Океания

Что боле мучит трезвый ум?

Грязь умирающего лета

Или балов веселый шум,

Где тайный взор пьянит поэта?

Он задумался, воспоминания унесли в далекий летний вечер. Там, в бальном зале, среди блеска начищенных пуговиц мундиров и шуршания кринолиновых юбок возникла Она, точнее, ее глаза. Он вновь осязал, прочувствовал, прожил то прекрасное мгновение:

Я одиночеством несом

В толпе безликости и скуки,

Но, прерывая вечный сон,

Меня коснулись твои руки.

Дорога сделала резкий поворот, кибитка наклонилась.

– Держись, барин! – крикнул ямщик, натягивая вожжи. Поэта прижало щекой к стенке, и в память влетела первая пощечина, сколько их было потом, он усмехнулся:

Дерзать и дерзить.

Где теряется нить?

Одно от другого

В себе отделить.

Отчего-то вдруг вспомнилась матушка, или, если не кривить душой, ее отсутствие в его жизни. Папенька, сестры, няня, а вот маменька – он не мог вспомнить ни лица, ни жеста, ни одежд, ни фраз. Странно, но она действительно отсутствовала в памяти. От этих мыслей возникло тянущее чувство в левой груди, возникло желание почесать это место, но лень было расстегивать пиджак и рубаху. Пройдет, решил Поэт.

В объятьях многих женщин

Я испытал и сладость, и покой,

Но так и не коснулся той,

Кому на Небе был обещан.

Беспокойство в груди усиливалось. «Надо бы посмотреть, что такое», – подумал Поэт и уже было прикоснулся к пуговице, как очередная ухабина подбросила его чуть не до кофра кибитки. Ямщик загоготал:

– Держись, барин, недолго осталось!

Поэт уперся обеими руками в сиденье, стараясь сохранить равновесие. Дорога пошла под гору, кибитка разгонялась, проглатывая мелкие неровности почти без тряски. Ямщик, смачно нахлестывая лошадь, голосил на всю округу:

– Когда б я милую в лесу

На узенькой тропиночке

Поймал за длинную косу,

Дрожали б все осиночки!

Из кибитки казалось, что окружающее пространство сворачивалась в трубу, центром которой была необъятных размеров спина мужика с хлыстом, который, ритмично работая правой рукой, разгонял и без того несущуюся с горы повозку. У Поэта от такой скорости начала кружиться голова, и он прикрыл глаза: перед ним, лицеистом, Учитель, в руках у него листок с только что написанным текстом. Пожилой, видавший разное преподаватель водит взглядом по строкам, и его глаза, работая в паре с бакенбардами, выдают весь спектр эмоций от читаемого. Наконец закончив, он бросает листок на стол и, срываясь на фальцет, произносит:

– Юнец, вы понимаете, что написали?! Это скандал, это неслыханно, это каторга, будь вы постарше!

Затем, выдержав паузу и немного успокоившись, он выдыхает:

– Но это гениально.

Слова сильнее сабель и картечи.

Не прорываясь к телу сквозь мундир,

Они лишают дара речи

И внутренний ломают мир.

Его почти выгнали из лицея, но он пошел на попятную, отказался от авторства, предал. Предал самого себя. Подобное произойдет с ним еще не раз. Он не был бунтарем, героем, подвижником – он был Поэтом и немного приспособленцем.

Кто отказался от себя

Хоть раз, откажется и два.

А там накатана дорога:

Предал себя – предашь и Бога.

Дыхание сперло от невообразимой скорости, которую детина на облучке придал легкой кибитке. Подташнивало. Поэт расстегнул пуговицу пиджака, в груди жгло уже нестерпимо. Торопясь распахнуть рубаху, он сорвал пуговицу на воротнике и, не в силах выносить зудящее чувство, рванул материю. На левой груди зияло пулевое отверстие, запекшаяся кровь вокруг раны раздражала кожу. Вот что мешало ему всю дорогу. Поэт поднял голову и взглянул на ямщика – никакого ямщика впереди, как и не было, нет и лошади, да и кибитка исчезла самым необъяснимым образом. Пейзаж вокруг окончательно свернулся в трубу, потускнел и размазался по стенкам. Обескураженный седок без возницы и лошадей несся в новом для него пространстве.

«Рана в груди? Откуда? – подумал он и вспомнил: – Дуэль».

Берег реки, бузина, он держит в руке пистолет и не поднимает его – слишком далеко, не попасть. Команда «сходитесь», противник делает шаг навстречу и целится. Он делает свой шаг, и горячий удар слева погружает все вокруг в серый туман.

Ни холст, написанный наполовину,

Ни стих, оборванный на полумысли,

Ни плащ с крестом, наброшенный на спину,

Не остановят пистолетный выстрел.

Труба, на стенках которой уже едва угадываются согнутые березки и ели, размазанное солнце вперемешку с дорожной грязью, начала резко сужаться, и в дальнем конце ее Поэт увидел Свет.

Сфера Агасфера

На той дороге без конца