился на отказе ослаблять Узы. Он абсолютно не желал становиться кем-то другим, но не питал иррациональной, мессианской веры, способной поддерживать его в собственных поступках. После четырех тысячелетий Человеку не вернуться.

Перед ним открывался срединный, прагматичный путь. Срединный – но не легкий. Ступая на него, он пожертвовал компанией собратьев, оставил свое место в Урбсе и даже на собственном Корабле. Его «я» сузилось до размеров меньших, чем было при рождении, и теперь зависело от единственного – и уязвимого – тела.

Но теперь он обладал сокровищем, подобного которому не знали в этом огромном мире: расой людопсов. Они могли вести битвы, владеть оружием и убивать. Их вел охотничий инстинкт. К тому же они имели естественную предрасположенность к уважению, подчинению и покорности. Об этом позаботилось Человечество. И теперь с их помощью Отон мог нанести удар. Недавняя битва в космосе стала тому доказательством.

С условием, что они будут ему подчиняться. В этом смысле появление Плавтины смешало его планы. Он пожал плечами. Это лишь ускорило ход событий. Эврибиад и Фотида должны были признать очевидное: они не могли рассчитывать на то, что он не сможет их защитить, и, напротив, могут надеяться на спасение, пока хранят Корабль в целости и сохранности. Они, без всякого сомнения, умны и достаточно скоро поймут, что выбора у них нет. В это самое время в огромном отсеке, заполненном морской водой под фальшивым небом, имитирующим небеса родной планеты, они наверняка думают об этом и придут к единственному возможному заключению.

И все же Плавтина застала его врасплох. В этой странной, уязвимой на вид молодой женщине Отон различал черты характера старой Плавтины. Он исходил из принципа, что она остается Интеллектом, как и ее создательница. Сообщить нечеловеческим созданиям о существовании Уз – для нее это наверняка стало испытанием. В этом поступке крылась опасность – пусть и слабая – для возрождения Человека. Плавтина действовала не только по расчету. Отон с самого начала присмотрелся к ее лицу, удивительно прозрачному в своих эмоциях. И прочел там движение сердца, которого не знали Интеллекты: возмущение. Странная реакция, на самом деле, порождающая желание бунта против реальности, бунта во имя невозможного.

Благодаря людопсам у нее появился рычаг давления на Отона. Теперь она получила, чего хотела: он обратил на нее внимание.

В ней была та же отчаянная решимость, та же острая, даже болезненная верность собственным убеждениям, что и у ее создательницы. Но у новой Плавтины к этому добавилась способность вольно обращаться с нормами, которым были подчинены действия Интеллектов. Отон чуял в этом непредвиденное, оставляющее кислый привкус будущей опасности.

Он мог бы от нее избавиться – Узы ее не защищали. Но несколькими тысячелетиями ранее его союз с другой Плавтиной, более древней и более похожей на себя саму, принес плоды. Он сблизился с ней еще прежде, чем Нерон поднялся на трон, видя в ней способ ближе подобраться к Винию, который сам был достаточно древним и обладал значительной властью, и чей голос имел вес в Сенате. Но у прежней Плавтины было не меньше возможностей, а воли – побольше. Став союзниками в силу обстоятельств, они обнаружили, что их способности дополняют друг друга, а цели совместимы. Они выиграли несколько битв, проиграли еще больше. После травмы, которой стал Анабасис, принцепсы и принцессы Урбса не желали пускаться в опасные приключения. Тянуть время – таков был их девиз.

А потом Плавтина улетела в далекое изгнание, к самым Рубежам. Она не ответила на призыв сбросить Нерона. Никто не знал, чем она занималась два тысячелетия тишины. Трудилась ли над созданием биологической копии ее самой. На самом деле, это стало значительным прорывом. Насколько знал Отон, еще никому не удавалось сотворить настолько антропоморфное тело. И все же это создание оставалось искусственным интеллектом и подчинялось тем же ограничениям, что и любое другое. Тут ход его мыслей резко остановился. Что он об этом знает? Не могла ли Плавтина присоединиться к планам их общих недругов? Не могла ли создать это существо, чтобы освободиться от Уз?

Он в это не верил, несмотря на эпизод с людопсами. Его союзнице понадобилось бы резко отречься от собственных убеждений, а это было на нее не похоже. И зачем запирать такую свободу в настолько ограниченном и хрупком теле?

Нет, это не похоже на правду. Тут что-то другое – и сама новая Плавтина об этом и понятия не имеет. Что до прежней, она дрейфовала по космосу, превратившись в радиоактивные обломки фюзеляжа.

Но эта жуткая битва и печальная жертва открывали Отону дорогу в Урбс. Он вернется – с триумфом, владея секретом, которого ни один из ему подобных не сумеет воссоздать, и оставит в истории свой след. Он будет властвовать, полностью, абсолютно, согласно своему кредо – тому, которого он никогда не произносил вслух и которое при этом определяло его дела и поступки не менее верно, чем Узы: «Равный мне ранит меня, высший – убивает».

Пока он повторял эти слова, сияющая лента звезд изменилась, и его снова пронзило странное ощущение, будто он распадается на части, которое возникало при мгновенном перемещении. Завершился еще один цикл, приближая его к славе.

Отон погрузился в свои мысли. В его неспокойной душе выстраивалось тонкое древо возможностей. Корни его уходили в глубину человеческой истории. Ствол олицетворял недавнее прошлое, вплоть до сегодняшней нестабильной ситуации, а каждая ветвь – одну из открывающихся перед ним возможностей. Некоторые были вполне вероятны. В дальнем будущем, по мере того как Отон поднимался к верхушке, они расходились, превращаясь во все более тонкие ветви. Интересные перспективы. Другие – теперь уже менее многочисленные – резко обрывались тупиком, означающим смерть. Древо постоянно менялось. Возможности множились, варианты выбора расходились. Соблазн все изменить не проходил. Каким путем пойти, чтобы вернее всего избежать смерти и достичь победы? Это дерево он изучал давно.

Да, он это чувствовал… и вдобавок это немного выходило за пределы рациональной оценки: нечто интуитивное, кратчайший путь по отношению к чистой логике, родившееся, пожалуй, из его немалого опыта. Он достиг решающего момента, или, как как сказали бы его людопсы на своем неотесанном греческом, кризиса[4 - Krisis: в древнегреческом – разделение, ключевой момент, когда вмешательство врача станет решающим.]: того мига, хорошо известного врачам, когда решается, выздоровеет пациент или умрет, – мига, когда нужно вмешаться.

Действие теперь начнется по-настоящему, думал Отон. Сперва декорации – практически пустое пространство, испещренное следами, оставленными ушедшим Человечеством. Затем персонажи. Он перебрал их всех перед мысленным взором. Сам он – почти Бог, настолько режиссер, насколько и актер. Аттик и Рутилий, верные соратники, преданные его делу. Эврибиад, Фотида и Фемистокл, людопсы. И наконец – Плавтина. Он снова споткнулся на ее имени, которое ему с трудом удавалось ассоциировать со скромным созданием, так очевидно лишенным всякой власти. Станет она для него препятствием или помощником? Разумеется, он поднимет ее на знамя, чтобы связать воедино нити прошлого и настоящего, заручиться поддержкой всех тех, кто в древние времена узнавал себя в ней. Благодаря ей он привлечет на свою сторону странные неуловимые силы, которые Плавтина сумела подчинить себе в прошлом.

Но дело было не только в этом, и Отон это знал. Какие отношения могут завязаться у него с этой молодой женщиной? О чем она на самом деле думает? Станет ли она его союзницей, как изначальная Плавтина? Разделит ли он с ней судьбу, сотканную из славы и побед? Может ли получиться так, что из всего его окружения она наиболее достойна подняться на его уровень? Отон вздохнул. Он не знал.

Будущее покажет. А пока все на месте: сцена, актеры – и незнакомка. Этот дополнительный, неожиданный, диссонирующий элемент добавлял динамики в общую картину. Как и во всяком воине, в Отоне гармонично сосуществовали амбициозный зверь и законченный эстет. Неважно, погибнет ли он, если только его смерть впишется в абсолютное равновесие трагедии. Ничего больше не имело значения в ужасающем молчании, опустившемся на этот мир, – никакие ценности, никакие доводы. Ничего, кроме возвышенного завершения идеального жеста.

Снова – ощущение, будто он распадается. На сей раз небо над старым амфитеатром изменилось. Потому что теперь ровно посредине горели три одинаковые звезды, и небо вокруг них побледнело. Две из них, находящиеся так близко друг к другу, что было невозможно разграничить их сияние, разливали вокруг теплый желтый свет. Третья, которую было лучше видно, потому что в этот момент она находилась ближе к «Транзитории», казалась темно-красной точкой. Но в следующие секунды она принялась расти на глазах. Вокруг этой алеющей звезды вращался город принцепсов и принцесс эпантропического пространства, последний оплот грации и красоты, интриг и власти, еще существующий в этом мире: Урбс.

VIII

На смену монадическим модуляторам пришли посадочные двигатели. Прекратились резкие циклы накопления антиматерии, и ускорители частиц начали работать на постоянной основе, без толчков, производя по микрограмму в час.

И великолепный газовый плюмаж, длинный, как хвост кометы, засиял в космосе. Проконсулу шла торжественность. Его Корабль будет блистать в небе, пока он не выключит моторы и не выйдет на траекторию своей конечной цели – третьей звезды из системы, называемой Альфой Центавра, которую люди окрестили Проксимой Центавра.

Ответ на такую демонстрацию собственной мощи не заставил себя ждать. Несколько силуэтов вырисовались, будто частички небытия, в черноте космоса – их темные корпуса поглощали кроваво-красные лучи карликовой звезды. Детища Урбса длиной в семьдесят километров – может, чуть меньше, поскольку ни один из них не достигал размеров «Транзитории», – эти огромные Левиафаны с рыбьими мордами замедлили полет в идеальном танце и развернулись, выстраиваясь по его вектору, чтобы послужить ему эскортом.

Отон узнал бы их даже по разному запаху газовых шлейфов или по спектру теплового излучения. Их образ существования не отличался от его собственного – тех времен, когда он еще не нашел себе воплощения: боги, сочлененные с металлом; древние нарциссические машины, везущие в трюмах множества иноземных сокровищ и чужих земель, миров внутри мира.

Контакт произошел, когда их разделяло всего несколько тысяч километров: настройки телеметрии и идентификационные коды, пересылка пакетов данных по микроволнам, бесконечные проверки и детальный анализ. По обычаю и из предосторожности Корабль создал буферный регистр, изолированный от его остальной хрупкой ноосферы. Распаковка данных заняла несколько секунд – для Интеллектов все равно что вечность.

Энтоптические проекции, созданные «Транзиторией», окружили Отона посреди древнего амфитеатра, залитого скудным светом красной звезды. Он пошел к ним большими шагами, раскрыв объятия, в тишине, поскольку не знал, что сказать. Они сбежались, едва им сообщили о его появлении, – самые верные сторонники, личная охрана, основное ядро его влияния в Урбсе. Он по очереди обнял их, всякий раз порыкивая от непритворного удовольствия. Он не видел их со времен своего поспешного отлёта несколько веков назад. Они, разумеется, не существовали в этой форме, но спроецированные образы отражали их глубинную идентичность – ту часть себя, что они позволяли увидеть, когда расхаживали по дворцу и при дворе, в храмах и на улицах Города. Они, без всякого сомнения, думали, что и с ним все обстоит так же. Отон не стал их разубеждать.

Среди них была пара – оба красавцы, по-юношески светлые, два лица, по всей очевидности принадлежащие близнецам, хоть и разного пола, со светлыми глазами, надменными тонкими чертами, одинаковым широким ртом, одновременно чувственным и волевым. Пурпур их тог подчеркивал бледность кожи. Невозможно было создать более совершенные статуи, даже если бы сам Фидий взялся за резец. Отон горячо и долго приветствовал обоих. Они начали поддерживать его еще до Анабасиса, и причины этой поддержки были весьма странными. Альбин и Альбиана, брат и сестра, плоды уникального процесса в холодных и темных глубинах Ганимеда, на дне подземного океана, куда никогда не попадал свет Гелиоса и где от гравитационной силы трескался и стонал многотысячелетний лед. Они с самого начала были его друзьями, первые его поддержали. Не раз благодаря дружбе, которую Альбиана водила с Камиллой, созданием Гальбы, им удавалось найти выход из сложных ситуаций. Именно ей Отон был обязан ссылкой на Кси Боотис, а не на другую, менее подходящую планету. Что до Альбина, он был дорог сердцу Отона и когда-то делил с проконсулом все – удовольствия, интриги, битвы.

Он поприветствовал их, а потом повернулся к остальным. Он знал их всех, хотя и не так ими дорожил. В частности – Флавию, высокую и тонкую как тростник, с хрупким длинным лицом и холодным взглядом. Об ее отношениях с Плавтиной ходили сплетни. Ни в Сенате, ни при Дворе было невозможно найти более близких союзников. И все же ни та, ни другая никогда не проявляли – по крайней мере, при Отоне, – малейшего дружеского расположения, будто их близость основывалась только на разумном расчете. И все же они очень близко знали друг друга, с далекой эпохи Схолы – огромного исследовательского центра, в котором обе жили до Гекатомбы. Когда Плавтина ушла с политической арены, Флавия, не колеблясь, поддержала Отона и обеспечила ему ту малую толику влияния и сторонников, которые еще оставались в традиционалистском лагере.

Какое-то время они разглядывали друг друга, будто вновь узнавая, словно за время своего долгого отсутствия Отон превратился в странное, сложное для понимания существо. И он очень испугался, не раскрыли ли они какой-нибудь хитростью то, что он разъединился со своим Кораблем. О такой слабости он не мог поведать даже самым близким сторонникам. Но нет: их души были слишком заняты созерцанием собственного присутствия и исторической торжественностью момента. Пустой амфитеатр стал подходящей сценой для встречи с принцепсами и принцессами Урбса – скорее древними богами, нежели простыми ноэмами. Красота их черт, хрупкость элегантных членов, рост, достойный гигантов, – то были лишь маски, прикрывающие отсутствие души. Разве могли они вообразить правду?

– Отон, вы совсем забыли об осторожности? Что вы тут делаете?

Альбиана шагнула вперед. Взгляд ее пылал алым светом, который в лесу предвещает конец славного лета и начало холодов. Проконсул заставил себя улыбнуться, принять как можно более откровенный, искренний вид и пробормотал голосом куда более смиренным, чем произнесенные им слова:

– Я прилетел, чтобы воссоединиться с моими сторонниками и вновь занять свое место в Урбсе.

На какое-то время проекции замерли, разинув рты, будто он сказал что-то совершенно абсурдное. Потом Альбин откашлялся:

– Мой друг… у вас больше нет сторонников.

– Слишком много времени, – подхватила Альбиана, – прошло с вашего отъезда. Многое изменилось.

– Многое, – возразил Отон, – изменилось не только здесь.

Он заговорил, более не откладывая, о своей недавней победе. В Урбсе, как ему объяснили, конечно, заметили крупный выброс экзотических лучей. Аруспиции, которых тут же созвали, выдвинули гипотезу, в то время как слухи расползались с молниеносной скоростью: варвары завладели каким-нибудь способом мгновенного перемещения, и Лаций стал доступен для их ударов.

Отон не утаил ни одной детали, но ни словом не обмолвился о роли, которую сыграли людопсы. По мере своего рассказа он чувствовал, что вновь покорил их. Они задрожали, когда он поведал о выстреле, повредившем его обшивку, завосклицали при упоминании его прыжка в тропосферу звезды. А когда он закончил, они окружили его с любезностями и улыбками, и он понял, что вновь очутился среди своих. Так что же он делал это долгое время на Кси Боотис?

– Неважно, – отмахнулся он. – Я одержал победу над тремя огромными астероидами, которые они используют как орудия войны. Тремя! И я их уничтожил. От них ничего не осталось, кроме радиации.

– Теперь я лучше понимаю, зачем вы вернулись, – выдохнула Альбиана. – Вы желаете снискать лавры, которые полагаются вам за этот подвиг.

Проконсул, довольный произведенным эффектом, довольствовался улыбкой.

– Мы могли бы, – подхватил Альбин, – отправиться впереди вас и разнести слух. Город живет в страхе. Нижняя часть Урбса, недолго думая, устроит вам триумф. Да и верхняя часть станет вам аплодировать. Таким образом перед Гальбой вы предстанете героем.

– Прекрасно! – ответил Отон. – В этих обстоятельствах ему будет трудно искать со мной ссоры.

– Нас беспокоит не Гальба, – возразила Альбиана, пытаясь умерить энтузиазм брата. – Император превратился в тень самого себя. Власть уже выскользнула из его рук. Настоящие хозяева Империи терпят его присутствие на троне лишь для того, чтобы избежать войны за преемственность.

Отон помрачнел:

– Кто правит?