Сублимация любви

– Не бойся, милая! Не бойся! Не бойся смерти! Ожидание смерти страшней самой смерти, я это знаю! Что она есть – всего лишь миг, и ты на пути в вечность. Не бойся! Это не страшно! Не бойся… не бойся… не бойся…

Голос его был спокоен и нежен, Аврелия затихала…

Шорох на крыше усиливался, превращаясь в стремительную барабанную дробь!..

Аврелия прижималась к нему, а он всё сильней сжимал объятия…

– Не бойся, любимая, не бойся…

…Сверху рухнула тяжелая балка, погребя их под собой.

Какое-то время за дверью каморки корчился человек в предсмертных муках, ещё надеясь наказать влюбленных. В его воле – жить им или нет! В его воле – выставить её на посмешище толпы или пощадить! Но он опоздал – влюбленные вместе вошли в Вечность, а он?..

Он одинок и ничтожен – он давно мёртв!

Ненависть убивает человека быстрее, чем меч секутора или гнев богов!

Романский стиль

Что можно сказать о романском стиле? Прежде всего то, что многие из нас путают романский и римский стили. Термин «романский стиль» появился в начале XIX века, когда археологи установили некую связь в строениях раннего Средневековья с древнеримскими постройками. Многие средневековые дома попросту базировались на древнеримских фундаментах. А также в этот период в строительстве использовали полуциркульные арки и своды, как это делалось в античном Риме.

Если заказчик заказывает тебе дом в романском стиле, но при этом говорит, что всё должно быть дорого: в золоте, в мраморе, в багровых тонах – это значит, он спит и видит себя Цезарем, и ему нужен не романский стиль, а римский! А если он настаивает на римском стиле, а сам мечтает о массивном замке с узкими бойницами вместо окон и перекинутом через речку-вонючку подвесном мостике, и в каждом углу по ржавому рыцарю, то рисуй ему романский стиль. И попадёшь в точку!

Для меня романский стиль скучен и даже угрюм! Здания смотрятся тяжело, грубо и незамысловато.

В исторический отрезок раннего Средневековья (тот, что приписывается романскому стилю) архитектурная мысль как бы замедляется, останавливаясь в поступательном движении вперёд, и не просто останавливается, а в некоторых странах Европы даже делает шаги назад. Основой романских построек были массивные цилиндрические дома, выполненные из грубого камня, похожие на бочки – донжоны, а уж вокруг них строилось все остальное.

В более поздний период в архитектуре появится ряд конструктивных моментов, например, косая балка – камни, распирающие свод, – это впоследствии будут использовать при строительстве готических соборов, но в целом надо сказать, что европейские города этого периода приземисты и неказисты. Колонны, теряя прежнее очарование и идеальные пропорции, становятся приземлёнными, у них единственная функция – поддерживать возложенную на них тяжесть здания.

И главное – храмы возводились без каких-либо излишеств. Храмы и все постройки во времена междоусобиц прежде всего должны были защищать население от вражеских набегов, а потому только массивные стены, узкие окна-бойницы, высокие сторожевые башни, рвы с водой. Храмы – крепости, замки – крепости.

В это время и скульптура претерпевает разительные изменения. Если в античных скульптурах человек – венец Божественного творения, то романские изваяния олицетворяют лишь самого Бога. И если античные боги наполнены жизнью, движением, то романские скульптуры – благостны и тихи, на лицах лежит великая скорбь, от созерцания которой становится тяжко на душе… Вот как-то давит оно на меня, это средневековое творчество!

Как тяжесть романского собора угнетает всё пространство, так и любовь – обычная человеческая между мужчиной и женщиной – в это время угнетается церковью и приобретает низменный оттенок. Даже сильно сосредоточившись, я не могу нарисовать картину красивых любовных историй. Если в древней Греции или Риме любви, плотским утехам и различным наслаждением придавалось огромное значение, даже был термин гедонизм – стремление к наслаждению, то в раннем Средневековье любовь вдруг стала делом постыдным, никчёмным, разве что для продолжения рода. А женщина? Женщина – воплощение греха!

Напрягая мозг до полного закипания, пытаюсь вспомнить хоть одну счастливую пару того времени. Но! Тристан и Изольда – собирательный образ несчастных влюбленных, Элоиза и Абеляр – пример вообще ужасный – за любовь мужчина поплатился своим достоинством – его оскопил то ли дядя, то ли отец Элоизы. Ужасная история!

Вот никак не возникают у меня образы влюблённых пар… перед глазами только рыцари в ржавых доспехах, что усталой вереницей бредут под раскалённым солнцем спасать Гроб Господень…

Невеста рыцаря

По длинным коридорам замка сновали многочисленные слуги. В центре большой залы расставляли дубовые столы и скамьи, под самыми сводами натягивали праздничные шпалеры, полы натирали до блеска, с витражей снимали паутину и копоть, поварята носили огромные корзины со съестным. За всей этой суматохой с серых стен наблюдали надменные лица предков в тяжелых рамах, и только старый пёс у самого очага, безразлично посматривая на всех, чесал то бок, то выю.

Завтра стены замка наполнятся торжественными звуками – завтра свадьба юной дочери герцога. Её возлюбленный – из знатного рода, красив, статен, ему всего семнадцать. Родители молодых рады скрепить любовь своих детей союзом (и, конечно же, объединить тем самым свои владения и стать пусть немного, но сильнее соседей).

Вот уже к вечерней трапезе собираются гости, замок наполняется радостью – в ожидании праздника все веселы, говорливы, нахваливают невесту, ее богатое приданое, дорогие подарки жениха и счастливое будущее новобрачных.

А счастливые молодые, как два голубка, ворковали, совершенно не замечая никого вокруг. Он, преклонив колено, подарил любимой дивную розу. Она зарделась. Он неловко коснулся её руки… и оба покраснели до корней волос. Опустили головы и, хоть не касались друг друга, но так близко были они, что казалось, слились в одном кружении солнечного вихря и уже неслись навстречу своему счастью…

И вечерняя трапеза была превосходна: одно блюдо сменяло другое, собаки не успевали слизывать остатки пищи с тарелок хозяев, как несли уже новое кушанье, молодое вино лилось рекой, и всех гостей удивляли диковинные заморские фрукты.

А после под ласкающие звуки флейт были неспешные танцы. Первой парой жених и невеста. Она очаровательна: тонка, хрупка, застенчива, глаза не поднимала, румянец играл на нежной коже, лишь он один предательски выдавал её радость.

Вдруг, гулко ударяя о каменный пол крючковатым посохом, в грязном рубище, с котомкой за плечами и деревянным распятием на груди, в праздничную залу вошёл босой старик. Лицо его было иссушено ветрами и знойным солнцем, волосы серы, как мартовский талый снег, но чёрная борода да острый взгляд сразу выдавали в нём человека ещё не старого, но много, очень много повидавшего.

Он вошёл и, стукнув посохом об пол, призвал:

– Христиане! Время ли вам танцевать и праздновать, когда Гроб Господень находится в руках поганых сарацин?!

Вмиг всё стихло, гости замерли, словно поражённые громом небесным. Лишь влюбленные шептались в сторонке и украдкой, неловко, едва касались друг друга. О, разве есть что-то важнее их любви! Разве нужен им кто-то ещё! Они даже и не заметили грозного странника… и не услышали его призыв…

Спустя годы невеста будет вспоминать те мгновения, когда они с возлюбленным могли не видеть и не слышать других, словно были под крылом у ангела, словно он оберегал их от всех житейских невзгод. И долгими вечерами со жгучей болью в сердце она будет вспоминать тот день, когда могла взять любимого за руку и увести от всех в тёмную ночь, и остаться с ним наедине. (От этих мыслей кровь приливала к голове, она вспыхивала и журила себя за непристойность, но со временем осталась лишь горечь несбывшейся мечты.) Это потом она будет вспоминать счастливые минуты, когда они могли не слышать слов странника, а слышать только биение собственных сердец, а сейчас… Ах, если бы тогда она могла увести его в покои и наслаждаться любовью, забыв обо всём на свете, то всё бы в жизни сложилось иначе!

А тогда…

…Тогда в вечерней мгле, притушив факелы, только под тусклым мерцанием свечей, все, затаив дыхание, внимали жестам[9 - «Жесты» – Chansons de gestes – героические поэмы о деяниях рыцарей-крестоносцев.] о доблести и мужестве рыцарей-крестоносцев. И невеста слушала с восхищением странника, но робко, украдкой посматривала на любимого, и застенчивой улыбкой отвечала на его влюбленный взгляд, и приходила в восторг от той незримой связи, что была между ними. Она бы отказалась от всего, лишь бы убежать с ним от всех, лишь бы он держал её за руку и смотрел бы вот так, как сейчас!

Но странник всё продолжал рассказы о сражениях с подлыми сарацинами, и невеста заметила, что в глазах возлюбленного вдруг вспыхнул совсем иной, безрассудный огонь! А когда странник поведал о несметных сокровищах далёких стран, любимый так заслушался, что и вовсе перестал смотреть на неё. Сердце девушки опечалилось, губки поджала, от обиды и ревности всплакнула бы, но так интересно было все то, о чём вещал незнакомец, что невеста сама заслушалась…

…Слушала, слушала, да и заснула, склонив голову на плечо отца, а утром…

А утром, лишь только забрезжил рассвет, замок наполнился странными звуками, звуками не радостных, свадебных приготовлений, нет! Что-то другое, жёсткое слышалось повсюду. Крики другие, гомон другой: лязганье доспехов, ржание лошадей, надрывный лай обеспокоенных собак.

Невеста выглянула в распахнутое оконце и оцепенела: её жених верхом на коне в сверкающих рыцарских доспехах что-то кричал, размахивая длинным древком знамени, на котором красовался его фамильный герб. Глаза возлюбленного горели безумным огнём. Заметив в окне невесту, он радостно прокричал ей:

– Любимая, я ухожу воевать за Гроб Господень!

Ничего не ответила невеста, лишь вскрикнув, маленькой ладошкой прикрыла ротик, и в смятение, не заплетённая, в одной сорочке побежала к нему, как если бы была птицей. Она бежала, боясь, что пока будет бежать длинными, гулкими галереями замка, он устремится прочь спасать мир, и она никогда, никогда больше не увидит любимого!

– Как же!.. Как же я? – сквозь слёзы пролепетала несчастная невеста.

– А ты? Ты будешь ждать меня, любимая! – радостно прокричал юный рыцарь, и конь, подзадоренный настроением хозяина, кружился, пританцовывая на месте. – Я вернусь с победой!

Сердце зашлось. Не смогла вымолвить и слова: рыдания душили, ком из крика обречённости сдавил горло.

– Как ждать?! Я не хочу ждать! Я люблю тебя! Я хочу быть твоей женой, хочу родить тебе сына! – взмолилась невеста, протягивая к нему руки, уже не стыдясь своей любви и своего отчаянья. – Как же… как же так? А наша свадьба?

– Да-да, конечно, ты родишь мне сына, но сначала я… – и он, мальчишка, красноречиво махнул мечом. – Я изрублю всех, всех сарацин!

– Возлюбленный мой! – молила, отчаянно хватая за поводья, юная невеста. – Не уходи! Прошу тебя!..

Но не слышал её слов рыцарь! Безрассудно был весел и горд собой: он выбрал подвиг и славу во Христе, он тот, пред кем лежат невиданные земли и сказочные сокровища, он тот, кто прославит свой род…

По скрипучему, перекинутому через глубокий ров мосту с бравой песней уходил отряд крестоносцев, новенькие доспехи сверкали на солнце, стяги развевались на ветру, и казалось, весь мир сейчас уходил вместе с рыцарями сражаться за Гроб Господень. Женщины обливались слезами. Лишь странник стоял с высоко поднятой головой и вслед новоявленным крестоносцам потрясал посохом:

– В Иерусалим! В Иерусалим!

Но едва рыцари скрылись из виду за дальними холмами, он повернулся к плачущим женщинам и ехидно сказал: – Вот так и меня послали спасать Гроб Господень… речи крестоносцев… двадцать лет назад!