Елисей Буза. В дебрях Заполярья

– Хорошо, Вася. – прервал его Буза – А ну, казаки! – обратился он теперь уже к команде – Выбирайся на лёд, дальше коч волоком тащить будем!

Казаки быстро спустились на ленский лёд, отошли подальше от его края, впряглись в заранее приготовленные ремни и принялись вытаскивать коч из воды. Это было тяжёлое дело: лёд крошился под тяжестью коча, который то и дело грозился завалиться на борт, люди на льду отчаянно скользили и падали, только с третьей попытки казакам Бузы удалось вытащить коч на прочный лёд и потащить волоком к ближайшей бухте.

– Вперёд, браты, вперёд, место зимовки близко! – подгонял своих товарищей тащивший с ними наравне коч Елисей Буза, заслышав вдали лай собаки. Последнее напряжение мышц, последний рывок вперёд – и коч «Варлаам Керетский» оказался в Жиганском остроге, передовом форпосте освоения северной Якутии.

«Да-а, Жиганский острог здорово изменился!» – подумал Елисей Буза, когда его ватага поставила свой коч в сарай, где он должен был переждать зиму. Ничто уже не напоминало в том Жиганском остроге, где остановился на зимовку по пути на Оленёк енисейский казачий десятник Елисей Буза со товарищи, того паршивого зимовья, которое основал Петр Бекетов всего 4 года назад. Теперь на его месте гордо возвышался большой острог с 5 башнями, внутри которого размещалась Спасо-Преображенская церковь, большой дом приказчика, избы 20 казаков, многие из которых за время службы уже обзавелись семьями, переженившись на якутках и эвенкийках, два балагана для промышленников, шедших отсюда далее на север и восток, амбар для ясачной и пороховой казны и кабак. Именно в кабак и пошли казаки Елисея Бузы после того, как представились жиганскому приказчику, дабы отогреться и наесться после волока по льду Лены. В кабаке под говорящим названием «Арака» (молочная водка) тем временем веселье шло полным ходом и выражалось оно в первоклассном мордобое, звуки которого были слышны ещё на улице. Внутри же «Араки» царил полный разгром: несколько десятков промышленников и казаков, застрявших в Жиганском остроге из-за слишком суровой зимы, весело волтузили друг дружку, по всему кабаку летала посуда и мебель, содержатель кабака испуганно прятался под стойкой, молясь, чтобы ему в драке не проломили голову до мозгов просто за то, что он не вовремя под руку попался, в мат промышленников и грохот разбиваемой в щепки мебели иногда вплетался хруст ломаемых человеческих костей. Другие бы на месте Бузы и его людей быстренько свалили из кабака, пока им бока не намяли, но они были очень голодны.

– Здорово, православный люд! – громко рявкнул Елисей Буза – Накормите путников?

– Это ты мне? – свирепо ответил Елисею Бузе промышленник с рассечённой левой скулой – А с какой стати я тебя, крысу воеводскую, кормить должен?!

– Мы тебе не приказываем нас кормить, но просим. – спокойно ответил Буза разгневанному промышленнику, верный своему принципу не дубасить бражников, дабы не замараться – Ты что тут, хозяин? Дай пожрать, мы голодны!

– У-у-убью-юю! – белугой заревел промышленник и с ножом наголо набросился на Елисея, но резануть не успел: на мгновение раньше Буза засадил ему кулаком по печени, а казаки его десятка, с нетерпением ждавшие знака со стороны командира, дружно вломились в кучу жиганских казаков и промышленников, весело работая кулаками и ногами, а Сергей Кандышев лихо швырял в обезумевшую толпу не только столы и табуретки, но и вырванных из её рядов особо драчливых промышленников. Через какие-то десять минут массовая драка в жиганском кабаке «Арака» благополучно завершилась без победителей и побеждённых: всё её участники вымотались и окончательно выпустили пар, да и драться было уже нечем, ведь вся мебель и посуда, которая к моменту прихода отряда Бузы ещё оставалась целой в кабаке, была расколочена вдребезги. Тот самый промышленник, который и полез на Бузу с ножом, встал, шатаясь и держась за расшибленную правую скулу, сказал десятнику:

– Ты атаман, того, извини, что я бока тебе намял, видит Бог, брага слишком крепкой оказалась…

– Ладно, бывает. – ответил Буза, прикладывая свой амулет-змеевик к подбитому левому глазу. После драки наступило довольно быстро наступило время примирения, скреплённое обильным брагопролитием, во время которой казаки Бузы перезнакомились и передружились со всеми промышленниками, которые застряли в Жиганске по пути к островам, лежавшим севернее Лены, где добывалась мамонтовая кость. Предводителем сей невезучей ватаги был Павел Кочерыга – тот самый промышленник со свороченными скулами. Нелюбовь его к представителям власти имела очень давние корни, даже в Сибирь он, старинный холоп, бежал после того, как высек на конюшне, как сидорова козла, собственного барина за то, что тот ради забавы выпорол его беременную сестру. Та от пережитого скинула ребёнка и, не выдержав позора, утопилась. Отчаявшись добиться правды (не положена она рабам!), Павел Кочерыга однажды подкараулил барина на конюшне и от души отходил его кнутом по загривку, выместив на подонке много лет копившуюся обиду, да так хорошо, что тот после порки умом тронулся. Не дожидаясь расправы за содеянное, Кочерыга бежал в Сибирь, где записался в казаки, но от судьбы не ушёл. Десятник ему попался из породы мерзавцев: казаков за людей не считал, присваивал себе их жалование, жировал, когда другие с голоду пухли. Однажды Кочерыга не выдержал и решил поговорить с десятником по-мужски, но тот разговор закончился плохо для их обоих, ведь после него десятник отправился на погост со свёрнутой шеей, а Кочерыга – на Лену, где быстро выдвинулся в предводители ватаги промышленников, ходивших на побережье и острова Ледовитого моря за мамонтовой и рыбьей костью, но своей нелюбви к представителям власти не оставил, не делая между ними особой разницы, честный человек или бесчестный, но как следует познакомившись с Елисеем Бузой, сказал:

– Настоящий казак, не то, что некоторые! – и с этого момента они стали лучшими друзьями. Благодаря дружбе с промышленниками зимовка отряда Бузы в Жиганском остроге прошла весело, в попойках и братаниях, но не только праздным бездельем были заполнены долгие длинные месяцы. С самого первого дня казакам Бузы пришлось включиться в хозяйственную деятельность Жиганского острога, что было понятно: работы по обустройству сих диких мест было много, а сил собственно жиганских казаков для их выполнения не хватало. Казакам Бузы приходилось и избы строить, и стены чинить, и за ясаком ходить, и зверя бить – легче сказать, чего им в Жиганском остроге не приходилось делать. Порой казакам Бузы приходилось отходить от острога на десятки, а то и на сотни вёрст, где не то, что о казаках – о людях вообще не слышали. Буза всячески поощрял эти походы, заставляя брать с собой навигационные инструменты, дабы приучить своих казаков к составлению чертежей пройденных земель, ведь на Оленёк он собирался идти всерьёз, не как вольный охотник, задачей которого является набить побольше зверя и свалить в тёплые места, но как хозяин, намеренный освоить сии неведомые земли и всерьёз на них закрепиться. Как-то раз Онфим Крытов и Яков Кудояров вместе с Павлом Кочерыгой отправились на левый берег Лены за сбежавшими острожными оленями, но поход, на который отводилась от силы неделя, растянулся на месяц. В поисках оленьих следов Онфиму и Якову пришлось прорубать дорогу через бурелом, проваливаться по горло в воду многочисленных речек и озёр, бердышами отбиваться от волков и росомах, видимо, хорошо познакомившихся с людьми и теперь видевшими в них источник свежего жирного мяса, терпеть жестокие голод и холод. С горем пополам, но жиганских острожных оленей казаки нашли почти в трехстах километрах от Жиганска, на берегу Муны, левого притока Лены, речки, хоть и мелкой, но бурной и своенравной, о чём свидетельствовал густой пар, шедший от полыней, которые не думали затягиваться льдом даже в тот лютый мороз, который стоял на Среднесибирском плоскогорье. Как бы то ни было, но всех острожных оленей, которых сбил с панталыку и угнал с собой сокжой (дикий северный олень), казаки нашли и теперь решили сделать привал, дабы спокойно поесть и отдохнуть перед дорогой обратно, но только казаки начали закусывать строганиной, как Николай Кочерыга и выпалил:

– Да, славное дело ваш десятник затеял, идти водным путём на Оленёк, да только вот зря…

– Это почему это зря? – спросил Онфим Крытов, откусывая здоровый кусок строганины, – Ведь водным путём по-любому идти легче и короче, чем сухим, особенно здесь, в Якутии…

– Ну, я бы так не сказал. – хитро прищурившись, ответил Кочерыга – Ведь от этого самого места, где мы сейчас столуемся, до Оленька всего 121 верста…

– Сколько, сколько? – едва не подавившись строганиной, спросил Яков Кудояров. В шоке от этого известия был и Онфим Крытов, ведь столь искомая и желанная ими река Оленёк находилась рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, а Павел Кочерыга тем временем довольно продолжал:

– Ваш Оленёк совсем рядом находится, вот за этим гольцом, день пути – и мы уже там…

– Если это так, – оправившись от первого потрясения, проговорил Кудояров, – То какого лешего мы тут забыли? – и стал собираться в дорогу. Буквально окрылённый известием о близости Оленька, Крытов последовал его примеру и троица вместе со стадом острожных оленей двинулась вверх на голец, по которому можно было дойти до реки Оленёк. Подъём на голец прошёл быстро, что неудивительно – энтузиазм первооткрывателей придал казакам сил, правда, их смущало то, что снежный покров по мере подъёма вверх постоянно уменьшался, пока не исчез совсем, хотя по логике всё должно было быть с точностью до наоборот, но только спустя некоторое время они поняли причину этого парадокса. Едва группа ступила на вершину гольца, как на нём задул лёгкий ветерок. Поначалу казаки не обратили на него никакого внимания – ветерок как ветерок, экая невидаль – но время шло, ветерок крепчал и через какие-то 40 минут превратился в самый настоящий ураган. На казаков и их верных оленей обрушился шквал невиданной силы, обрушивавший с собой здоровенные куски снега и льда и сшибавший всё живое с ног, хотя, кроме казаков и их оленей, ничего живого на этом гольце и не было – ничто не могло выдержать этого чудовищного полуночника, царя этой земли, который в считанные секунды сносил с неё и мхи, и лишайники, и снег, оставляя после себя только камни, отполированные до зеркального блеска. Ползший на четвереньках Яков Кудояров (иначе по гольцу нельзя было передвигаться) нащупал среди гладких камней что-то мягкое. Подползя поближе, он рассмотрел, наконец, высушенный труп человека, судя по одежде – устюжского казака. Обладавший развитым воображением, Яков Кудояров представил себе, как несчастный был застигнут ураганом на гольце, как заблудился в снежном вихре и, не найдя путей спасения, замёрз под дикий рёв ветра, ставший для него поминальной молитвой. Глядя теперь в пустые глазницы трупа, обращённого ветром и холодом в мумию, Яков внезапно вскрикнул:

– Онфим! – и бросился назад, к Онфиму Крытову, который в силу своей старости здорово отстал от своих товарищей. При нулевой видимости и сильном ветре, валившем с ног любого, кто осмеливался поднять голову, найти Онфима было нереально, однако Яков нашёл его быстро, в нескольких десятках шагов от себя, стоявшего, как истукан. В ужасе Кудояров ощупал Онфима: тот был холоден, как лёд и лишь у горла слышался слабый стук. Услышав его, обрадованный Кудояров схватил Крытова в охапку и потащил его к ближайшему оленю, который ещё держался под порывами ледяного ветра. Добравшись до оленя, Кудояров немедленно располосовал ножом его вену и приложил к ней едва живого Онфима Крытова: