«Чингизово право». Правовое наследие Монгольской империи в тюрко-татарских ханствах и государствах Центральной Азии (Средние века и Новое время)

Кроме того, в конце XVI в. монголы принимают буддизм в качестве официальной государственной религии, что приводит к формированию новой политико-правовой идеологии. В её рамках термин «торе» начинает соотноситься уже с «двумя правлениями», т. е. с властью не только светской (ханы), но и духовной (буддийские церковные иерархи)[110 - См.: Хамфри К., Хурэлбатор А. Значение термина tцrь в монгольской истории. – С. 470; Скрынникова Т. Д. Представления о законе в монгольских летописях XVII в. – С. 142–143.]. Естественно, признание за Чингизидами права на единоличное обладание (и, тем более, создание) торе было вовсе не в интересах буддийской церкви, быстро набиравшей влияние в Монголии. Более того, буддийская церковь присвоила себе права присваивать ханские титулы не только на основании происхождения (от Чингис-хана), но и в знак признания заслуг перед «жёлтой верой»: так, ханами стали правители Джунгарии (чорос), Тибета (хошоуты), Калмыкии (торгоуты). Соответственно, в монгольской историографии конца XVI–XVIII вв., представители которой придерживались преимущественно тибетской (фактически – буддийской) историографической традиции даже при описании монгольской государственности и права до принятия буддизма, авторы не пытались соотносить торе с Чингис-ханом и его родом, поскольку такая концепция могла бы подорвать степень легитимности приобретения ханской власти в новых условиях – как нечингизидами, так и Чингизидами.

В связи с этим закономерно возникает вопрос: почему же в тюркских государствах Чингизидов, принявших ислам, мусульманское право не вытеснило традицию торе и мусульманские историки представляли его в связи с деятельностью Чингис-хана и его потомков? Отвечая на него, следует иметь в виду особенности развития мусульманской государственности и права в тюркском мире на протяжении всего Средневековья и Нового времени: в отличие от стран арабского (и персидского) мира, где мусульманская государственность и право доминировали над любой деятельностью правителей, тюркские монархи в значительной степени сохраняли за собой правотворческие функции, нередко реализуя их в ущерб исламу. Причём такая тенденция характерна не только для тюрко-монгольских (чингизидских) государств, но и, например, для государства Ак-Коюнлу в Иране, империи Великих Моголов в Индии, Османской Турции, где на протяжении веков шариатское право сосуществовало с законодательством монархов (в турецкой традиции – канун)[111 - См.: Айдын М. А. Право в Османском государстве // История Османского государства, общества и цивилизации. – М., 2006. – Т. 1. – С. 325–328.].

Наконец в XVII в. Монголия (сначала южная, а затем и северная – Халха) попадает под власть маньчжуров – китайской империи Цин. Несомненно, в этих обстоятельствах связывать категории правления исключительно с прерогативами потомков Чингис-хана было бы не просто политически неблагоразумно, но и рискованно, поскольку такие попытки могли вызвать гнев сюзеренов – китайских богдыханов.

Надо полагать, что все эти условия и предопределили особенности понимания торе в Монголии как более абстрактной, деперсонализированной политико-правовой категории, что существенно отличалось от его понимания в тюркском мире, где оно напрямую соотносилось с личностями Чингис-хана и его потомков – представителей «золотого рода».

§ 4. Яса Чингис-хана – правовая кодификация или «закон и порядок»?

Право Монгольской империи представляет собой малоизученный аспект истории этого государства из-за отсутствия правовых памятников, которые позволили бы создать более-менее целостное представление об имперской правовой системе. Тем не менее уже не одно столетие исследователи предпринимают попытки изучения права Монгольской империи, причём одним из наиболее часто привлекающих внимание предметов является Великая Яса Чингис-хана.

Не секрет, что текст Великой Ясы (ни целиком, ни частично) до наших дней не дошёл, имеются только многочисленные упоминания о ней в записках иностранных современников и исторических сочинениях XIII–XV вв.: арабских (ал-Умари, Ибн Халдун, ал-Макризи), персидских (Джувейни, Рашид ад-Дин, Вассаф, Хафиз Аюру, Мирхонд), армянских (Вардан Великий, Григор Акнерци), ближневосточных (Григорий Абу-л-Фарадж), византийских (Георгий Пахимер), западноевропейских (Иоанн де Плано Карпини, Бенедикт Поляки, Вильгельм де Рубрук, Жан де Жуанвиль). Отдельные упоминания встречаются также и в официальных актах тюрко-монгольских государств – своде законов империи Юань и русских переводах ярлыков ханов Золотой Орды. Естественно, все эти источники содержат только отдельные упоминания о Великой Ясе и некоторых правовых положениях, которые, как полагают сами авторы, включались в неё.

Тем не менее с начала XVIII в. учёные пытались изучать Великую Ясу как некую глобальную кодификацию, реконструировать её структуру и отдельные правовые положения. В 1710 г. французский востоковед Ф. Пети де ла Круа в своей работе о Чингис-хане впервые предпринял попытку зафиксировать некоторые правила, которые, по его мнению, входили в Великую Ясу[112 - Pйtis de la Croix F. Histoire du grand Genghizcan, premier empereur des anciens Mongols et Tartares. – Paris, 1710. – P. 99–110.]. Начиная с этого времени, многими исследователями на основе вышеупомянутых исторических источников началось изучение Великой Ясы. Среди них можно выделить, в частности, труды И. Н. Березина[113 - Березин И. Очерк внутреннего устройства Улуса Джучиева // Труды Восточного отделения Российского археологического общества. – СПб., 1864. – Ч. 8. – С. 387–494.], В. А. Рязановского[114 - Рязановский В. А. Великая яса Чингиз-хана // Известия Харбинского юридического факультета. – Харбин, 1933.], Б. Я. Владимирцова[115 - Владимирцов Б. Я. Общественный строй монголов: монгольский кочевой феодализм. – М.; Л., 1934. – С. 51–60.], А. Н. Поляка[116 - Poliak A. N. The Influence of Chingiz-Khan’s Yasa upon the General Organization of the Mamluk State // Bulletin of the School of Oriental and African Studies, London University. – 1942. – Vol. 10. – № 42. – P. 862–876.], Г. В. Вернадского[117 - Vernadsky G. The Scope and Contents of Chingis Khan’s Yasa // Harvard Journal of Asiatic Studies. – 1938. – Vol. 3. – № 3/4. – Dec. – P. 337–360. См. также: Вернадский Г. В. О составе Великой Ясы Чингис-хана // История права. – СПб., 1999. – С. 112–148.], Е. И. Кычанова[118 - Кычанов Е. И. Жизнь Темучжина, думавшего покорить мир. – М., 1973. – С. 79–86.], Т. Д. Скрынниковой[119 - Скрынникова Т. Д. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана. – С. 54–57; Крадин Н. Н., Скрынникова Т. Д. Империя Чингис-хана. – М., 2006. – С. 394–417.], И. де Рахевилца[120 - Rachewiltz I. de. Some Reflections on Chinggis Qan’s Jasagh.], Д. Эгль[121 - Aigle D. Loi mongole vs loi islamique. Entre mythe et rйalitй // Annales. Histoire, Sciences Sociales. – 2004. – № 5–6. – Р. 971–996; Эгль Д. Великая Яса Чингис-хана, Монгольская империя, культура и шариат.], С. Церенбалтава и Ц. Минжин[122 - Цэрэнбалтав С., Минжин Ц. Тэмуджин – Чингис ханы «Их засаг» хууль. – Улаанбаатар, 2006; Минжин Ц. Их Засаг. Т??х, эрх з?йн шинжилгээ. – Улаанбаатар, 2009. – Дэвтэр III.] и т. д.

Интересно отметить, что чем меньше информации о Великой Ясе привлекается авторами, тем более оригинальные версии они выдвигают. Например, Э. Хара-Даван в 1920-е гг. предположил, что Великая Яса включала в себя также и билики Чингис-хана[123 - Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие. Культурно-исторический очерк Монгольской империи XII–XIV веков. – 2-е изд. – Элиста, 1991. – С. 136–141.]. Г. В. Вернадский в 1930-е гг. выделил в составе Ясы главы, содержащие, по его мнению, нормы международного, государственного, административного, уголовного, частного права, а также «вспомогательное законодательство»[124 - Вернадский Г. В. О составе Великой Ясы Чингис-хана.]. Современный монгольский исследователь Б. Сумьябаатар полагает, что в состав Ясы также входили военные установления, которые упомянуты в послании хана Хубилая корейскому вану, являвшемуся его вассалом[125 - Сумьябаатар Б. Монгольский законодательный памятник XIII в. – новый список // Монгольская империя и кочевой мир. – Улан-Удэ, 2005. – Кн. 2. – С. 157–164.]. А. Г. Юрченко отнёс к особому «разделу» Великой Ясы бытовые ритуалы и некоторые запреты (табу), распространённые у средневековых монголов[126 - Юрченко А. Г. Яса Чингис-хана: нерасшифрованные запреты; Его же. Золотая Орда: между Ясой и Кораном (начало конфликта): книга-конспект. – СПб., 2012. – С. 107–144.]. Наконец монгольский автор Н. Ням-Осор «восстановил» структуру Великой Ясы как глобальной кодификации, которая, по его версии, состояла из 2 частей, 15 глав и 118 статей![127 - Ням-Осор Н. Роль и содержание закона «Их засаг» в истории и культуре Монголии // Мир Центральной Азии. Материалы международной научной конференции. История. Социология. – Улан-Удэ, 2002. – Т. II. – Ч. I. – С. 120–123.]

Можно выделить два основных взгляда учёных на Великую Ясу. Некоторые из них рассматривают её как кодификацию древнего обычного права тюркских и монгольских племён (Е. И. Кычанов, Т. Д. Скрынникова, И. де Рахевилц), их оппоненты полагают, что это было принципиально новое имперское законодательство (Г. В. Вернадский, Л. Н Гумилёв[128 - Гумилёв Л. Н. Древняя Русь и Великая Степь. – М., 1992. – С. 302–303.] и др.). Тем не менее представители обеих концепций согласны в том, что Великая Яса представляла собой кодифицированный правовой акт.

Только два учёных уже во 2-й пол. ХХ в. позволили себе усомниться в подобном понимании Великой Ясы. В 1970-е гг. Д. Айалон обратил внимание на вторичный характер большинства сведений о Ясе, дошедших до нашего времени и обнаружил, что единственным первичным источником является «История завоевателя мира» Ата-Малика Джувейни (который писал о «Великой книге Ясы», экземпляры последней хранились в казне наиболее влиятельных Чингизидов)[129 - Ayalon D. The Great Yasa of Chingiz Khan: a reexamination. Part A // Studia Islamica. – 1971. – №. 33. – Р. 105–106, 139.]. Он также первым обратил внимание на многозначность термина «яса», который мог означать не только «закон», «право», но и «власть, «правление», «порядок» и т. д.[130 - Там же. – С. 138.] Тем не менее Д. Айалон в целом продолжал придерживаться традиционной парадигмы, рассматривая Ясу как правовой акт или в крайнем случае как сборник отдельных правовых актов[131 - Там же. – С. 127.].

Более радикальное предположение относительно Великой Ясы высказал в 1980-е гг. Д. Морган: он обнаружил, что анализ упоминаний Ясы в монгольских и персидских источниках XIII–XIV вв. не даёт оснований рассматривать её как свод законов в принципе, поэтому следует говорить всего лишь об отдельных правовых установлениях, которые даже не были объединены в какое бы то ни было подобие кодификации[132 - Morgan D. O. The «Great Yasa of Chingis Khan» and Mongol Law in the Ilkhanate. – P. 164, 168, 170.]. По мнению Д. Моргана, упоминаемую иностранными современниками «Великую книгу Ясы» следует отождествлять с другим правовым памятником – «Синей росписью» («Кок дефтер бичик»), своеобразным реестром, начало ведения которого датируется в «Сокровенном сказании» 1206 г. (который традиционно рассматривается учёными и как год появления Великой Ясы)[133 - Там же. – С. 173–176. Уже Д. Айалон отмечал, что Великая Яса не упоминается в «Сокровенном сказании», см.: Ayalon D. The Great Yasa of Chingiz Khan: a reexamination. Part A. – P. 136.].

Версия Д. Моргана вызвала бурную дискуссию среди учёных, в рамках которой они, впрочем, использовали одни и те же источники, всего лишь интерпретируя их по-разному. Так, И. де Рахевилц обвинил Д. Моргана в незнании китайских источников, в которых Яса упоминается как свод законов[134 - Rachewiltz I. de. Some Reflections on Chinggis Qan’s Jasagh. – Р. 93–94.]. Последний в свою очередь ответил, что информация из китайских источников не даёт никаких оснований считать Ясу именно кодификацией[135 - Morgan D. The «Great Yasa of Chinggis Khan» Revisited // Mongols, Turks and others. Eurasian Nomads and the Sedentary World / ed. by R. Amitai and M. Biran. – Leyden; Boston, 2005. – P. 297–302.]. И нам следует с ним согласиться, поскольку, например, в китайской династийной истории «Юань ши» Великая Яса (по-китайски «да жаса») также именуется «Да фа-лин» (т. е. «великие законы и распоряжения»)[136 - Золотая Орда в источниках. // Китайские и монгольские источники / пер. с кит., сост., прим. Р. П. Храпачевского. – М., 2009. – Т. III. – С. 163, 268 (прим. 305).]. Таким образом, в китайских источниках нет упоминаний о Ясе не только как о кодификации в нашем традиционном понимании, но и как о сборнике отдельных нормативных актов.

В развитие аргументов Д. Айалона и особенно Д. Моргана мы намерены на основе историко-правового подхода проанализировать использование термина «яса» в исторических источниках различных государств – от Монголии и Китая до Бухарского ханства и Мамлюкского Египта – и в различные эпохи (от XIII до XVIII в.), учитывая особенности законотворческой деятельности Чингис-хана и его преемников, в т. ч. и в отношении источников, которые исследователи не относят к Ясе.

На наш взгляд, мнение Д. Моргана о том, что Великая Яса не являлась кодифицированным правовым актом, не противоречит упоминаниям правил Ясы (или отдельных «яс») в различных источниках. Например, три ссылки на Ясу в китайском своде законов «Юань-чао дян-чжан» эпохи империи Юань (ок. 1320 г.) содержат следующие положения: смертная казнь за убийство члена ханского рода; запрет гонцам требовать на почтовых станциях лошадей и провизию в большем количестве, чем это предусмотрено законом; смертная казнь за колдовство[137 - См.: Попов П. С. Яса Чингис-хана и уложение монгольской династии Юань чао-дянь-чжан // Записки Восточного отделения Императорского Российского археологического общества. – 1906. – СПб., 1907. – Т. XVII. – С. 0150–0164.]. Все эти положения мы можем найти и в других источниках, в т. ч. в записках современников и официальных актах (ханских ярлыках). Так, например, в ярлыке Менгу-Тимура 1269 г. русской православной церкви упоминается, что лица, пытающиеся взимать налоги или сборы с русского духовенства, будут наказаны «по велицей язе»[138 - См., напр.: Ярлыки татарских ханов русским митрополитам: краткое собрание / введ., комм. А. А. Зимина // Памятники русского права. – Вып. 3.: Памятники права периода образования Русского централизованного государства. XIV–XV вв. / под ред. Л. В. Черепнина. – М., 1955. – С. 468.]: эта норма берёт начало из ярлыка Чингис-хана, выданного в 1223 г.[139 - См.: Палладий. Си ю цзи или описание путешествия на Запад // Труды членов российской духовной миссии в Пекине. – СПб., 1866. – Т. IV. – С. 375–376.], и также упоминается Джувейни как одна из «яс» Чингис-хана.

Ряд упоминаний Ясы в персидских источниках также дают основания считать, что этот общий термин мог обозначать отдельные правовые нормы и принципы. Например, согласно Джувейни, в 1246 г. Тэмугэ-отчигин, брат Чингис-хана, был «предан казни в соответствии с ясой»[140 - Juvaini Ata-Malik. The History of the World-Conqueror. – Р. 255. См. также: Рашид ад-Дин. Сборник летописей. – Т. II. – С. 119.]. Папский посол к монгольскому хану Иоанн де Плано Карпини сообщает, что в соответствии с «законами и постановлениями» Чингис-хана каждый претендент на трон должен быть убит, если он попробует захватить власть, не будучи избранным на курултае[141 - Иоанн де Плано Карпини. История монгалов. – С. 48.]. Как известно, именно в этом преступлении обвинялся Тэмугэ.

Д. Айалон решил исследовать весьма интересный вопрос: влияние Ясы на правовое развитие других государств, в частности – Мамлюкского султаната в Египте. А. Поляк и сам Д. Айалон считают, что мамлюки заимствовали многие принципы Ясы, трансформировав их в собственное законодательство «сияса», которое (в отличие от Ясы) не противоречило нормам шариата[142 - Poliak A. N. The Influence of Chingiz-Khan’s Yasa upon the General Organization of the Mamluk State. – Р. 862; Ayalon D. The Great Yasa of Chingiz Khan: a reexamination. Part C2 // Studia Islamica. – 1973. – № 38. – Р. 116–120.]. Полагаем, в данном утверждении имеется противоречие: ведь чтобы избежать конфликта между нормами Ясы и шариата мамлюкским законоведам следовало конкретизировать нормы «чингизова права», приняв те из них, которые не противоречили мусульманскому праву и отвергнув противоречившие ему. Кроме того, мамлюкский султан Бейбарс в послании персидскому ильхану упоминал, что их (мамлюков) Яса «сильнее» монгольской[143 - Ayalon D. The Great Yasa of Chingiz Khan: a reexamination. Part C2. – Р. 129–130.]. Интересно было бы выяснить, какими критериями пользовались мамлюки для сравнения!

В ряде случаев мы не можем соотнести упоминания Ясы в источниках с конкретными нормами, принципами, ясами или ярлыками. Так, в персидских исторических сочинениях нередко встречается выражение «предать ясе», т. е. назначить то или иное наказание (от телесных до смертной казни)[144 - См., напр.: Хафиз Абру (Шихаб ад-Дин Абдаллах ибн Лутфаллах ал-Хавафи). Зайл-и Джами ат-таварих-и Рашиди. – С. 38, 56, 57, 102, 123, 147, 176, 182, 199, 233, 261.]. Полагаем, в данных случаях наказания следовали за нарушение законности и правопорядка, и судьи сами определяли тяжесть наказания в зависимости от опасности преступного деяния. В российских официальных актах XV–XIX вв. неоднократно встречается термин «ясак», обозначавший специальный налог: по нашему мнению, название связано с тем, что оно устанавливалось в соответствии с принципами действовавшего законодательства, которое в тюркской и монгольской традиции и обозначалось термином «яса».

Интересно проследить, как этот термин применялся в тюрко-монгольских государствах более позднего времени – например, в ханствах Средней Азии и, в частности, в Бухаре XVII–XVIII вв. Некоторые современники событий и современные специалисты упоминают действие принципов Ясы в ханском суде[145 - См.: Фазлаллах ибн Рузбихан Исфахани. Михман-наме-йи Бухара. – C. 59; Isogai K. Yasa and Shari‘a in Early 16th century – Central Asia. – Р. 91–93.] и даже в повседневной жизни узбеков (как правящей элиты, так и широких кругов): речь идёт о соблюдении принципов Ясы во время праздников и торжеств[146 - См.: Бартольд В. В. Церемониал при дворе узбекских ханов в XVII веке // Бартольд В. В. Сочинения. – М., 1964. – Т. II. – Ч. 2. – С. 388–399; Гаврилов М. Ф. Остатки ясы и юсуна у узбеков. – Ташкент, 1929.]. Нам неизвестны конкретные положения Ясы, которые могли бы регулировать подобные мероприятия, хотя строгие и чёткие правила проведения праздников (порядок рассаживания участников, вручение подарков и пр.) упоминаются в разнообразных источниках, начиная с «Сокровенного сказания»[147 - См. подробнее, напр.: Крамаровский М. Г. Джучидский пир // Государственный Эрмитаж. Отделу Востока 80 лет. – СПб., 2000. – С. 56–60.].

Таким образом, можно сделать вывод, что упоминания Великой Ясы в исторических источниках не дают основания рассматривать её как кодифицированный правовой акт, в чём мы полностью согласны с Д. Морганом. В то же время не следует видеть в ней и абстрактный «правопорядок», поскольку большинство упоминаний Ясы представляют собой отсылки к конкретным нормативным предписаниям законодательства Чингис-хана и его потомков. По нашему мнению, Яса может пониматься в двух смыслах: в узком смысле – это совокупность законодательных актов (законов и подзаконных актов) Чингис-хана и его преемников, в широком же смысле – это именно законность и правопорядок, поддерживаемый в тюрко-монгольских государствах путём неукоснительного соблюдения упомянутых нормативных правил.

Говоря о Ясе в первом (узком) смысле, мы подразумеваем правовые акты и ими регулируемые правоотношения в Монгольской империи и государствах – её преемниках. Некоторые из этих актов именовались ясами, причём издавались они не только Чингис-ханом, но и его преемниками (тут мы согласны с И. де Рахевилцем[148 - Rachewiltz I. de. Some Reflections on Chinggis Qan’s Jasagh. – Р. 96.]). На основе вышеприведённого анализа можно уверенно утверждать, что все эти акты относились к сфере публичного права, поскольку регламентировали статус различных органов власти, административно-территориальное деление, организацию военного дела, налоги и др. Отнесение к Ясе норм, касающихся частноправовой сферы (гражданские, торговые, семейные и пр. правоотношения), каковое допускают, в частности, Г. В. Вернадский и Н. Ням-Осор, представляется некорректным, поскольку эти отношения регулировались чаще всего обычным правом стран и народов, вошедших в состав Монгольской империи и её наследников.

Если же обратиться к пониманию Ясы во втором (широком) смысле, то вновь следует вспомнить другую тюрко-монгольскую правовую категорию – торе. Как мы уже отмечали, отсутствие достаточного количества источников не позволяет реконструировать конкретное содержание норм и принципов торе, но большинство исследователей согласны, что оно представляло собой набор нормативных правил, установленных Небом (Тенгри) для обеспечения мировой гармонии справедливости среди кочевых народов. В этом отношении торе близко к древнеегипетской категории «маат» или индуистской «дхарме». Соответственно, Яса, понимаемая в широком смысле как правопорядок, в какой-то мере сближается с торе с той только разницей, что её принципы устанавливались не Небом, а Чингис-ханом и другими ханами, его преемниками. Некоторые авторы полагают, что Яса стала «заменителем» торе, однако эти правовые категории в ряде источников упоминаются одновременно, в связке друг с другом – причём не только в исторических сочинениях (авторы которых не всегда чётко могли понимать юридические категории), но и в официальных правовых актах, в частности, в ханских ярлыках о назначении на административную должность[149 - Hammer-Purgstall J. von. Geschihte der Golden Horde, das ist: der Mongolen in Russland. – Pescht, 1840. – S. 467. См. также: Почекаев Р. Ю. Эволюция торе в системе монгольского средневекового права. – С. 531.].

Однако мы пока так и не нашли ответа на вопрос: если Великая Яса не являлась кодификацией «чингизова права», почему же в источниках она нередко фигурирует как свод законов или «книга»? А ведь такое представление о ней отражено уже в источниках XIII в.: как в свидетельствах современников, так и в официальных актах – ханских ярлыках.

На наш взгляд, Д. Айалон и Д. Морган подошли к ответу на этот вопрос достаточно близко, но тем не менее не решили его. Прежде всего, постараемся понять, кто были авторы сведений о Великой Ясе. Это арабы, персы, армяне, византийцы, китайцы, русские, западные европейцы (итальянцы, французы и др.), иными словами – представители «письменной» правовой культуры. С древнейших времён эти народы и созданные ими государства имели традицию кодификации правовых норм – начиная от «варварских правд» до кодекса Юстиниана, судебника Смбата Спарапета, записей французских кутюмов, трудов по исламскому праву (фикх) и т. д. Несомненно, в их глазах такая великая держава, как Монгольская империя, просто-напросто не могла существовать и управляться без соответствующего кодифицированного законодательства. Более того, образ основателя империи всегда связывался с разработкой правовой кодификации («Салическая правда» франкского короля Хлодвига, Свод законов Юстиниана Великого, кодексы императора французов Наполеона Бонапарта и т. д.). Как уже говорилось выше, уже в первых европейских свидетельствах о монголах – в записках Иоанна де Плано Карпини и Бенедикта Поляка – Чингис-хан также позиционировался как создатель права. Полагаем, что отдельные правовые предписания, действовавшие в Монгольской империи для обеспечения «законности и правопорядка» (т. е. Ясы в широком смысле), могли быть ошибочно истолкованы европейскими современниками как единая кодификация. Отсутствие чётких представлений о структуре и в большинстве случаев даже о содержании норм Великой Ясы, они склонны были объяснять «секретностью» этих нормативных правил, что лишь укрепляло миф о Ясе. Уже Д. Морган с иронией писал о «недоступности» Ясы для её адресатов – подданных Монгольской империи, обязанных соблюдать её предписания[150 - Morgan D. O. The «Great Yasa of Chingis Khan» and Mongol Law in the Ilkhanate. – P. 169.]. Петербургский востоковед А. К. Алексеев попытался объяснить этот странный факт: по его мнению, сначала Великая Яса регламентировала отношения между самими Чингизидами и, соответственно, была закрыта для других, но со временем её положения стали распространяться на более широкий круг субъектов, что сделало её более доступной[151 - Алексеев А. К. Йаса и ислам: особая модель функционирования административно-правовых институтов ханств Мавераннахра // Рахмат-наме: сборник статей к 70-летию Р. Р. Рахимова. – СПб., 2008. – С. 39.]. Однако эта гипотеза противоречит как сообщению о провозглашении Ясы на курултае 1206 г.[152 - Рашид ад-Дин. Сборник летописей. – Т. I. – Кн. 2. – С. 135.], так и сведениям позднесредневековых арабских хронистов: например, ал-Макризи ещё в XV в. указывал, что Яса держалась в секрете и была недоступна широкому кругу лиц. При этом сам арабский учёный заявлял, что получил сведения о ней от некоего путешественника, однако Д. Айалон убедительно доказал, что этот последний был выдуман ал-Макризи, который на самом деле почерпнул сведения о Ясе из работы ал-Умари, который в свою очередь опирался на труд Джувейни[153 - Ayalon D. The Great Yasa of Chingiz Khan: a reexamination. Part A. P. 100–105. Несмотря на вторичность и даже «третичность» (!) сведений ал-Макризи, до введения в научный оборот сочинения Джувейни они рассматривались как «первостепенный» источник о Ясе, см., напр.: Березин И. Очерк внутреннего устройства Улуса Джучиева. – С. 406.].

Монголы в эпоху Чингис-хана просто-напросто не нуждались в кодификации своих законов и подзаконных актов, да и в принципе невозможно создать глобальную кодификацию, регламентировавшую бы все сферы правоотношений, в которые вступали многочисленные подданные Монгольской империи разные по национальности, языку, культуре, религии, социальному устройству и экономическому укладу. Чингис-хан прекрасно осознавал это, поэтому и сосредоточился на создании наиболее необходимых нормативных актов, регулировавших основы формирования и функционирования образованной им империи – организацию высших органов власти, военное дело, отношения с вассальными государствами, налоговую политику и т. п.

Однако сведения иностранцев, стремившихся в силу собственных представлений о праве увидеть у монголов кодификацию там, где её не было, являлись не единственным источником сведений о Великой Ясе как о своде законов. Свой вклад в создание этого мифа внесли и сами Чингизиды, которые в борьбе за власть легко шли на создание разного рода правовых фикций и даже на прямые фальсификации. Так, Рашид ад-Дин сообщает, что в 1235 г. хан Угедэй, сын и преемник Чингис-хана, созвал курултай, поскольку «захотел собрать ещё раз всех сыновей, родственников и эмиров и заставить их вновь выслушать ясу и постановления»[154 - Рашид ад-Дин. Сборник летописей. – Т. II. – С. 35.]. Весьма странным представляется это намерение, если, согласно Джувейни, текст «Великой книги Ясы» имелся в распоряжении всех Чингизидов![155 - Juvaini Ata-Malik. The History of the World-Conqueror. – P. 25.] Несомненно, Угедэй решил довести до родственников свои новые законы и распоряжения, которые он мог приписать Чингис-хану, чтобы обеспечить их неукоснительное соблюдение.

В дальнейшем подобные действия предпринимали и другие правители из рода Чингизидов. Например, Хайду, внук Угедэя утверждал, что «Яса-наме» (т. е. именно «Книга Ясы») содержит правило, по которому право наследовать трон сохранялось за прямыми потомками Угедэя и, следовательно, его соперник в борьбе за ханский трон Хубилай (сын Тулуя, брата Угедэя) должен считаться узурпатором[156 - См.: Morgan D. O. The «Great Yasa of Chingis Khan» and Mongol Law in the Ilkhanate. – P. 170.]. Персидские ильханы (потомки Хулагу, брата Хубилая), в свою очередь, заявляли, что именно их род имеет все права на ханскую власть, поскольку они наиболее скрупулёзно соблюдают положения Ясы[157 - Ayalon D. The Great Yasa of Chingiz Khan: a reexamination. Part B. – Р. 157–159.]. На наш взгляд, подобные, диаметрально противоположные «толкования» Ясы дают основание предполагать её отсутствие как свода конкретных нормативных положений.

Одно из поздних официальных упоминаний о Ясе Чингис-хана относится к эпохе Бухарского ханства Шайбанидов нач. XVI в.: основатель этого государства Мухаммад Шайбани-хан, не найдя в мусульманском праве положения, которое позволило бы ему вынести устраивавшее его судебное решение, повелел поступать «по ясе Чингизхановой»[158 - Фазлаллах ибн Рузбихан Исфахани. Михман-наме-йи Бухара. – С. 59.]. Однако судебное решение касалось проблемы наследования имущества, а мы уже неоднократно обращали внимание на то, что частноправовые отношения «чингизово право» не регламентировало. Таким образом, в данном случае хан сознательно шёл на правовую фальсификацию – представил Ясу как писаное законодательство, альтернативное мусульманскому праву, также основанному на писаных источниках.

Таким образом, потомки Чингис-хана для достижения своих политических целей приняли участие в формировании представления о Великой Ясе как о кодифицированном правовом акте, не подлежащем никаким изменениям и имевшем к тому же «секретный» характер.

Несомненно, следует признать заслуги Чингис-хана и его потомков в законодательной сфере, однако было бы ошибкой приписывать им разработку глобального правового свода, которого в действительности не существовало. Первые кодификации тюрков (в частности, казахские «Касым ханын каска жолы», «Есим ханын ескi жолы», «Жетi Жаргы» Тауке-хана) и монголов «Уложение Алтан-хана», «Восемнадцать степных законов», «Их Цааз», «Халха Джирум» и др.) появляются только в XVI–XVIII вв. под влиянием соседних государств и не содержат никаких отсылок к Великой Ясе[159 - Российский дипломат и востоковед 1-й четв. XIX в. Е. Тимковский упоминает, что монгольские законы, действовавшие «от времён Чингисхана» и до присоединения Монголии к империи Цинн в 1691 г., на самом деле составлялись «может быть, в течение нескольких веков», см. Тимковский Е. Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах. – СПб., 1824. – Ч. 3. – С. 343.]. Следовательно, нет никаких оснований считать, что они опирались на традиции кодификации права эпохи Чингис-хана и его преемников.

§ 5. Билики – правовая доктрина Монгольской империи

К биликам – изречениям Чингис-хана, имевшим политический, правовой и этический характер, – неоднократно обращались исследователи истории Монгольской империи и государств-преемников. Среди классиков востоковедения, рассматривавших или публиковавших эти документы, в частности, следует назвать Й. Хаммера-Пургшталля[160 - Hammer-Purgstall J. von. Geschihte der Golden Horde, das ist: der Mongolen in Russland. – Pescht, 1840. – S. 192–194, 200, 212, 467.], В. В. Бартольда[161 - Бартольд В. В. К вопросу об уйгурской литературе и её влиянии на монголов // Сочинения. – М., 1968. – Т. V. – С. 365–368.], В. Л. Котвича[162 - Котвич В. Л. Из поучений Чингис-хана // Восток. – Л., 1925. – Кн. 3. – С. 94–96.], П. М. Мелиоранского[163 - Мелиоранский П. О Кудатку Билике Чингиз-хана // Записки Восточного отделения Императорского Русского археологического общества. – СПб., 1901. – Т. ХIII. – С. 015–023.], В. А. Рязановского[164 - Рязановский В. А. Монгольское право, преимущественно обычное. – С. 15–18.], Э. Хара-Давана[165 - Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие. – С. 54, 60–61, 67–70, 136–141.], Садри Максуди Арсала[166 - Садри Максуди Арсал. Тюркская история и право. – С. 154–155.] и др. Из современных исследователей к изучению биликов Чингис-хана в той или иной степени обращались Е. И. Кычанов[167 - Кычанов Е. И. Билики Чингис-хана // Письменные памятники Востока. – 2006. – № 2 (5). – С. 210–216.], Т. И. Султанов[168 - Кляшторный С. Г., Султанов Т. И. Государства и народы Евразийских степей. От древности к Новому времени. – 3-е изд., испр. и доп. – СПб., 2009. – С. 215–219.], а также монгольские авторы Ж. Намжил[169 - Namjil G. Chinggis Haan’s Jasag and Bilig in Mongolian Heritage Documents // Chinggis Khaan and Globalization. International Academic Conference: program and abstracts. November 14–15, 2012, Ulaanbaatar, Mongolia. – Ulaanbaatar, 2012. – P. 83.], Н. Ням-Осор[170 - Ням-Осор Н. М?нх тэнгэрээс соёрхсон Чингис ханы зарлиг буюу Их засаг хуулийн тайлбар. – Улаанбаатар, 2003. – Т. 190–195.], Э. Пурэвжав[171 - Purevjav E. Chinggis Khaanii bilig surgaal in the Secret History of the Mongols // Chinggis Khaan and Globalization. International Academic Conference: program and abstracts. November 14–15, 2012, Ulaanbaatar, Mongolia. – Ulaanbaatar, 2012. – P. 72–73.], Сайшиял[172 - Сайшиял. Сказание о Чингисхане. – Улан-Удэ, 2006. – Гл. V. П. 44.], С. Цэрэнбалтав и Ц. Минжин[173 - Цэрэнбалтав С., Минжин Ц. Тэмуджин – Чингис ханы билиг сургаал. – Улаанбаатар, 2006. – Дэвтэр II.]. Определённую ценность представляет также словарная статья Г. Дёрфера[174 - Doerfer G. Tьrkische und Mongolische Elemente im Neupersischen. – Wiesbaden, 1963. – Bd. II. – S. 416–418.].

При этом следует отметить, что тексты биликов Чингис-хана (равно как и его законодательство, в совокупности обозначаемое термином «Великая Яса») в оригинале не сохранились, поэтому исследователи вынуждены опираться на различные средневековые источники. Наиболее корректным источником представляется нам сочинение Рашид ад-Дина «Сборник летописей», в котором определённые высказывания Чингис-хана представлены назиданием потомкам и подданным[175 - Рашид ад-Дин. Сборник летописей. – Т. I. – Кн. 2. – С. 259–265. См. также: [Березин И. Н.] История монголов. Сочинение Рашид-Эддина. История Чингиз-хана от восшествия его на престол до кончины. // Труды Восточного отделения Императорского Русского археологического общества. – СПб., 1888. – Ч. XV. – С. 120–131.]. Именно на его основе предпринимает систематизацию биликов Э. Хара-Даван и строит своё исследование биликов Е. И. Кычанов. Исследователи также отмечают, что билики содержатся и в сочинении Вассафа-Хазрета[176 - Hammer-Purgstall J. von. Geschihte der Golden Horde… – S. 212.] – отчасти конкурента Рашид ад-Дина, отчасти его продолжателя в сфере летописания. Поучения Чингис-хана присутствуют и в более поздних исторических сочинениях – преимущественно монгольских и бурятских[177 - См., напр.: Бахлаев С. А., Цыцыкова О. В. Золотое родство бурят. – Улан-Удэ, 2004; Ковалевский О. Монгольская хрестоматия для начинающих обучаться монгольскому языку. – Казань, 1836. – С. 1–4; Лубсан Данзан. Алтан Тобчи («Золотое сказание») / пер., введ., комм., прим. Н. П. Шастиной. – М., 1973. – С. 165–181, 187–200 и др.; Попов А. Монгольская хрестоматия для начинающих обучаться монгольскому языку. – Казань, 1836. – С. 54–65 (рус. перевод изречений Чингис-хана из этого издания см.: Котвич В. Л. Из поучений Чингис-хана).].

Однако некоторые авторы (преимущественно монгольские) склонны понимать билики более широко и включают в их число практически все высказывания, приписанные Чингис-хану в различных источниках – «Сокровенном сказании», «Юань ши» и т. д.[178 - См., напр.: Ням-Осор Н. М?нх тэнгэрээс соёрхсон Чингис ханы зарлиг буюу Их засаг хуулийн тайлбар. – Т. 190.] Отдельные упоминания биликов Чингис-хана в контексте присутствуют и в других средневековых сочинениях, в частности, в трактате Мухаммада Хиндушаха Нахчивани «Дастур ал-хатиб фи тайин ад-маратиб» («Руководство для писца при определении сановных степеней»), составленном во 2-й пол. XIV в. и содержащем образцы разнообразных официальных документов, в т. ч. и ханских указов-ярлыков[179 - См.: Hammer-Purgstall J. von. Geschihte der Golden Horde. – S. 467; Мелиоранский П. О Кудатку Билике Чингиз-хана. – С. 019, 020. См. также: Бартольд В. В. К вопросу об уйгурской литературе и её влиянии на монголов. – С. 366.].

Природа биликов до сих пор исследователями однозначно не выявлена, что и приводит к различным представлениям о ней различных специалистов. Так, например, Й. Хаммер-Пургшталль, а из современных исследователей – Е. И. Кычанов склонны полагать, что билики являлись разновидностью ханских указов или приказов, действовавших наряду с иными видами законодательных актов в Монгольской империи и чингизидских государствах[180 - Hammer-Purgstall J. von. Geschihte der Golden Horde. – S. 192; Кычанов Е. И. Билики Чингис-хана. – С. 210.]. П. М. Мелиоранский, а из современных исследователей – Т. И. Султанов и Р. П. Храпачевский уточняют это представление, полагая, что билики содержали нормы процессуального права[181 - Мелиоранский П. О Кудатку Билике Чингиз-хана. – С. 020; Кляшторный С. Г., Султанов Т. И. Государства и народы Евразийских степей. – С. 219; Золотая Орда в источниках. – Т. III. – С. 268 (прим. 305).].

Более того, ряд авторов (И. Н. Березин, Э. Хара-Даван, В. А. Рязановский, Н. Ням-Осор, Р. П. Храпачевский) считают, что билики составляли часть Великой Ясы[182 - Березин И. Очерк внутреннего устройства Улуса Джучиева. – С. 404; Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие. – С. 60–61; Рязановский В. А. Монгольское право, преимущественно обычное – С. 15; Ням-Осор Н. М?нх тэнгэрээс соёрхсон Чингис ханы зарлиг буюу Их засаг хуулийн тайлбар. – Т. 190; Золотая Орда в источниках. – Т. III. – С. 268 (прим. 305).] – с чем не соглашаются, в частности, С. Максуди Арсал и Т. И. Султанов[183 - Садри Максуди Арсал. Тюркская история и право. – С. 154; Кляшторный С. Г., Султанов Т. И. Государства и народы Евразийских степей. – С. 219. См. также: Вернадский Г. В. История России. Монголы и Русь. – М.; Тверь, 2000. – С. 106.]. В своё время мы высказывали точку зрения относительно «доктринального» характера биликов в системе источников права Монгольской империи[184 - Почекаев Р. Ю. Право Золотой Орды. – С. 40.], однако поскольку наше исследование было в большей степени посвящено ханским ярлыкам, то мы ограничились лишь общим предположением.

Теперь намерены вновь вернуться к этому вопросу и попытаться доказать свою позицию относительно того, что билики играли роль «правовой доктрины» Монгольской империи, играя существенную роль в формировании и поддержании имперской правовой идеологии, вместе с тем не содержа собственно правовых положений, применяемых непосредственно.

Итак, прежде всего считаем целесообразным обратиться к самому понятию «билик», которое было распространено как в тюркском, так и в монгольском обществе ещё задолго до создания империи Чингис-хана. Собственно, первыми этот термин ввели в употребление тюрки.

Так, например, если мы обратимся к словарям тюркского языка, то обнаружим, что термином «билик» («билиг» обозначались такие категории как «знание», «ум», разум» или «мудрость», «совет» (наставление), «осмотрительность» и т. п. Подобная совокупность значений отражена как в древнем «Диван Лугат ат-Тюрк» Махмуда ал-Кашгари, так и в современном «Древнетюркском словаре»[185 - Махмуд ал-Кашгари. Диван Лугат ат-Турк / пер., пред. и комм. З. -А. М. Ауэзовой. – Алматы, 2005. – С. 365 и др.; Древнетюркский словарь / ред.: В. М. Наделяев, Д. М. Насилов, Э. Р. Тенишев, А. М. Щербак. – М., 1969. – С. 99–100; Doerfer G. Tьrkische und Mongolische Elemente im Neupersischen. – Bd. II. – S. 416.]. В монгольском языке «билиг» также означает «разум, мудрость, дар, премудрость, проницательность»[186 - Большой академический монгольско-русский словарь / под общ. ред.: А. Лувсандэндэва и Ц. Цэдэндамба; отв. ред Г. Ц. Пюрбеев. – М., 2001. – Т. I. – С. 244.]. Как видим, среди довольно многочисленных значений этого термина нет ни одного, которое позволило бы чисто этимологически связать этот термин со сферой права или судебного процесса.

Более того, ряд авторов (в частности, П. М. Мелиоранский, а за ним и В. В. Бартольд) проводит прямую параллель между биликами Чингис-хана и знаменитым «Кутадгу биликом» – сочинением караханидского мыслителя и государственного деятеля XI в. Юсуфа Баласагуни[187 - Юсуф Баласагунский. Благодатное знание / подг. изд. С. Н. Иванова. – М., 1983.], которое изучалось исследователями даже более подробно, чем билики Чингис-хана (поскольку, в отличие от высказываний основателя Монгольской империи, сохранилось полностью)[188 - См., напр.: Самойлович А. Н. Из поправок к изданию и переводу «Кутадгу билик» // Доклады Российской академии наук. 1924. Октябрь-декабрь. – Л., 1924. – С. 148–151; Малов С. Е. Из третьей рукописи Кутадгу Билиг // Известия АН СССР. Отделение гуманитарных наук. – 1929. – С. 737–754; Каримов К. «Кутадгу билик» в поэтическом переводе // Общественные науки в Узбекистане. – 1964. – № 8–9. – С. 125–127; Бертельс Е. Э. Изречение Ибрахима ибн Адхама в поэме Кутадгу-билик // Бертельс Е. Э. Суфизм и суфийская литература. – М., 1965. – С. 181–187; Абдыраманова А. Ш. Средневековые произведения Ж. Баласагына «Куттубилим» («Благодатное знание») и М. Кашгари «Дивану лугат ат-турк» как общее культурное наследие тюркоязычных народов // Урал – Алтай: через века в будущее: материалы IV Всероссийской научной конференции, посвящённой III Всемирному курултаю башкир. Т. I. Филология. – Уфа, 2010. – С. 19–22; Исаков К. А. «Кудатгу билиг» – духовное наследие тюркских народов // Т?рк ?лемi: тарих ж?не ?азiргi заман/ Тюркский мир: история и современность. Халы?аралы? т?рктану симпозиумы тезистерi. Тезисы международного тюркологического симпозиума. Астана: Е?У баспасы, 2011. – Б. 102–103; Dogan N. «Kutadgu bilig» de цlьm dьsьncesinin liderlik etigi ve siyaset felsefesi ьzerine etkisi // GLOBAL-Turk. – 2014. – № 2. – P. 102–117.]. По мнению упомянутых исследователей, и совокупность высказываний самого Чингис-хана могла называться «Кутадгу билик»[189 - Мелиоранский П. О Кудатку Билике Чингиз-хана. – С. 021–022; Бартольд В. В. К вопросу об уйгурской литературе и её влиянии на монголов. – С. 366.]. Однако в сочинении Юсуфа Баласагуни мы также не находим ни одного собственно правового предписания: фактически это сборник советов и назиданий о том, как организовать государство и чем следует руководствоваться в своей законодательной деятельности[190 - См. подробнее: Почекаев Р. Ю. Право Золотой Орды. – С. 16–25.]. Ни одной конкретной правовой нормы это философско-этико-политико-правовое сочинение не содержит.

Итак, как видим, само понятие «билик» ассоциировалось с мудростью, передачей знания, опыта и т. д., представляя собой теоретическую и идеологическую основу организации государственной власти и правовой системы в тюрко-монгольских обществах. Строго говоря, высказывания Чингис-хана даже не могут быть охарактеризованы исключительно как правовые, имея в той же степени характер и этический, и бытовой, поскольку зачастую основаны на собственном житейском опыте основателя империи. По какой же причине исследователи посчитали билики разновидностью ханских указов, имевших силу закона?

Думается, что во многом подобный подход связан с почитанием Чингис-хана как основателя Монгольской империи и формирования его образа как создателя монгольского права вообще, о чём мы уже неоднократно говорили выше. В связи с этим любое его высказывание воспринималось его потомками и их подданными как незыблемый закон (так что включение монгольскими исследователями в число биликов и высказываний Чингис-хана из «Сокровенного сказания» и т. п. не выглядит совсем уж некорректным). Более того, выше, в процессе анализа Великой Ясы, мы уже рассмотрели примеры, когда Чингис-хану приписывались некие правовые нормы и установления, которые он никогда не создавал! То есть речь идёт о разного рода правовых фикциях и даже правовых фальсификациях.

Тем не менее, на наш взгляд, это не даёт оснований считать, что билики непосредственно имели правоприменительное значение, содержа не столько конкретные нормы, сколько общие принципы права и правоприменения. Поэтому мнение Е. И. Кычанова о действии биликов как законов, основанное на одном из биликов, приведённых Рашид ад-Дином (о наказании члена ханского рода за нарушение ясы «согласно билику»)[191 - Кычанов Е. И. Билики Чингис-хана. – С. 213.] не представляется обоснованным: речь идёт именно о принципе – нарушение правопорядка влечёт наказание, не более того.

Теперь обратимся к мнению тех, которые считают, что билики содержали нормы процессуального права. Это мнение, впервые высказанное П. М. Мелиоранским, основано на анализе документов, включённых в «Дастур ал-катиб» Мухаммада Нахчивани: в ярлыке, где судья-дзаргучи назначался на должность, ему предписывалось действовать, как это сказано в биликах Чингис-хана[192 - Мелиоранский П. О Кудатку Билике Чингиз-хана. – С. 018–019, 021.]. Однако и в данном случае, полагаем, речь идёт не о конкретных нормах, а именно о базовых принципах, поскольку в качестве источниковой базы судьи должны были использовать ханские указы и прежние судебные прецеденты – начиная с «Синей росписи», в которой, по воле Чингис-хана, должны были фиксироваться решения судей как примеры для последующих решений по аналогичным судебным делам. Кроме того, у судей-дзаргучи имелось достаточно широкое право собственного усмотрения, ограничивавшееся именно их знанием базовых принципов, можно даже сказать, духа «чингизова права», а эти-то принципы и содержались в биликах. Более того, в переводе текста сам же П. М. Мелиоранский «достраивает» его содержание: «эмиры же монгольские не должны возобновлять и заниматься вторичным расследованием дела, которое к нему поступит и будет им (однажды) решено на основании ясы и ясака (и Кудатку Билика?) (курсив наш. – Р. П.) Чингиз-хана»[193 - Там же. – С. 019.].

Наше мнение о том, что билики являлись именно «доктринальным» источником, подтверждается, в частности, примером, также приведённым в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина. Монгольский хан и император Юань завещал престол своему внуку Тэмуру, однако, как известно, завещание предыдущего правителя среди Чингизидов являлось всего лишь одним из оснований претензий на трон, тогда как окончательное решение принималось всё же на курултае. Соответственно, когда был созван курултай для избрания преемника Хубилая, «между Тимур-кааном и [его братом] Камалой, который был годами старше его, начались споры и пререкания относительно престола и царствования. Кокчин-хатун, которая была крайне умна и способна, сказала им: «Мудрый каан, то есть Кубилай-каан, приказал, чтобы на престол воссел тот, кто лучше знает билики Чингиз-хана, теперь пусть каждый из вас скажет его билики, чтобы присутствующие вельможи увидели, кто лучше знает». Так как Тимур-каан весьма красноречив и [хороший] рассказчик, то он красивым голосом, хорошо изложил билики, а Камала, из-за того что он немного заикается и не владеет в совершенстве речью, оказался бессилен в словопрении с ним. Все единогласно провозгласили, что Тимур-каан лучше знает и красивее излагает [билики] и что венца и престола заслуживает он»[194 - Рашид ад-Дин. Сборник летописей. – Т. II. – С. 206.].

Этот пример, на наш взгляд, даёт основание считать, что билики являлись не правовыми актами, содержащими конкретные юридические предписания, а именно совокупностью неких основополагающих принципов. Несомненно, будущему правителю следовало знать правовую идеологию, основы правопорядка (Великой Ясы), заложенного его предком, чтобы, действуя в его русле, принимать собственное законодательство, отражающее новые формы и виды правоотношений, но при этом не противоречащее «духу» изначальных правовых представлений Чингис-хана. Вполне логичным представляется тот факт, что правители, другие члены дома Чингис-хана, владетельные князья (родоплеменная аристократия) и военачальники должны были знать билики, о чём сообщает Рашид ад-Дин, воспроизводя соответствующий билик Чингис-хана: «Ещё он сказал: “Только те эмры туманов, тысяч и сотен, которые в начале и конце года приходят и внимают биликам Чингиз-хана и возвращаются назад, могут стоять во главе войск. Те же, которые сидят в своем юрте и не внимают билика, уподобляются камню, упавшему в глубокую воду, либо стреле, выпущенной в заросли тростника, [и] тот, и другая бесследно исчезают. Такие люди не годятся в качестве начальников”»[195 - Рашид ад-Дин. Сборник летописей. – Т. I. – Кн. 2. – С. 260.]. Сделанный Т. И. Султановым на основе этого фрагмента вывод о том, что «билики Чингиз-хана были предметом преподавания»[196 - Кляшторный С. Г., Султанов Т. И. Государства и народы Евразийских степей. – С. 219.], не выглядит преувеличением.

Думаем, что подобное представление о биликах позволит примирить и некое несоответствие между завещанием Чингис-хана не нарушать Великой Ясы и бурной законодательной деятельностью его потомков, уже довольно скоро весьма существенно преобразившей правовую систему, созданную основателем Монгольской империи. Конкретные законы и указы могли изменяться и отменяться последующими правителями. Так, например, монгольский хан Мунке после вступления на престол отменил все прежде действовавшие ханские ярлыки, начиная с изданных Чингис-ханом и издал вместо них новые[197 - Juvaini Ata-Malik. The History of the World-Conqueror. – Р. 598–599; Рашид ад-Дин. Сборник летописей. – Т. II. – С. 141.]. Но базовые принципы законности и правопорядка, основанные на знании Чингизидами биликов – правовых идей и принципов, сформулированных их родоначальником, оставались незыблемыми, что и позволяет говорить о непрерывности «чингизидского» права, действовавшего в течение веков в Монгольской империи и государствах – её преемниках вплоть до рубежа XIX–XX вв. Вероятно, именно этим стоит объяснить и то, что изречения Чингис-хана включались даже в монгольские исторические произведения XVII–XIX вв., которые в целом составлялись в соответствии с канонами китайской имперской или тибетской буддийской историографии – хотя в ряде случаев им придавалось «буддийское содержание»[198 - См.: Цендина А. Д. Монгольские летописи XVII–XIX веков. Повествовательные традиции. – М., 2007. – С. 128–129.].

В заключение считаем целесообразным обратиться к ещё одному моменту, касающемуся биликов. Е. И. Кычанов правильно обращает внимание на оговорку Рашид ад-Дина о том, что даже те фрагменты, которые персидский историк приводит в качестве биликов, получены из разных источников или представляют эпизоды из жизни Чингис-хана, а не его непосредственные высказывания[199 - Кычанов Е. И. Билики Чингис-хана. – С. 210, 215–216.]. Известно, что при каждом монгольском правителе был специальный писец-битикчи, который ежедневно записывал изречения своего патрона, вероятно, стараясь придать им вид рифмованной прозы, звучащей «складно и со скрытым смыслом»[200 - См.: Кляшторный С. Г., Султанов Т. И. Государства и народы Евразийских степей. – С. 219.]. Неслучайно Рашид ад-Дин завершает каждый раздел, посвящённый каждому владетельному потомку Чингис-хана, подразделом о его наставлениях, назиданиях и приговорах (нередко также обозначающихся термином «билик»). При этом в текст «Сборника летописей» включены лишь такие высказывания Угедэя[201 - Рашид ад-Дин. Сборник летописей. – Т. II. – С. 49–64.], тогда как соответствующие подразделы, касающиеся Джучи, Чагатая, Мунке, Хубилая, Тэмура, отсутствуют[202 - Там же. – С. 87, 102, 113, 152, 200, 213. В. А. Рязановский приводит некоторые изречения Чингизидов (Гуюка, Бату) именно как продолжение традиции биликов Чингис-хана, см.: Рязановский В. А. Монгольское право, преимущественно обычное – С. 18.]. Как нам представляется, такие «пробелы» неслучайны и связаны с тем, что впоследствии высказывания потомков Чингис-хана могли быть приписаны ему самому, чтобы придать им большую силу и значение – точно так же, как в Великую Ясу Чингис-хана были «вписаны» правовые нормы, создаваемые на самом деле его потомками, как мы отмечали выше. Это также свидетельствует в пользу того, что целью биликов было обеспечение принципов незыблемости имперского правопорядка, ассоциировавшегося именно с деятельностью Чингис-хана: если бы аналогичные билики составлялись и сохранялись его потомками и от его потомков, неизбежно стали бы возникать проблемы коллизий, правовых конфликтов и т. д., и о единой системе Великой Ясы пришлось бы забыть. А благодаря биликам Чингис-хана это правовое единство сохранялось – по крайней мере, формально и в имперскую эпоху.

Таким образом, можно согласиться с мнением Е. И. Кычанова относительно того, что билики отражали созидательную, а не разрушительную деятельность Чингис-хана[203 - Кычанов Е. И. Билики Чингис-хана. – С. 216.]. Можно даже в какой-то мере считать их «памятником правовой (или даже «философско-правовой») мысли». Однако не следует поддаваться искушению и включать их в число непосредственно действовавших правовых предписаний, поскольку это приведёт к превратному представлению о системе источников «чингизова права». Вместе с тем отрицание правового значения биликов, в свою очередь, может привести к формированию «упрощённого» представления об этом праве как лишённом какой бы то ни было теоретической и идеологической базы, которая фактически была представлена именно биликами Чингис-хана и недошедшими до нас аналогичными высказываниями и суждениями его потомков.

§ 6. Рецепция иностранного права в монгольской империи, золотой орде и других государствах Чингизидов XIII–XV вв