Беглец перебрался через стену, оказавшись, наконец, на свободе. Никто и не пытался его остановить. Луций ликовал. Идя по Аквоморию, он впитал столько страха, испускаемого стражниками, что до сих пор чувствовал приятное тепло, греющее его тело.
Никто не искал сбежавшего каторжника, точнее, всем было не до него. Из шестисот работающих здесь охранников больше половины решили уйти в отставку, наотрез отказавшись выходить на работу за любое жалование, заставляя трястись от ярости и топать ногами коменданта Аквомория. Каждый, глупо улыбаясь, рассказывал правдоподобную историю, почему ему срочно нужно покинуть это проклятое место, но никто и словом не обмолвился об увиденном накануне демоне.
Вскоре Луций оказался в родном Нойзи, городе его сновидений, в городе, к которому когда-то были прикованы все его мечты и планы. Но это было в прошлой жизни, жизни незнающего бед богатого торговца. Теперь же, скитаясь между серыми постройками городских кварталов, он был всего лишь одним из множества бродяг, странствующих по бескрайнему Энносу.
В городской сточной яме, где в сливаемых дворцами местной знати помоях копошатся черные крысы, выискивая себе пропитание, недовольно зыркая красными глазами на греющихся здесь бездомных, Луций нашел своего сына Гая.
Перепачканный мальчуган опасливо взглянул на приближающегося к нему статного мужчину с ярко-синими, небесного цвета глазами и шарахнулся в сторону, не узнав отца.
– Стой! – крикнул Луций, стараясь задержать ускользающего сына.
Но тот даже не обернулся. Измученному за время долгих скитаний Гаю казалось, что его могут искать лишь для того, чтобы причинить вред.
– Гай, ты меня разве не узнал? – прокричал ему в след отец.
Но ужас продолжал гнать мальчика прочь от незнакомца.
Вскоре Луцию удалось схватить сына за плечи. Тот, пытаясь вырваться, словно дикий зверек, пойманный хищником, испуганно смотрел расширенными от страха глазами и, всхлипывая, закричал:
– Отпустите! Я ничего не сделал! Вы обознались! Пожалуйста, отпустите! – и на хлопающих глазах выступили слезы.
Луций прижал сына к себе:
– Разве ты не узнал отца? Гай, это же я, твой папа. Да перестань ты уже вырываться, проказник.
Ребенок резко замолчал, уставившись на Луция раскрытыми от удивления глазами:
– Как? – не веря, прошептал он, рассматривая отца. – Мне это не снится?
– Нет, Гай, тебе это не снится, – чувствуя, как у него самого выступили слезы, ответил Луций. – Теперь мы будем с тобой вместе, и так будет всегда.
Прошло несколько недель. Доведенный до изнеможения Гай начал восстанавливаться после перенесенных им испытаний. И Луций не отходил от сына ни на шаг, неустанно стараясь поднять ему настроение, уча заново радоваться жизни.
– Представляю лица стражников, – засмеялся Гай, когда отец рассказывал о своем побеге. – Так им и надо за то, что удерживали тебя!
– Видел бы ты их лица, когда они пошли увольняться, – смеясь, ответил Луций.
– Но ты не мог их видеть, ты уже был по пути сюда!
– Я же уже сказал, что способен видеть все, где бы это ни происходило.
– Я тебе не верю, – нахмурив лоб, серьезно произнес сын. – Ты все это выдумал, чтобы развлечь меня.
– А как же я оказался здесь? —лукаво улыбнувшись, спросил отец.
– Не знаю, но как-то по-другому, а мне не хочешь говорить, думая, что я не пойму, поэтому и придумал эту сказку, – неуверенно произнес ребенок.
– Хочешь, скажу, чем сейчас занимается твой давний соперник Дамон, который постоянно отбирал у тебя то, что ты раздобыл за день? – хитро спросил Луций.
– Никто у меня ничего не отнимал! – огрызнулся в ответ сын. —Тем более этот жирный нахал! Это я его бил, а не наоборот!
Луций потрепал Гая по голове:
– Правильно, мы Нованы не позволим, чтобы нас кто-то обижал, насколько бы сильнее не был наш противник.
Гай утвердительно кивнул головой.
– Считай это честным правосудием за твои синяки, сейчас Дамона у Кривого моста бьют двое старших ребят, уставших от его выходок.
Лицо Гая на мгновение просветлело. Отец заметил промелькнувшую улыбку, которую ребенок попытался скрыть.
«Мой сын», – самодовольно подумал Луций. – «И привычки как у меня в детстве».
С течением времени детский разум Гая сумел принять и поверить в правдивость слов в отца. Луций рассказал ему обо всех изменениях, произошедших с ним, кроме одной, пожалуй, самой главной – той, что превратила его в лионджу. Неизвестно почему, но у него не хватало мужества признаться, что он испытывает наслаждение, видя чьи-то мучения. Как бывает трудно сознаться близким в своих злодеяниях даже самым закоренелым преступникам, из-за страха разочаровать их любовь.
– Если ты стал бессмертным, я тоже хочу стать таковым, – однажды подумав, произнес мальчик, а затем серьезно добавил: – А то тебе скучно без меня будет.
Луций засмеялся при его по-детски наивных словах.
– Когда-нибудь я найду бессмертие и для тебя, обещаю, – и, почувствовав порыв тщеславия, договорил: – И для твоих потомков. Род Нованов станет бессмертным!
– А это возможно? – глядя на отца широко раскрытыми глазами, спросил Гай.
– Нет ничего не возможного в этом мире, сынок.
Сейчас Луций чувствовал себя богом на земле, способным на все. Ему еще предстояло узнать, как сильно он заблуждался.
Шли дни, Гаю становилось лучше, и Луций вернулся к своим мыслям о мести Маклингерам. Он начал подолгу оставлять сына одного, исполняя задуманное. Теперь они практически не общались. Впереди была бессмертная жизнь, поэтому Гай мог и подождать, а вот месть ждать не могла.
– Пап, давай просто уедем с этого места, которое принесло нам столько страданий, и начнем жизнь заново, – жалобно просил Гай отца, когда тот изредка появлялся в снятом им жилище.
Но Луций лишь отмахивался от него:
– Это вопрос чести, сынок. Как мы можем спокойно жить, когда Маклингеры не получили заслуженное?
И Гай, соглашаясь, грустно кивал головой.
Иов Фленгер Маклингер закончил работу и, бегло взглянув на стопку лежащих перед ним на столе бумаг, облегченно вздохнул. Все сходилось, никто не обманул их род ни на единую крону. Конечно, ведь как могло быть иначе, когда он был лучшим бухгалтером из когда-либо живших в Энносе, или, по крайней мере, он так считал сам.
Иов убрал бумаги в скрипящий от любого прикосновения ящик стола и, встав, повернулся к стене, где висел его плащ, собираясь уходить.
В этот момент бесшумно, словно от сквозняка, распахнулась дверь, и на пороге показался какой-то мужчина, уверенной походкой направившийся к нему.
– Если ты принес отчет, то ты уже опоздал, – крикнул Иов. – Я не задержусь ни на секунду! Так и передай своему господину, пусть он теперь сам отчитывается перед синьором Антони Маклингером!
Но мужчина не остановился, продолжая уверенно приближаться к нему. Они встретились глазами, и от этого ледяного взгляда у Иова встали дыбом волосы и тихонько затряслась нижняя челюсть.
Светящая в окно луна своими серебряными лучами отразилась в горящих холодной ненавистью глазах Луция, который вытащил из кармана синий кинжал, зловеще блеснувший в этом неярком свете.
– Стража! —заорал не помнящий себя от ужаса Маклингер.
– Она тебе не поможет, – ответил ему ровный холодный голос.
Иов, трясясь от страха, еще раз взглянул в глаза Луцию и, побелев, словно мраморная статуя, скатился под стол, зажмурив глаза, желая больше никогда не видеть этого демонического взгляда. Дрожащим ртом он еле слышно прошептал:
– Стража.
Никто ему не ответил.
Ужасный демон, подняв вверх блестящий синий кинжал, склонился над ним.
– Кто ты? —простонал Маклингер.
– Правосудие, – ответил тот же холодный голос.
Это было последнее, что услышал в своей жизни Иов Фленгер Маклингер.
Маклингеры погибали один за другим. Не помогали ни стража, ни посланные сюда по просьбе Антони войска императора – все они были бессильны перед этим неуловимым преступником.
Находясь в своем окруженном сотнями лучших стражников дворце, глава рода Маклингеров приходил в неописуемый ужас, когда в приоткрытую дверь, боясь его гнева, тихонько просачивался гонец, чтобы с мрачным лицом сообщить очередную печальную весть. Тем временем жрецы в расписанных известными лишь им знаками колпаках по десять раз на дню орошали его дом священными травами и заклятиями, обещая прогнать ополчившегося на его род злого духа.
Но это не помогало…
– Пап, когда ты уже будешь свободен? Когда все будет как раньше? – грустно спрашивал Гай.
– Подожди, сынок, – отмахивался от него отец. – Антони Маклингер должен натерпеться страху, прежде чем я до него доберусь. И по-другому быть не может! – говорил Луций с блестящими от ненависти глазами. – Он сполна ответит за то, что сделал с нами!
Лионджа чувствовал приятное тепло лютого безумного страха, испускаемого Маклингерами, и с наслаждением впитывал его в себя.
Наступил день, когда в этом мире остался лишь Антони Маклингер, лишенный всех, уставший бояться, смиренно ожидающий своей смерти.
Он проснулся посреди ночи, услышав легкий скрип половиц и встретившись с ледяным синим взглядом лионджи, Антони побледнел и поежился, но не отвернулся.
– Луций? Ты? Ты? – не имея сил выговорить, прошептал старик. – Чур, меня, чур!
Заблестел вытащенный Луцием кинжал.
Маклингер заерзал на кровати и с нехарактерной для его возраста быстротой схватил стоящий на прикроватном столике графин, наполненный прозрачной водой, и, размахнувшись, со всей силы кинул его в приближающегося убийцу, закричав:
– Уйди, демон, туда, откуда пришел!
Прозрачная жидкость вылилась на лионджу, заставив содрогнуться его нутро. Луций остановился, и на несколько секунд в его неживых глазах заиграл страх.
Старик истерически захохотал:
– Ты меня сам боишься, нечистый! Убирайся отсюда! – и, схватив лежащие под рукой защитные амулеты, он начал шептать наученные жрецами молитвы, с безумным восторгом от этой победы смотря на Луция.
Разумеется, это не могло остановить убийцу – лишь воды, а не сделанных жрецами амулетов боятся лионджи. Но старику было не суждено узнать, что на несколько секунд задержало пришедшего убить его демона.
С Маклингерами было покончено навсегда, они поплатились за содеянное. Но Луций не чувствовал радости, вместо этого в его душе остался неприятный осадок.
«Как он мог показать свою слабость перед злейшим врагом? Этот старый боров должен был дрожать перед ним, а не наоборот!» – думал он, злясь на себя.
В отвратительном расположении духа Луций вернулся домой.
– Пап, теперь мы можем быть постоянно вместе. Месть закончилась? Мы можем жить в свое удовольствие? – спросил встретивший отца Гай.
– Отстань, —огрызнулся Луций в ответ.
– Ты покарал Маклингера? – тихонько спросил сын.
– Отстань, я тебе сказал! —зло процедил сквозь зубы отец. – Не твое это дело!
Гай тяжело вздохнул, больше не замучивая отца своими вопросами.
«Как такое могло произойти, как могли испугать и смеяться над ним всесильным лионджей?» – не находя себе места, думал Луций.
– Папа, ты обещал, – пытался его облагоразумить сын, но все было тщетно.
Уязвленная гордость не давала лионджи покоя. Осознание, что он не всесилен, ранило до глубины души.
«Никто и никогда более не увидит моего страха», – решил для себя Луций.
Но как он мог перестать бояться воды, если это было выше его сил?
Тысячи раз Луций пробовал соприкоснуться с ней, но каждый раз его нутро содрогалось от неописуемого ужаса, и лионджа видел в висящем на стене зеркале, как в его ярко-синих глазах отражается страх. Но он вновь и вновь повторять эти неприятные процедуры.
«Страху нужно взглянуть в лицо, дать возможность прочувствовать его полностью, и лишь тогда он перестанет пугать», – когда-то в детстве учила мать, и сейчас он решил воспользоваться ее советом.
– Пап, ты с ума сошел? – отговаривал следующий по пятам сын, пока они шли к текущей через Нойзи небольшой речке.
– Так надо, – огрызнулся Луций, а затем ласково добавил, погладив сына по голове: – Пойми, по-другому я никогда не избавлюсь от своего страха.
– А может быть, тебе этого и не надо? – с мольбой в глазах спросил Гай. —Может быть, просто уедем отсюда и начнем новую жизнь?
Но отец, задумавшись, ничего не ответил.
Они вышли к реке, черная гладь которой блестела в вечернем сумраке.
Лионджа почувствовал, как все сжалось внутри. Дикий страх советовал бежать от этой гадкой воды. Но он не послушался и, пересилив себя, с разбегу прыгнул в реку.
Мгновенная волна ужаса захлестнула сознание. Луций издал дикий, неестественный крик, перепугавший стоящего на берегу сына, а затем застыл, словно статуя, смотря вперед широко раскрытыми глазами. Он медленно начал тонуть, уходя под воду.
Гай заметался, не зная, что предпринять, чтобы спасти отца. Мальчик кинулся в ледяную воду, желая оттолкнуть Луция к берегу, но это было не под силу ребенку. Он упирался, тащил неподвижного отца, захлебывался водой, чувствовал, как сводит уставшие мышцы, как тяжелеет намокшее тело. Труд его не был напрасным. Застывшее тело отца медленно приближалось к берегу. Сделав еще один резкий рывок, Гай, наконец, оказался вместе с ним на берегу и тут же отключился от изнеможения.
Луций все видел и слышал, но его сознание было, словно в тумане. Ему казалось, что вода давит невыносимым грузом, старается проникнуть внутрь, чтобы разорвать на куски его парализованное тело.
Как столетия спустя скажет пророк Айван: «Вода старается вымыть из лионджи его темную сущность, вместе с растворившейся в нем слезой Акилина, но она оказывается бессильна, повернуть вспять произошедшие изменения невозможно».
Луций, вытащенный на берег, постепенно начал приходить в себя. Он по-прежнему испытывал страх, но еще сильнее испытал его тогда, когда увидел лежащего с запрокинутой головой Гая. Он проверил дыхание сына, оно было еле слышным, готовым прекратиться в любой момент.
Последующие дни Гая преследовала страшная лихорадка, не давая тому даже на мгновение прийти в сознание.
Но лекари лишь разводили руками:
– Простуда дело проходящее, – нужно мазать его целебными маслами и ждать. – Он еще совсем молод, должен справиться с хворью.
Но Гай не справлялся.
Обладая огромными сокровищами, некогда украденными у Маклингеров, Луций решил отвезти сына в столицу, чтобы там его осмотрели лучшие лекари, живущие в Энносе. Столичные лекари приходили к ним, и также, не сумев понять, что убивает Гая, уходили прочь.
Пока в один из пасмурных дней к Луцию не заглянул народный целитель Айван. Низкорослый, с тихим, как будто шепчущим голосом, и длинной до пола седой бородой, старик напоминал волшебника, каких обычно описывают в сказках. В народе же его прозвали «премудрым старичком».
Он осмотрел мальчика и, сокрушенно покачав головой, грустно пробормотал себе в бороду:
– Поздно, очень поздно.
– Что поздно? – вскипел Луций. – Вылечи его, я заплачу тебе столько, сколько ты пожелаешь. Ты знаешь, что убивает моего сына?
Лекарь покачал головой:
– Золото тут не поможет. Да, я знаю, что убивает твоего сына, но помочь, к сожалению, не смогу. Вдыхая пропитанный аквомором воздух, его легкие набились этим тугим синим ядом, и в момент, когда он сильно простыл, аквомор растекся, словно варенье в банке, лишив его возможности дышать.
– Ты врешь! —закричал Луций. – Аквомор не может его убивать! До этой простуды Гай чувствовал себя прекрасно.
Лекарь кивнул головой:
– Такое бывает редко, очень редко, возможно у одного человека из нескольких тысяч, чтобы аквомор, имеющийся в легких, не мешал дышать, и скорее всего, если бы не это переохлаждение, ваш сын спокойно бы прожил жизнь, даже не узнав об этой напасти.
Обессиленный отец плюхнулся на стоящий рядом с ним стул, подумав: «Значит, во всем виноват я со своей обиженной гордостью и этот проклятый аквомор, дающий мне жизнь. Лучше бы я никогда не возвращался из Аквомория».
Уже в дверях лекарь обернулся на сидящего в отчаянии Луция:
– Это расплата за твое бессмертие, лионджа, – прошептал старик, выходя на улицу, но Луций даже не услышал его слов.
Вскоре Гая не стало.
В этот момент для Луция, словно погасла звезда, указывающая ему путь. Теперь он стал не всесильным лионджей, а лишь жалкой, уставшей от жизни тенью.
Как когда-то скажет пророк Айван: «Лионджи умирают три раза: первый – когда находят Слезу Акилина, второй – когда теряют то, что им было больше всего дорого на этом свете, а третий – во время Великого судного дня. Умерев во второй раз, они становятся неопасны, лионджи больше не боги воплоти, а измученные старики, миллионы раз воспроизводящие в сознании события прошлого, пытаясь испытать те эмоции, что они испытывали когда-то. Испытать новую радость они неспособны. Лионджи, словно падальщики, питаются чужим горем, но уже не причиняют никому вреда».
Ничто больше не интересовало Луция в этом мире, и потому, купив небольшой домик с белыми круглыми колоннами на самой окраине столицы, он стал никому не известным отшельником, проживающим остаток своей бессмертной жизни.
Пройдут столетия, прежде чем кому-нибудь еще будет суждено пополнить ряды лионджей.
Пролог. Часть 2. История Шенхеля
Младший инспектор государственной безопасности Шенхель Гонсфер Лоренцен переминался с ноги на ногу в кабинете своего начальника – инспектора Энбергена, который, уткнувшись в бумаги, игнорировал его присутствие. Шенхель вздохнул, обдумывая, как обратить на себя внимание, чтобы не вызвать гнев у своего господина.
Низкорослый, пухлый, вечно одетый в неопрятную одежду Шенхель вызывал лишь насмешки у коллег и знакомых.
Его лицо имело неприятную особенность постоянно краснеть в любом душном кабинете и тут же, словно капельками росы, покрываться потом. И младший инспектор, ежеминутно извиняясь перед начальником, был вынужден вытирать пот лежащим в кармане носовым платком.
За глаза Шенхеля называли «идеальным подчиненным», потому как никто ни разу не услышал от него хотя бы одного недовольного слова, какие бы неприятные вещи ему ни сообщали. Вместо этого младший инспектор, выдавливая улыбку, безропотно соглашался со всем: и с отправкой с инспекцией в самый дальний край Энноса, куда отказывались ехать все остальные, и с понижением жалования, и с работой в выходные…
Всю свою жизнь Шенхель мечтал о власти. В своих фантазиях он представлял, как увидев его, испуганные люди валятся на землю и, словно собаки, лижут языками его грязную обувь, желая, чтобы он бросил на них хотя бы один беглый взгляд. И тогда те, кто когда-то издевался над ним, узнали бы, что значит иметь дело с Шенхелем Гонсфером Лоренценом!
Господин Энберген, наконец, оторвался от бумаг и, подняв взгляд на топчущегося на пороге кабинета младшего инспектора, заорал:
– И чего это ты, трутень, тут молча стоишь? Я тебя когда еще вызвал?
Шенхель замер по струнке смирно и, натянув на лицо самую широчайшую из всех возможных улыбок, виновато промямлил:
– Я, я, побоялся вас побеспокоить.
– А я ничем не был занят, – язвительно фыркнул господин Энберген, – лишь тем, что ожидал, пока такая значимая персона, как ты, соизволишь явиться.
– Приношу искренние извинения, что заставил вас ждать, – пролепетал Шенхель, – больше такого не повторится.
По правде сказать, он бы и не смог угодить господину, прекрасно зная, что, попытавшись обратить на себя внимание, тут же получил бы недовольный окрик: «Кто позволил отвлекать меня? Не видишь, тупица, я занят?» – и в этот момент глаза инспектора радостно блестели от возможности продемонстрировать эту маленькую власть над теми, кто его боится.
А сам Шенхель, украдкой глядя на Энбергена, представлял, как этот нахохленный индюк лижет его ботинки, умоляя о пощаде.
– Я думаю, ты слышал про дело господина Дальсона, коменданта Аквомория? Этот старый плут, оказывается, неплохо поторговывал аквомором в обход императора, а, как известно, в Энносе никто воров не любит, особенно тех, которые обворовывают его величество. Именно для этого и был создан наш отдел.
– Да, добро императора, – это святое, – протараторил Шенхель. – Был я с инспекцией два года назад в Аквомории, и мне он еще тогда показался хитрой лисой, которой место в его же тюрьме, только в качестве заключенного, а не коменданта.
– Полегче, – шикнул Энберген. – Комендант Аквомория мой старинный друг, и я считаю, его оклеветали, по крайней мере, так должны считать все, включая императора. А что до твоего мнения…
– Да какое там мнение, – промямлил Шенхель, – Я это просто для красного словца сказал, комендант, конечно, не преступник. Я это сразу понял.
Инспектор сделал глоток из стоящего на столе графина. Выпитое пошло не в то горло, и Энберген, закашлявшись, со всей силы застучал себе кулаком по груди.
«Так тебе и надо, тварь! Чтоб ты сдох, сволочь!» – радостно подумал Шенхель, стараясь, чтобы его мысли не читались на лице.
Он обожал видеть, как с кем-нибудь случается какая-нибудь неприятность, чувствуя в такие моменты себя не таким уж и неудачником, каким ощущал себя обычно.
Но господин уже прокашлялся и вновь обратил к нему свой недовольный взор:
– Так вот, что касается тебя, ты завтра же отправишься в Аквоморий. И там, откуда хочешь, хоть из воздуха, найди убедительные доказательства, что комендант невиновен.
При этих словах Шенхель весь передернулся изнутри: вместо положенных ему выходных он должен отправляться на самый край страны в этот ледяной ад?
А вслух, выдавив улыбку, пролепетал:
– Конечно, господин, рад помочь, господин, всегда к вашим услугам, господин.
Но инспектор уже уткнулся в свои бумаги.
Шенхель попятился к двери.
– У тебя же завтра должны были начаться выходные? – услышал он в дверях адресованный ему вопрос.
– Да, – с надеждой в голосе, пролепетал младший инспектор, надеясь, что его отправка на север отменится.
– Отдохнешь в Аквомории, там условия хорошие, говорят, еще никто не возвращался! – ехидно захохотал Энберген, вынудив засмеяться и Шенхеля, сказавшего пару заискивающих слов, похвалившего превосходную шутку своего господина.
«Чтобы ты сам отдохнул в Аквомории, паскуда» – подумал Шенхель, выходя из кабинета.
В коридоре Шенхеля окликнул коллега:
– Подожди, Шенхель, инспектор Джолен скончался от Синей чахотки, мы думаем помочь его семье.
Шенхель почувствовал черную радость, наполняющую его нутро, подумав: «Так ему и надо!».
А вслух, стараясь не улыбнуться, грустно произнес:
– Конечно. Как печально, Джолен был таким хорошим человеком.
Шенхель ходил по покрытой синим дымом земле, то и дело поправляя легкие кожаные перчатки на своих замерзших руках, чувствуя, как их неприятно обдувает ледяным ветром.
«Как можно было забыть меховые варежки дома, а вместо них взять это? Видимо, моим рукам будет не суждено пережить эту инспекцию» —думал он, злясь.
Настроение было на редкость отвратительным.
«И зачем мне все это нужно? – не понимал Шенхель. – «Выискивать доказательства невиновности для тех, кого бы я мечтал видеть повешенными на первом попавшемся дереве».
Несмотря на проделанный им такой долгий путь на этот забытый всеми край земли только для того, чтобы выгородить задницу коменданта, комендант даже не пустил Шенхеля в свой кабинет.
– Инспектор Энберген рекомендовал тебя. Надеюсь, ты не подведешь своего господина, —бросил комендант с порога.
Растерявшись, Шенхель промямлил:
– Разумеет…
Но комендант грубо перебил:
– Пока не соберешь необходимые доказательства, не беспокой меня! – и захлопнул перед его носом дверь в кабинет.
Младший инспектор бесцельно слонялся по территории Аквомория, как вдруг неожиданно заметил что-то блестящее под толстым слоем синего дыма, устилающего землю.
«Неужели золото?» – подумал Шенхель, поднимая находку.
Но нет, это оказалось не золото, это было что-то другое. Блестящий нежно-голубым светом предмет оказался теплым на ощупь, и он, положив находку себе на ладонь, почувствовал, как найденное, словно живое существо, прижимается к его руке.
Шенхель сдернул перчатку, Слеза Акилина соприкоснулась с его кожей и в считанные секунды впиталась в нее. А дальше с ним произошли изменения, некогда произошедшие с Луцием.
Господин Энберген, как обычно, сидел, уткнувшись в бумаги, когда в его кабинет уверенной походкой вошел вернувшийся из инспекции Шенхель.
Несмотря на имеющуюся у Энбергена привычку заставлять ждать пришедших к нему подчиненных, в этот раз стремление поскорее узнать судьбу друга пересилило обычный порыв показать свою маленькую власть над боящимися его людьми.
– Шенхель, мой дорогой, —окликнул инспектор. – Ты доказал невиновность коменданта?