За краем. True science fiction

– Конечно, правда! Никто другой так много не сделал для людей, как ты. Значит, тебе полагается больше счастья, чем всем-всем. Мы даже сначала думали, что ты и сам дух.

– Какой там дух!.. – Глаза Мохнатого блеснули, и он горячо заговорил, вздрагивая и облизывая губы. – Я никакой не герой, простой сейлор, даже не боцман. Пять паундс в месяц, день на реях да кружка рому вечером. Мы шли на каравелл… большая лодка, очень большая. Мы везли великого человека. Миссионер… зе прист… мэн оф черч… Мы везли великого шамана, служителя духов. Он должен был попасть сюда, не я. Вот он бы научил! Он бы смог, вы обучились бы ту рид энд то райт… вы бы узнали молитвы, слово божье. Вы бы поверили в великий дух Джизес Крайст!.. А я…

Худышка слушала очень внимательно, поглаживая лоб мужа.

– Случился шторм. Мы не успели снять паруса, фок-мачта рухнула, смело полборта. Каравелл легла на бок и захлебнулась… Не знаю, кто выжил. Наверное, никто. Я вцепился в обломок и лост май каншенс… ну, как уснул. Проснулся здесь. Худышка, май диар, боюсь, что Джизес наказал вас, безбожников. Послал меня вместо того, великого шамана.

Она нежно лизнула его в щеку.

– Ты ведь ничего не поняла, верно?.. – с горечью спросил Мохнатый.

Он ошибался. Смышленая Худышка прожила с ним больше дюжины лет, и поняла почти все, несмотря на мудреные слова. Не укладывалось в ее голове лишь одно: кто же мог сделать для людей ЕЩЕ больше?..

«Это он выдумал, чтобы я не тосковала!» – вдруг догадалась она и затосковала от этой мысли еще сильнее.

* * *

– …При известном направлении тока в катушке, направленность вектора напряженности магнитного поля Н определяется правилом буравчика, или же правилом винта.

Демонически скрипя мелом, лектор изобразил нечто, подобное бублику (вероятно, катушку индуктивности), и несколько погнутых стрелочек.

– Предположим, что мы вкручиваем штопор правой рукой, вращая рукоятку в сторону протекания тока. Тогда острие штопора будет указывать направление вектора Н. Вихревое электрическое поле создает, условно говоря, воронку, и вектор магнитного поля направлен вглубь ее.

Вот! Я поймал нужное слово и завершил фразу. В этот момент Светка тронула мое плечо и спросила:

– Что ты делаешь?

– Пишу.

– Я заметила, – Светка подмигнула, глядя на мою руку.

Кисть руки держала авторучку, ее стержень указывал на хвостик буквы «и», которой оканчивалось слово «воронки», последнее в предложении: «Ложась на борт и черпая пробоиной воду, бригантина проваливалась вглубь воронки».

– Я пишу о путешествиях, – сознался я и, вполне возможно, покраснел.

Светка была стервочкой с длинными ногтями артериального цвета. Я ожидал от нее в качестве ответа скривленных губ и снисходительной усмешки.

– Круто, – сказала она. – Дашь прочесть?

Дать было стыдно. Выразить идею мне никак не удавалось: персонажи говорили не о том, сюжетные ходы оказывались примитивны, а описания – поверхностны. В отчаянии я влепил идею под конец чуть ли не прямым текстом. Пафосно и напыщенно, как некролог по Сталину. Словом, рассказ был графоманью чистой воды… Однако не дать – означало бы открыто признать свой позор. Я протянул Светке тетрадь.

Она читала, я краем глаза следил. Ее личико выражало эмоции – краем глаза сложно заметить, какие именно. А краем уха я слушал лектора. Он говорил много всего, глубоко научно обоснованного, и изображал на доске ряды пугающих символов интегрального вида. Мне мало что удалось понять, но одна его фраза звякнула в мозгу резонансом. Я записал ее в блокнот.

Соседка дочитала, вернула мой, так сказать, конспект и долго внимательно смотрела на меня. Пока она смотрела, я успел подумать: будь мы героями пьесы, здесь стояло бы слово «пауза».

– Ты давно пишешь? – спросила, наконец, Света.

– Со смерти отца.

Она изменилась в лице, и я уточнил:

– Это не просьба о сочувствии, а отсчет времени. Моя жизнь делится на ДО и ПОСЛЕ. Писать я стал ПОСЛЕ.

– Ты хорошо пишешь. Интересно.

– Паршиво, – сказал я. – Пытаюсь передать одну мысль, и это никак не выходит. Коряво, грубо…

– По-моему, все понятно.

Я промолчал, поскольку не знал, как ответить: поблагодарить за поддержку или фыркнуть цинично «да неужели?» Мое лицо выразило: «Да неужели?»

– А знаешь, – вдруг шепнула Света, – дед Майкла Фарадея был моряком.

– Правда?

Мое удивление относилось скорей к тому факту, что блондинка-модница знает само имя Майкла Фарадея, чем к родственным связям ученого.

– Правда. И не просто моряком, а кем-то вроде капитана. В общем, да, капитан. Он был известный путешественник, можно сказать, английский герой. Как звали – я, конечно, не помню. Его все любили или, как минимум, уважали. А потом он погиб.

– В катастрофе?

– Да, в шторм. Как в твоем рассказе. Фарадею тогда было лет пять. И вот его родные и близкие – родители, дяди, тети – решили воспитать Майкла так, чтобы он вырос… ну, достойным великого предка. Пошел по стопам, как говорят. Тоже сделался моряком, потом капитаном, адмиралом или кем там еще. Все сошлись на том, что внук просто-таки обязан не посрамить память деда.

– Сочувствую.

– Ага, ты уловил. Бедного ребенка задергали до истерик. Учиться – только на «отлично», никак иначе. Читать романы или там Дюма – это для других детей, для Майкла – учебники по мореплаванию. Поиграть с приятелями? Э, нет. Стрельба, фехтование, и, конечно же, плавание каждый день. Даже осенью в холодной Темзе. Можно только представить, как все это его достало.

Света облизнула губы и продолжила темпераментный рассказ шепотом.

– Самое забавное вот что. Дед-капитан, судя по всему, был колоритнейшим мужиком. Останься он жив – наверняка полюбил бы внука, расписал бы ему во всех красках про дикарей из Полинезии, про морских черепах и белых акул, да каким строем идут в бой фрегаты, и как матросы привязываются к реям в бурю, и какие сказки ходят на флоте о Нельсоне да о Моргане, и еще тысячу всяких басен. А потом, конечно, взял бы внука на мостик своей бригантины в небольшое плаванье через Ла-Манш и обратно, рассказал бы, как зовутся все паруса, показал бы пушки и закат над морем, дал подержаться за штурвал, познакомил бы с боцманом, у которого попугай, рыжая борода и вонючая трубка. И внук так очаровался бы всем этим, что и не представлял бы своего будущего на суше!.. Но дед погиб, и Майкл возненавидел море.

Я поймал себя на том, что уже не слышал ни слова из произносимых лектором. Света продолжала:

– При таком раскладе не удивительно, что Майкл искал любые способы спастись от мореходного училища. Скажи он напрямую, мол, хочу поступить в университет – родители бы его заклевали. Но на свое счастье он знал, что для навигации всюду используют компас, а компас, говорят, допускает ошибки. Есть какие-то поля, которые сбивают его, из-за этого корабли сходят с курса. И вот Майкл Фарадей заявил родителям: мой долг (неплохо придумал, а?) – долг! – изучить физику магнитных полей, чтобы спасти морские суда от трагических ошибок. Представил все под таким благородным соусом, что никто не смог возразить – и Майкл поступил в университет, и стал великим ученым, и открыл электромагнитную индукцию. Так что мир обязан открытием тупорылым родителям Фарадея… и еще тому факту, что дед-моряк вовремя погиб.

Вот теперь наступила моя очередь молча пялиться на собеседницу и не верить услышанному. Это вышло настолько в точку, что до боли.

Я спросил после паузы:

– Откуда ты это знаешь?

Тогда Света сказала подряд три фразы, каждая из которых впечатлила меня больше, чем предыдущая:

– Прочла где-то и запомнила. А может, только что выдумала сама. А разве есть разница?

И вправду разницы-то никакой! Неважно, было ли так на самом деле – важно, что так МОГЛО БЫТЬ. Этого достаточно, от одной этой возможности стало светло в голове.

– Спасибо, – сказал я, чувствуя отчаянное желание расцеловать соседку.