Он вглядывался в лицо своего подчиненного, подмечая, что что-то изменилось в этом несуразном человеке, но никак не мог понять, что именно.
– Нет, – спокойно ответил Шенхель.
– Как нет? – вздрогнул Энберген.
Лионджа взглянул на инспектора своими ярко-ярко-синими глазами, и на секунду Энбергену показалось, что все происходящее просто кошмарный сон. Потому как на него смотрел не знакомый ему много лет трусоватый младший инспектор Шенхель, на него смотрела какая-то потусторонняя сущность, от взгляда которой ему захотелось выпрыгнуть в окно и бежать, только для того чтобы больше никогда не встречаться с ней.
– Коменданта Аквомория повесили за его преступления, чего он, собственно, и заслужил, – ответил Шенхель, впитывая исходящий от инспектора страх, и вышел из кабинета.
Под конец жизни император Цернелий Энокентий Тербский не находил себе места, измученный паранойей, которая по мере его старения усиливалась все больше и больше, не давая покоя ни ему, ни его подданным, ожидающим от императора все новых и новых причуд.
Каждую ночь он менял место спальни, переходя из одной комнаты в другую, которых было великое множество в его огромном дворце.
Цернелию казалось, что его преследуют души казненных им когда-то людей, и стоит только закрыть глаза, как они набросятся на него из потустороннего мира, желая забрать с собой.
Постепенно вокруг императора собралось великое множество самозваных колдунов и магов, приобретающих все больше и больше власти и влияния, которыми он щедро одаривал их.
Но стоило Цернелию заподозрить, что кто-то из магов – шарлатан, как того неминуемо ждала смерть. И, казнив самозванца, император начинал еще сильнее переживать, причисляя дух этого человека еще к одному врагу, от которого ему нужно защищаться.
Чтобы не пускать этот важный вопрос на самотек, Цернелием был организован целый отдел, специализирующийся лишь на подборе магов. Служащие смеялись в душе, наблюдая дешевые фокусы, которые им пытались выдать за магию.
– А я еще на будущее гадать умею! – кричала старуха, стараясь убедить сидящего со скучающим видом чиновника.
Он зевнул:
– Вы нам не подходите, говорю уже в сотый раз. Я знаю вкус его величества, вы его только разозлите.
Старуха, недовольно фыркнув, вышла из комнаты.
За окном, словно раненый зверь, застонал ветер, с шумом зашатав растущие у дворца деревья. Послышались глухие удары веток о каменные стены строения. Ясное небо стремительно посерело, и из него брызнула пару крупных дождевых капель.
От такой резкой смены погоды служащему стало не по себе, и он встал, собираясь зажечь свечи, чтобы осветить внезапно потемневшее помещение.
Бесшумно, словно тень, в дверь вошел какой-то пухлый, несуразный мужчина. Чиновник хотел было на него заорать, но, встретившись с лионджей взглядом, застыл, не смея пошевелиться. Ему показалось, что, возможно, его величество и не был выжившим из ума стариком…
– Я к императору, – холодно бросил вошедший Шенхель.
Чиновник кивнул головой, не имея сил что-либо возразить.
После встречи с лионджей Цернелий окончательно поник, решив, что его грехи вызвали из подземного ада демона, явившегося покарать их. А Шенхель, усмехаясь, получил власть, о которой мечтал всю жизнь.
В отличие от большинства кровавых диктаторов, которым, чтобы удерживать в подчинении подданных, требуется огромное войско и тысячи шпионов, неустанно выискивающих мятежников, лиондже не требовалось ничего, всем необходимым его наделила сама природа.
Ему достаточно было встретиться с человеком взглядом, чтобы тот, забыв обо всем, впал во всеобъемлющий ужас и, упав на колени, был готов исполнить любой приказ, не имея сил сопротивляться демону в обличье человека.
И Шенхель с удовольствие впитывал в себя исходящий от них дикий страх и ненависть. Больше он никогда не станет трусливым инспектором, над которым все насмехаются. Ведь в мире не найдется человека, способного противостоять ему!
Летая разумом над Энносом, он часто подмечал людей, нелестно высказывающихся о нем, а затем направлял стражу, чтобы покарать их.
Как-то его внимание привлек странствующий жрец-лекарь, неизвестно откуда взявшийся в столице. Это был низкий старичок с длинной, словно у волшебника, седой бородой. Жрец, тряся кулаками, произносил гневные речи собравшимся вокруг него на площади людям, обличая преступления Шенхеля.
Посланные дважды для его поимки стражники не смогли обнаружить жреца, который постоянно ускользал из-под самого их носа.
И тогда Шенхель решил отправиться к нему сам. «Ну, вот и пришел твой последний час, дед!» —усмехнувшись, подумал лионджа.
Жреца он нашел на площади, тот что-то увлеченно говорил толпе. Увидев ледяной взгляд своего правителя, люди поспешили покинуть это место.
Шенхель приближался к старику в радостном предвкушении, понимая, что в этот раз мятежнику не удастся избежать праведного суда.
Они оказались друг напротив друга, и лионджа пристально взглянул жрецу в глаза самым страшным демоническим взглядом, именно тем взглядом, от которого человек, соприкоснувшись с потусторонним миром, впадает в ужас, забыв обо всем на свете.
Но Шенхель не почувствовал исходящего от старика страха. Жрец стоял по-прежнему спокойный и даже слегка улыбался.
– Ты не всесилен, лионджа, – прошептал старик.
И Шенхель почувствовал сильную волну страха, охватившую его существо.
– Встань на колени, – услышал он негромкий, но властный голос и был вынужден подчиниться. —Ты больше не имеешь власти, твоим гнусным преступлениям пришел конец, – продолжил говорить пророк Айван.
В голове Шенхеля, словно ураган, крутились мысли: «Как такое может быть? Моя безграничная власть исчезла, я снова просто трус, такая же никчемность, как и был раньше».
Внутри Шенхеля что-то щелкнуло, и он услышал неясный звук, словно где-то вдалеке звенел колокольчик, который звал его.
Этот звон привел Шенхеля к дому с круглыми колоннами, дверь в который ему открыл ссохшийся от времени старик, звавшийся когда-то Луцием. Они встретились одинаковыми ярко-ярко-синими глазами и, не сказав ни единого слова, вошли внутрь, словно знали друг друга не одно столетие.
«Лионджи всегда находятся в одном месте, они как фильтр, поглощающий испускаемое людьми зло, которое больше не должно разлетаться по миру», – позже скажет пророк Айван.
Пройдут века, количество лионджей возрастет до нескольких десятков, и, наверное, они бы так и жили на окраине города в доме с круглыми колоннами до Великого Судного дня, если бы не произошедшие события, названные позже на Юге Вечной зимой Энноса.
Кто-то будет связывать произошедшее с гневом богов, кто-то с приходом великого ледника, кто-то с исчезновением теплого течения, омывающего их страну, но искать причину будут историки будущего, людям же тех лет будет не до этого…
Погибая от лютого холода, видя, как в считанные дни, попадая в ледяные объятия, разрушаются некогда цветущие города, люди в поисках спасения устремятся на юг, где часть из них вместе с племянником погибшего императора образуют Осколок Энноса в бывших пограничных крепостях у самой Вистфалии.
Другая часть, возглавляемая профессором Иоганом Гонием Платовым, переселится на остров Ройзс, где они создадут свободное общество, свободное от всего: от титулов, обычаев и даже некогда предавших их богов.
Но это уже другая история… история Энноской империи закончилась навсегда.
Когда, не выдержав холода, дом с круглыми колоннами превратился в ледяные развалины, лионджи лишь обменялись несколькими короткими фразами и переселились в опустевший императорский дворец, где продолжили доживать свои бессмертные жизни.
Луций вышел из воспоминаний, возвратившись сознанием в тронный зал дворца.
«Эх, было время», – с грустью подумал он. «Прошлого не воротить».
Лионджа устремляется сознанием туда, где в закрытой аквоморовой дымкой Лиции рядом с королем стоит человек с ярко-ярко-синими глазами. Он с важным видом, испытывая гордость от своей власти и положения, что-то рассказывает кряхтящему в ответ монарху.
«Рано или поздно ты тоже отправишься к нам, и твоей радости придет конец!» – злорадствуя, думает Луций.
– Когда-нибудь и он поплатится, когда лишится власти, как когда-то лишился ее я, – словно прочитав его мысли, прошамкал сидящий в этой же комнате с аквомором в руке Шенхель.
– Конечно, – соглашается с ним Луций. – Все мы когда-нибудь будем здесь.
И два старика, слегка потерев руки, чувствуют, как их наполняет радость от того, что скоро у кого-то еще закончится жизнь, оставив лишь воспоминания, прокручиваемые миллиарды раз в вечном сознании…
Глава 1. Уил
На чистом, совершенно безоблачном небе загорались бледно-голубые звезды.
Уил шел по узкой извилистой улице, вымощенной потрескавшимися серыми булыжниками. По ее бокам тянулись низкие обшарпанные домики желто-коричневого цвета, как и все в Лиции, покрытые густым, насквозь въевшимся в них налетом аквомора, выходящего из огромных оранжево-красных труб расположенного на окраине города завода. Этот неприятный ярко-голубой дым растекался над огромной столицей, окутывая ее, словно коконом, в легкую синеватую дымку.
– Дорогу! – рявкнул кто-то сзади.
Уил инстинктивно отшатнулся в сторону, прижавшись к грязной стенке здания, рядом с которым находился.
Бричка, запряженная двумя серыми скакунами, ураганом пронеслась мимо него, под недовольное ворчание отскакивающих в разные стороны пешеходов.
Над головой заскрипели открывающиеся ставни, и Уил, недолго думая, отпрыгнул в сторону, услышав сзади плеск выливающихся из окна помоев.
Он остановился и, сняв с головы, покрутил в руках свою зеленую шляпу, на которой были нарисованы синие овалы, опоясанные толстыми неровными линиями.
Этот незамысловатый узор должен был напоминать Глаза Акилина, но из-за дешевизны шляпы он был скорее похож на каких-то съежившихся синих гусениц.
Зеленый цвет в Вистфалии символизировал начало новой жизни, и потому этот головной убор как нельзя лучше подходил к сегодняшнему празднику – Дню смены дат1.
«Не хуже, чем у других. Главное не заляпанная. Пойдет для устраиваемого жрецами маскарада», – осмотрев шляпу, подумал Уил, не верящий в Акилина с того самого злополучного дня, изменившего его жизнь.
Как говорили жрецы, в этот день Акилин, скрытый за сияющими звездами, переводит на своих Великих часах Стрелки жизни сотворенного Им мира, решая, продолжат ли жить люди или будут уничтожены за совершенные ими грехи.
Уил взглянул на небо, на котором, ослепительно блестя, продолжали разгораться все новые и новые синие звезды, освещая своим холодным светом окутанную аквоморовой дымкой Лицию с суетящимися в ней людьми.
Глаза Акилина появлялись один раз в год в одно и то же время на один вечер, а затем исчезали, скрываемые Великой зарей.
Считалось, что в этот момент Акилин вместе со всеми жившими когда-то людьми наблюдает с неба, и когда совершаемое в мире зло переполнит Его чашу терпения, Великая заря не закроет Синих звезд, вместо этого они увеличатся в миллионы раз, и из них выйдут посланники Акилина, которые уничтожат людей.
«В чем же справедливость уничтожать виновных и не виновных? Разве одни люди должны отвечать за грехи других?» – вспомнилось Уилу, как однажды он задал этот вопрос жрецу, но тот, так и не найдя, что ответить, лишь наорал на него, прихожанина, посмевшего усомниться в верности установленных свыше догматов.
– А я тебе говорю, карга старая, Великой зари не будет. Я это нутром чую!
Услышал Уил недовольное ворчание какой-то старухи, стоящей на крыльце желто-серого домика с остроконечной крышей.
– Твое гнилое нутро только нечистых чует! Точно накаркаешь своим поганым языком конец света. Ох, накаркаешь! —сплюнув, ответила ей другая старуха, высунувшись из окна второго этажа.
– Тьфу, ведьма! – зло прошипела старуха на крыльце.
Уил рассмеялся, слушая их перебранку.
Свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с высоким худым, словно полено, «бродячим торговцем», держащим в руках охапку слегка пожелтевшей прессы. Торговец с сонным ничего не выражающим видом слонялся по улицам, выискивая, кому впарить свой товар.
Уил отшатнулся в сторону, не желая тратить на него время, но тот, выдавив вялую улыбку, словно прорезь на резиновой маске, перегородил ему путь.
– Добрый вечер, Вистфальские вести не желаете? Только сегодня в честь величайшего праздника невиданная скидка. Из наших газет вы узнаете правдоподобную информацию о произошедших в Вистфалии событиях, – без всякой интонации произнес заученный текст продавец.
На обложке газеты красовался портрет канцлера, улыбающегося во все тридцать два зуба, и радостно пестрел заголовок: «Победа над беспризорностью. Все бездомные дети столицы наконец-то обрели дом впервые за пятьсот лет!». Как будто подтверждая правдивость написанных слов, из-за угла вынырнул грязный босоногий мальчишка лет восьми. Беспризорник слезящимися глазами посмотрел на Уила и жалобно пролепетал:
– Подайте на пропитание.
«Бродячий торговец», увидев, что его товар неинтересен, вздохнул и удалился выискивать новых потенциальных покупателей.
Беспризорник еще раз жалобно взглянул на Уила, а затем пронзительно закашлялся, согнувшись пополам, тяжело вдыхая приоткрытым ртом воздух, задыхаясь от приступа кашля. Серый скомканный носовой платочек в руках мальчишки покрылся синими тугими, словно засахарившееся варенье, сгустками, выходящими из его груди.
Уил вздохнул, слушая его надрывающийся лай. Практически каждый житель Лиции рано или поздно сталкивался с Синей чахоткой, убившей больше людей, чем может убить любая война. Вдыхая каждый день ядовитые пары аквомора, люди медленно задыхались, чувствуя, как синяя тугая жидкость, словно камень, ложится на грудь, заполняя ее. Поэтому большинство вистфальцев не доживало и до сорока лет.
«Мы как скот, нас используют, пока мы можем работать, а потом, когда мы ослабеваем, чтобы не кормить, убивают ими же созданными болезнями» —подумал Уил. – «На что только не способны люди в стремлении заработать богатство. Кого из аристократов волнуют судьбы простолюдинов?».
Уил залез в карман, собираясь кинуть пару драхм беспризорнику.
«Мальчишка все равно умрет, но так он хотя бы умрет с улыбкой на лице, съев перед смертью сахарную трубочку», – с тоской подумал он.
Но карман оказался пуст. Уил совсем запамятовал, что истратил последние драхмы на покупку шляпы. Он, почувствовав, как на душе заскребли кошки, отвернул голову, не желая видеть умирающий взгляд ребенка.
«Эх, а когда-то я верил, что в Замерзшей Империи способны вылечить Синюю чахотку», – вспомнились Уилу его по-детски наивные рассуждения. —«Как все же мало значит человек в этом мире».
Он поднял глаза и взглянул на медленно разгорающиеся на небе великолепные синие звезды, никак не сочетающиеся с серостью раскинувшегося под ними мира, словно жемчужинки, упавшие в сточную яму.
«Если Акилин существует и подвергает на такие страдания сотворенных им людей, то зачем в него верить? Лучше просто признать, что его нет», —в который раз подумал Уил.
Дойдя до конца улицы, он оказался перед трехэтажным зданием, сделанным из красного камня – Городской Расправой Лиции. Здесь за узенькими, заляпанными синим налетом окнами располагались душные кабинеты перебирающих пыльные бумажки городских чиновников. Иногда с важным видом чиновники переходили из одного кабинета в другой, перенося охапки никому не нужных бумаг, и с гордым пренебрежением смотрели на редких посетителей, заходящих к ним, нарушающих покой их сонного бумажного царства.
Уил как никто другой знал, насколько равнодушными могут быть те, кто поклялся защищать интересы обездоленных и нуждающихся людей.
«Как же так?», – не понимая, думал он раньше. Они же для этого и пришли на работу, надев гордую форму вистфальских служащих. Пока, наконец, окончательно не убедился в том, что чиновники живут совершенно в своем мире, успешно выдуманном ими и заверенном в написанных ими же отчетах, а люди, которым они должны помогать, не более чем назойливые мухи, пытающиеся нарушить их покой.
Послышался щелчок, дверь красного здания резко распахнулась.
Оттуда вывалились несколько снаряженных ведрами и тряпками смуглых рабов-эвенков, имеющих густые косматые брови, свисающие на узенькие глазки, и непропорционально выпяченные вперед подбородки, делающие представителей этого народа степных дикарей настоящими уродцами.
Эвенки жили на самой западной границе Вистфалии. Совершая быстрые грабительские набеги на малые государства, оставшиеся от некогда великой Иннатской империи, эвенки выходили к пограничным крепостям Вистфалии, где особо неудачливые из них, попав в плен, были вынуждены оставаться в рабстве до конца своей жизни.
В вистфальских городах рабами были не только они, но еще и вильменцы, ягоны, иньянки и другие не вистфальские народы, присоединенные к их королевству.
Положение же собственных вистфальских крестьян было не лучше: их покупали и продавали, проигрывали в карты, обменивали на нужный товар, кораблями отправляя за границу.
Единственная причина отсутствия их в качестве рабов в городах была в том, что это могло вызвать ненужные вопросы у городских обывателей, которые бы видели рабов не чужеземцев, а таких же вистфальцев, как и они сами. А чужеземные рабы, наоборот, внушали национальную гордость, показывая, что вистфальцы – народ господ, о котором заботится верховная власть. Даже объявления о продаже вистфальских крестьян не печатались в газетах, создавая видимость национального единства. Да, одной из главных проблем Вистфалии было скрывать и стыдливо замалчивать проблемы, а не решать их.
За рабами шел, попыхивая трубкой, тучный городской чиновник, одетый в синий с золотыми вставками камзол.
– Тупые уроды! Ну, объясни, мне, бездарь, куда ты это понес? – гневно заорал он на идущих впереди эвенков.
Рабы, прислонив к зданию деревянную лесенку, стали оттирать покрытую синей копотью красующуюся над входом надпись: «Добро пожаловать! Городская расправа Лиции. Обращайтесь по любому вопросу, мы всегда рады вам помочь!» – торжественно гласила она.
Стражник продолжал ворчать на рабов, костыля, на чем свет стоит не отмывающийся синий налет:
– Здесь может соизволить поехать сам его величество или его светлость канцлер, и вы хотите, чтобы они увидели заляпанную табличку?
Рабы, разумеется, ничего не хотели: ни чистую табличку, ни довольное выражение его величества от созданного для него красивого представления, показывающего, как развивается страна в его мудрое царствование. Не хотели они стоять, выдавливая восторженные улыбки, и на ломаном Вистфальском расхваливать соизволившему обратить на них внимание сановнику, как прекрасно живется им в этой стране. Такую чудесную жизнь они и представить не могли в своем диком лесу, а в реальности сами эвенки только и мечтали сбежать из этого «рая». Да и не только эвенки, по правде говоря, но и значительная часть коренных вистфальцев мечтала о том же самом.
Тем временем чиновник отмахивался, словно от надоедливой мошки, от какого-то взмокшего от волнения старика, пытающегося зайти в Городскую Расправу.
– Меня ограбили! – не унимаясь, кричал дед. – Я требую, чтобы грабителя поймали! Пятисот драхм, господин чиновник, пятисот, и все пропало, пока я ходил сидеть с внуком! Это были все мои деньги, как я доживу до конца месяца?
– Затянув пояс, —проворчал в ответ городской служитель. – Мы закрыты на праздник, приходите потом.
– Это вам легко говорить, – дед бросил взгляд на выступающий из-под формы живот чиновника. Завтра, черт бы их побрал, сукиных детей, грабители уже будут далеко, а мне чаво делать, подохнуть с голоду?
Чиновник, перехватив брошенный на его живот взгляд, перекосился от недовольства.
– Я занимаюсь предпраздничной очисткой города, ваше ограбление меня не волнует, – зло проворчал он.
Дед замахал руками, что-то объясняя стражнику, продолжая бесполезный спор.
У наблюдающего за этой сценой Уила нахлынули неприятные воспоминания детства, которые он, покачав головой, тут же отбросил прочь: «Кого тут винить? В Вистфалии можно надеяться только на себя» – с легкой тоской подумал он.
Наливаясь синевой, звезды стали еще ярче. Это означало, что Великий праздник начнется уже совсем скоро, и потому Уил ускорил шаг. Вскоре он оказался перед покосившимся на левый бок домиком, стоящим в зарослях крапивы.
Рядом с крыльцом в свободном бледно-зеленом сарафане с вплетенными в светлые волосы синими камушками стояла его жена Лика. Ее живот, выпирающий из сарафана, был хорошо виден издалека, и Уил, взглянув на него, улыбнулся своему еще не родившемуся ребенку.
Лика, заметив его улыбку, улыбнулась мужу в ответ:
– Я тебя уже заждалась, – прошептала она, взглянув на Уила.
– Прости, – взяв за руку супругу, ответил он. – Работа будь она не ладна. Даже в священный праздник нашим хозяевам кажется, что денег им все еще недостаточно.
– Я знаю, – грустно ответила Лика, – но так хочется провести время вместе, как в детстве. Уже скоро наша жизнь не будет прежней.
Уил вздрогнул: мысль о том, что он в ближайшее время станет отцом, пугала его. Заметив напряжение на лице супруга, Лика, желая переключить его мысли, дернула мужа за ободок шляпы, так что она закрыла Уилу глаза.
– А тебе идет праздничная шляпа, ты в ней солидно выглядишь! – с наигранной легкостью засмеялась Лика.
– Как будто с карнавала сбежал, хоть детей развлекай, —усмехнулся Уил. – Лицо синее, шляпа зеленая, был бы еще красный нос и вообще красавец.
Они засмеялись. Его смех перешел в приступ кашля, и Уил, содрогнувшись всем телом, выплюнул синий сгусток, скопившегося в легких аквомора.
– Мне кажется, этот город проклят, здесь мы постоянно теряем тех, кто нам дорог, – вздохнула Лика, с тревогой взглянув на закашлявшегося мужа. – И я боюсь… Мне страшно за судьбу нашего малыша.
Уил, все еще тяжело дыша, взял супругу за руку, а затем прижал к себе, как прижимает родитель своего ребенка, желая уберечь от опасностей этого мира.
– Мы должны верить только в хорошее. Его детство будет в тысячи раз лучше нашего, – погладив жену по животу, произнес Уил. – Я клянусь тебе в этом, моя дорогая.
«Как бы я хотел, чтобы наша жизнь прошла в другом месте, и мой ребенок никогда не видел этого ужаса. Но кому мы нужны?» – подумал он, еще сильнее прижимая к себе жену, которая была для него всем: и любовью, и другом детства, и просто единственной близкой душой в этом сером жестоком мире.
– Главное верить в хорошее, – произнес Уил, сжав теплую руку супруги.
И, видя, как от его слов на лице Лики проблескивает улыбка, он, как всегда, почувствовал охватывающую его радость. Ее улыбка была главным сокровищем, какое только мог себе представить Уил.
– Я знаю, – тихо ответила Лика и, почувствовав легкое шевеление в животе, прошептала: – Как жаль, что наши родители не дожили до этого дня и никогда не увидят нашего малыша.
Перед глазами Уила предстало лицо матери, когда он видел ее в последний раз.
– Говорят, каждый когда-то живший на этом свете человек сегодня смотрит на тех, кто ему дорог, – произнес Уил, тоже прислонив руку животу супруги, почувствовав шевеление малыша. – Они его увидят, точно увидят, главное не переживай.
А сам тем временем подумал: «Ничего они не увидят… Наши родители давно обратились в прах, и хочешь признавай, хочешь нет, но это есть горькая правда жизни».
Лика согласно кивнула головой, когда как в уголках ее глаз заблестели капельки слез.
– Как красиво! Словно тысячи переливающихся жемчужинок! – подняв голову, заворожено произнесла она, глядя на раскинувшееся над ними бескрайнее небо, на котором, освещая землю, горели своим холодным светом синие звезды. —Это великолепно! Такую красоту способен создать лишь Акилин! Интересно, может ли быть в жизни что-то красивее, чем это?
– Ты, – поцеловав жену, ответил Уил. – А это всего лишь мерцающие точки на небе, ничуть не лучше, чем камушки в твоих волосах.
Лика вздохнула:
– Я знаю, ты не веришь в Акилина, но просто признай, что это великолепно.
– Это великолепно, – нехотя проворчал Уил.
«Даже слишком великолепно для этого серого мира».
Они взялись за руки и, вскоре смешавшись с потоком спешащих на праздник горожан, оказались на площади, раскинувшейся вокруг белоснежного каменного храма, посвященного Акилину.
Над храмом, устремившись ввысь, возвышался зеленый купол, на котором были нарисованы синие человеческие глаза, пристально, с легким презрением смотрящие на находящихся внизу людей, как господин смотрит на своих неразумных рабов.
На площадке перед входом стоял одетый в традиционный зеленый бархатный кафтан жрец. Это был неприятного вида коротенький и толстый старичок с желтыми, цвета соломы волосами.