Судьба бесприданщика

– Николай Капитонович, налейте гостю, пожалуйста! – Паратов бросил на Карандышева взгляд, полный тайной мольбы, надеясь избежать рукопожатия, но тщетно – Вожеватов уже мял его кисть своей маленькой холёной ручкой. «Только этого ещё сегодня не доставало! – сокрушённо думал Сергей Сергеевич, – а ведь станется с него! После первого же стакана „Гомыры“ поплывёт, начнёт на коленки усаживаться да своими усиками паскудными щекотать… И дёрнул же меня нечистый тогда, в клубе приказчиков! А уж Мокий разнесёт, непременно разнесёт по всей Волге!…»

Кнуров тем временем чувствовал себя не лучше: один вид жизнерадостного молодого щёголя приводил старообрядца в бешенство, это в Бряхимове было известно всем, а тут ещё столько всего в один день! Эта свадьба – чтоб ей пусто стало! Лариса Дмитриевна в этом бесстыжем наряде, с ужасной плёткой – тьфу, смотреть противно! А уж Карандышев со своим хамством, да ещё «Владимира» с мечами на шею нацепил – откуда, откуда у этой мелюзги канцелярской орден на шее?! – тугие мозги Мокия Парменовича скрипели, словно полозья его парадных саней по брусчатке Соборной площади, – Паратов, стало быть, банкрот? Ну что же, хоть одна приятная новость за сегодняшний день!

Между тем, рядом с Кнуровым очутился Карандышев.

– Знаете ли, Мокий Парменыч, презнаменитый аглицкий мореход и душегуб сэр Френсис Дрейк всегда полагал, что лучший флаг для корабля, это труп врага, повешенный на грот мачте, – негромко произнёс виновник торжества, кивая в сторону Вожеватова, и глубоко поражая старика своими обширными познаниями в мировой истории, – так что, кажется, все в сборе, можно отчаливать. Эй, адмирал, приказывайте отдавать концы! Поехали! – зычно гаркнул Карандышев в сторону капитанского мостика.

Медленно затарабанили по зеленоватой волжской воде огромные гребные колёса, матросы бросили с пристани концы, и белоснежная красавица «Ласточка», ничем более не удерживаемая, заскользила вниз по течению, пеня волжскую воду.

Цыгане на нижней палубе запели что-то жизнеутверждающее – кажется, вторую из двух своих развесёлых песен, и налетевший откуда-то из приволжских степей лёгкий летний ветерок далеко разнёс по округе слова припева: «Ёлы-палы, все ромалэ получили по чувалам!»; к хору их голосов присоединился и голос Вожеватова, не упускавшего ни единого случая продемонстрировать свои вокальные способности.

…Карандышев, развалившись в качалке, что-то насвистывал; Лариса Дмитриевна, выразительно виляя обтянутым юбкой задом, направилась куда-то в недра парохода, поторапливать свою маменьку с переменой закусок; Паратов тяжело опустился на кнехт, и взгляд его обратился куда-то очень далеко, в заволжские дали… На душе у Сергея Сергеевича скребли кошки, в ушах гремело одно лишь страшное слово – БАНКРОТ! «Что же теперь делать, стреляться, что ли, – мрачно думал вчерашний миллионщик, – эх, почему я не птица? Вот выбежать бы сейчас на крутой волжский утёс, раскинуть руки-крылья, и улететь куда-нибудь в Америку! Вот где бы я развернулся! Америка – страна неограниченных возможностей!…»

Неожиданный болезненный пинок в седалище вывел Паратова не только из раздумий, но и из равновесия, и Сергей Сергеевич полетел, но не так, как только что мечталось, а кубарем на палубу…

– Ты что же, дурилка картонная, паникадило тебе в дышло, совсем боязнь страха потерял?! – услышал Паратов над собою сочный кнуровский бас, – али не на реке воспитано было естество твоё худородное? Забыл умом, что кнехт афедроном попирать – заподло обильное?

– Да я, Мокий Парменыч, что-то призадумался малость, вот и… – поднимаясь на ноги, Сергей Сергеевич скосил взгляд в сторону – не видел ли Карандышев его неудачного полёта, – но Николай Капитонович сидел в своей качалке, прикрыв глаза, и казалось, дремал.

– Призаду-умался он! – передразнил Кнуров паратовские интонации, —раньше надо было думать! А таперича ты, Серёженька, полный банкрупт! И находишься всецело во власти распоряжениев достославнейшего Николая Капитоновича, – на последних словах Кнуров тоже покосился в сторону карандышевской качалки, – хто ты есть теперь? Голодранец! Голодра-анец, гы-гы-гы! – и уже тише, дыша Паратову в ухо, прибавил совершенно другим тоном: – говорил я тебе, бабы да кабаки доведут до цугундера! Чего, в самом деле, ко мне не мог обратиться – покалякали бы о делах твоих скорбных, да и помогли бы! Мы же друг дружке люди всё таки живые, а не крокодилы, не леопардусы какие, так?

«Ага, попади к тебе в должники, живьём съешь, не подавишься» – подумал Сергей Сергеевич, глядя в маленькие и злые глазки Кнурова; ему хотелось съязвить в ответ что-нибудь обидное, а ещё лучше – врезать кулаком по этой бородатой харе, но воля была словно парализована; неизвестно, чем кончилась эта затянувшаяся пауза, если бы не очередное неожиданное явление Ларисы Дмитриевны.

Выскочив, словно чёртик из табакерки, откуда-то из недр парохода, Лариса принялась скакать по палубе, щёлкая своей дурацкой плёткой направо и налево, и истошно вопить: « – Антракт, негодяи! Все к столу! В очередь, сукины дети, в очередь! Кушать подано – давайте жрать, пожалуйста!» – и что-то ещё на старофранцузском.

Началась страшная кутерьма: сновали стюарды в белоснежных куртках, разнося подносы, уставленные шампанским, пивом «Симбирская Корона», уже знакомой читателю «Волжской гомырой» и разнообразными закусками – было видно, что на угощение Николай Капитонович не поскупился; между стюардами то тут, то там мелькал специально нанятый на этот день Карандышевым трактирный половой Прошка – из многочисленных карманов злодей извлекал самую разнообразную гадость: сушёных мух, живых дождевых червей и опарышей, ржавые канцелярские кнопки, гайки, гвозди, мелко настриженную конскую щетину, головки репейника, побывавшие в использовании патентованные французские резинки доктора Кондома и ещё неизвестно, что; все эти сувениры Прошка незаметно разбрасывал по бокалам, тарелкам с закусками и сиденьям стульев, не забывая время от времени куда-либо смачно плюнуть или оглушительно сморкнуться; с нижней палубы потянулись таборные цыгане – они пели грустную песню «Ой, да не вечерняя заря», а присоединившийся к ним Вожеватов ехал на шее цыганского барона – страшноватого кривоногого горбуна с заросшим бородой до самых глаз лицом, время от времени целуя его в лысину. Тут же, попадая всем под ноги и всем мешая, крутилась Лариса Дмитриевна: пользуясь толчеёй, юная нимфоманка норовила потереться грудью то о спину Паратова, то о кнуровский живот, то ухватить князя Лесбийского или кого-нибудь из стюардов за промежность. Суеты добавляла мать Ларисы Дмитриевны: старуха хватала всех за руки, жаловалась на дороговизну жизни и падение нравов у нынешней молодёжи, по секрету сообщала поющим цыганам, что её новый зять – просто какой-то бандит с большой дороги, аферист, фармазон и англицкий турок, а если уж совсем откровенно – дебил и извращенец… Одним словом, кутерьма стояла страшная.

Карандышев, тем временем поднялся в капитанскую рубку и наблюдал оттуда за происходящим на палубе. В глубоком молчании жевал он кончик потухшей сигары, а потом, обернувшись назад, неторопливо произнёс: – Знаете, Ваше Превосходительство, смотрю на всё это, и тошнить начинает. Ну, предположим, то, что Лариска – дура набитая и блядь конченная, я знал всегда, да это и не важно – но остальные! Гляжу на палубу, и вспоминаются слова Тацита: «…лучше флаг в небо взвить, и кингстоны открыв, затопить свой усталый корабль!…» Нет, ей Богу, скорей бы всё закончилось!

– Имей терпение, Николас, – ответил из темноты таинственный собеседник Карандышева, – сам знаешь, в нашей работе спешка только вредит делу. Пока всё идёт, как надо, ровно через час и десять минут начинаем. Давай сверим часы, и ступай к гостям…

…Когда Карандышев вернулся на палубу, все, наконец, расселись за стол, безмолвные стюарды разливали гостям шампанское в бокалы и гомыру в гранёные стаканы – всё же, бывший владелец «Ласточки», Сергей Сергеевич Паратов отменно вышколил свой персонал. Решив сегодня ни о чём не думать, а вести себя так, будто он по прежнему владелец заводов, газет, пароходов, Сергей Сергеевич понемногу приходил в бодрое расположение духа. «Эх, помирать, так с музыкой – думал Паратов, – сегодня напьюсь, а завтра решу, как быть дальше! На худой конец, одолжусь у Мокия, а станет за горло брать – припугну доносом в полицию, или даже в Санкт-Петербург. Ведь старик не знает, что мне многое известно и о его прошлом, и о сегодняшних его тёмных делишках!».

Мокий Парменович, между тем, окучивал карандышевскую тёщу, пытаясь выудить из глупой бабы, откуда это вдруг у её новоиспечённого зятька появились оборотные средства выкупать чужие долговые расписки, но старуха упрямо продолжала твердить, что зять – фармазон и аглицкий турок, полагая, что этих объяснений вполне достаточно.

Вожеватов, как и предполагал Сергей Сергеевич, «поплыл» после первого же стакана, но, к великой радости Паратова, казалось, и думать забыл о том маленьком приключении, что произошло между ними нынче на Иванов День, а всецело переключился на виновника торжества, Карандышева. Норовя пролезть между молодожёнами, и оттесняя Ларису Дмитриевну от супруга, Вожеватов что-то вполголоса рассказывал Николаю Капитоновичу, поминутно хихикая, поглаживая того то по руке, то по коленке. До гостей долетали лишь обрывки фраз: «…да мы с твоей Лариской ещё в детстве на горшочках рядышком…, …попка розовая…, …а в десять лет мечтала, чтобы её бурлаки изнасиловали…, хи-хи, свечку под подушкой прятала…, в бане вместе – ты не подумай, мы тогда совсем ещё пупсиками были, хи-хи!…»

Резко поднявшись во главе стола, Николай Капитонович обвёл взглядом гостей, и требуя внимания, постучал вилкой по краешку стакана. Все взгляды устремились на него.

– Дамы и Господа, – торжественно начал Карандышев, – поскольку все мы здесь законопослушные верноподданные Государя нашего Императора, а не какие-нибудь «лица кавказской национальности», то тамада за нашим столом не предусмотрен. Поэтому я уж как-нибудь сам… – Карандышев прочистил горло, -…да, как нибудь сам поведу этот стол. Во-первых, сразу же разъясню чьи-то сомнения и вопросы – здесь Николай Капитонович выдержал секундную паузу и выразительно взглянул на Кнурова – Волею Божией, на Страстной седмице нынешнего года в Санкт-Петербурге на 98 году жизни безвременно почила в Бозе старшая камер-фрейлина Её Императорского Величества, Светлейшая Княгиня Мусина-Пушкина-Шаховская фон Розен фон Штерленберг, моя, как недавно выяснилось, единственная родственница. Желая, чтобы славный род не угас, и наследники одной из древнейших и знатнейших в Империи фамилий впредь были обеспечены и ни в чём не знали нужды, она завещала всё своё состояние Вашему покорному слуге, – тут Карандышев вновь эффектно поклонился. – Исполняя волю моей покойной тётушки, я вступил во все права наследования её имущества, движимого и недвижимого – дворца в Петербурге, особняков и доходных домов в обеих столицах, имений, земельных наделов, а также контрольных пакетов акций ряда крупных предприятий как в Российской Империи, так и за её пределами на общую сумму… Впрочем, обойдёмся без цифр, – Карандышев кожей чувствовал устремлённые на него взгляды утративших дар речи бряхимовцев; если бы можно было испепелять взглядами, от Николая Капитоновича сейчас не осталось бы даже кучки пепла. Усмехнувшись едва заметно, он продолжил: – Смиренно моля Господа Бога, дабы Он, в великой милости Своей упокоил душу моей тётушки на лоне Авраамовом, я, всё же, предлагаю поднять бокалы за нашу с Ларисой Дмитриевной свадьбу! И, по старинному русскому обычаю, что за свадьба без мордобоя? А то этот петух уже меня порядком достал, скоро при всех ублажать начнёт на французский манер, словно девица из борделя, фу, гадость какая! – на последних словах маленький, но крепкий кулак Карандышева с сухим треском ударил в нижнюю челюсть Вожеватова, который, казалось, действительно собирался совершить именно то, о чём только что сообщил Карандышев. Выплёвывая окровавленным ртом осколки зубов, Вожеватов с плачем покатился по палубе…

– Вот это по-нашенски! Вот это по-расейски! – мощный бас Кнурова перекрыл шум судовой машины, – А ну, врежь ему ещё, Коленька, порадуй старика! – Мокий Парменыч уже выбирался из-за стола и спешил на своих коротких ножках к месту действа, чтобы и самому принять участие в экзекуции, – Налетай, робяты, подешевело! А ты, Сергеевич, чаво буркалы таращишь?! Давай к нам!

– Ну, вот и драка! Наконец-то! – Паратова вдруг накрыла волна приятного тепла; медленно, как во сне, поднялся он из за стола, так же медленно, глоток за глотком, выпил полный стакан гомыры, налил ещё, и снова выпил – в тот момент она показалась ему необыкновенно вкусной; «Жаль, брюки Васькиной кровью уделаю!» – только и подумал он в этот миг. В следующее мгновение он уже исполнял на палубе какой-то жутковатый танец – оттеснив могучими плечами в разные стороны Кнурова, Карандышева, отца протодиакона, князя Лесбийского и вновь вылезшую со своей любимой плёткой Ларису Дмитриевну, Сергей Сергеевич методично избивал бывшего любовника ногами, глубоко погрузив руки в карманы… Вожеватов уже не плакал а лишь тихонечко поскуливал, закрывая голову от ударов маленькими, почти дамскими ручками. «Я – птица! Я лечу!!!» – пела в этот момент душа Сергея Сергеевича Паратова.

Внезапно в воздухе грянул выстрел. Резкий звук вернул Сергея Сергеевича к действительности. Перед ним стоял Карандышев с револьвером в руке; дуло револьвера дымилось, Карандышев улыбался…

– Ну ты, Сергей Сергеевич, разошёлся! А ежели б до смерти Ваську нашу запинал? Ладно, я-то – могила, к ногам привязали б ему колосник, да и на дно! А остальные, думаешь, молчать стали бы? Так что пришлось в воздух пульнуть, чтобы отвлечь тебя немножко, – лицо Карандышева светилось радостью гостеприимного хозяина, искренне довольного тем, что ему так славно удалось развлечь дорогих гостей. – Пойдём-ка лучше, вмажем ещё по маленькой! Тебе, я заметил, моя гомыра, вроде, по вкусу пришлась?

– Твоя правда, Капитоныч, хороша гомыра! – Паратов на негнущихся ногах шёл к столу, влекомый подхватившим его под локоть Карандышевым. Ему уже казалось, что не только ничего, вкуснее этой отравы, он в жизни не пил, но и что сам Николай Капитонович Карандышев – приятнейший во всех отношениях человек.