Инферно – вперёд!

– Нет, господин Норс, нет, никак нельзя, господин редактор. Сошли вы с ума или нет – это не мне решать, но вы никогда не были капралом и, наверное, не являетесь им и сейчас. Насчёт ревуна нашего скажу только, что он в полнейшем порядке, совершенно исправен, только вас это не касается, потому как без разрешения господина Финлея я его трогать не позволю. Люди спят, господин Норс!

Усы сторожа гневно встопорщились, и сам он придвинулся к редактору вплотную – точь-в-точь как градоначальник. Однако Норса было не так-то легко сбить с пути истинного. Выхватив из кармана контракт, он ткнул его под нос сторожу.

– Читай: я уже два часа как капрал. И тебя скоро отмобилизуют, если доживёшь, конечно, а не ляжешь сейчас спать. – Норс тряс бумажкой за подписью Глайниса так, словно это был заряженный револьвер. – Уже началась война, война с фоморами – всё как в Священном Писании!

Сторож дрогнул. Что-то испугало его – вероятно, он вспомнил древние легенды, к тому же прибытие солдат в город не могло произойти просто так, без какой-либо на то причины. Недоверчиво осмотрев контракт Норса, он, поколебавшись, кивнул и, подойдя к ревуну, начал, как говорил один поэт, «бить в смертный набат». Вой сирены, поначалу неуверенный, а затем всё более громкий, наполнил улицы спящего города. С каждым поворотом звук, достигая крещендо, разносился окрест, принуждая сонных жителей вскакивать с их постелей. Примерно через минуту, сторож, усталый и вспотевший, предложил Норсу подменить его. Тот взялся за деревянную ручку, влажную там, где её касалась рука сторожа, и, преодолевая сопротивление, стал вращать её. Поначалу это было нетрудно – словно доставать ведро с водой из колодца. Однако в этом случае колодец оказался бездонным – ручку нужно было крутить без остановки. Норс и сторож трижды сменяли друг друга, прежде чем редактор сообразил, что вполне может предоставить право делать эту бесцельную и, видимо, бесконечную работу тому, кто получает за это деньги. Сославшись на неотложную необходимость закончить важные дела, он пошёл к себе в редакцию.

Поднявшись по неосвещённым ступеням, Норс вошёл в тёмное помещение, встретившее его каким-то сиротливым одиночеством. Редакция словно предчувствовала, что её вот-вот бросят, и всем своим видом отчаянно пыталась напомнить о том, как Норс её любит и сколько надежд связывает – вернее, связывал ещё недавно – с изданием собственной газеты. Он зажёг газовый рожок, и в дрожащем голубом свете осмотрелся вокруг: на верстаке небрежно разбросаны разнообразные картонные и жестяные коробочки, в которых хранятся наборные литеры, массивный деревянный стол, заваленный бумагами, включая три письма от кредиторов, оставшиеся без ответа, стулья, печатный станок – и, отдельно, особая гордость Норса – собственный фотоаппарат. Новейшее, по стандартам Дуннорэ-понт, изобретение, возвышалось на штативе в дальнем углу. Фотоаппарат, которому было уже несколько лет, достался редактору захолустного таблоида подержанным, всего за одну золотую крону[26 - Айлестерская золотая крона, вес которой достигает четверти унции, содержит около 7 г чистого золота, и равна 24 айлестерским шиллингам (около 6 г чистого серебра), каждый из которых равен 12 пенсам.]. Крона эта, которую по причине постоянной нехватки у лиц творческого склада злосчастных денег, была одолжена у Финлея в обстоятельствах, до сих пор повергавших Норса в дрожь и тоску. Ему пришлось зайти к градоначальнику домой и познакомиться со всеми его домочадцами: с кухаркой, с горничной, с вислоухим псом по кличке Тоб – и с куда мене приятными персонами: престарелой мамашей Финлея, его супругой и двумя незамужними дочками. Последние, страдавшие таким же, как и у градоначальника, ожирением, отличались практически полным отсутствием манер и того, что принято называть умом. Эти качества заменяла им бесцеремонность, а также некое подобие глубокомысленного жеманства и выглядывавшая откуда-то из глубины крысиных глазок подлость, обычно именуемая ими «житейской сметкой, неотъемлемой семейной чертой». Старшая из «благородных девиц», двадцатитрехлетняя Шавна, была представлена Норсу как «прелестная красавица, руки которой он мог бы попробовать добиваться». Несколько ошеломлённый таким известием о никогда ранее не существовавших у него намерениях, Норс, преодолевая сомнения и тошноту, всё же был вынужден облобызать высокомерно протянутую ему «изящную ручку», словно сбежавшую из лавки мясника, из отдела с вывеской «Части свиной туши». Он пошёл на этот непростой шаг, так как перед его внутренним взором всё это время стоял великолепный «Домналл». Фотоаппарат, счастливо приобретённый, действительно несколько раз использовался Норсом, как правило, в обстоятельствах, далеко не самых приятных – он делал посмертные фотографии, которые использовались для создания изображений покойных на могильных надгробиях. К сожалению, стоимость оборудования для производства литографических изображений со сделанных фото, которые наилучшим образом дополнили бы его статьи, превосходила готовность Норса идти на дальнейшее сближение с семейством Финлеев. Сближение это, которое в достаточно скором будущем привело бы к супружеской жизни, по своим тяготам и лишениям сопоставимой лишь с адскими муками, пугало Норса не хуже Страшного суда. Альтернативным производству литографий вариантом казалось более глубокое сотрудничество с владельцем похоронного бюро, однако тот был вдов и не имел детей, а о его сексуальных пристрастиях ходили самые неправдоподобные и наводящие оторопь слухи. В конце концов, Норсу пришлось удовлетвориться надеждами на то, что постепенно он сможет возвратить долги и со временем заработает сумму, достаточную для развития дела.

Норсу захотелось выпить. К его разочарованию, желание ограничить себя в потреблении спиртного стала причиной, по которой в редакции не хранилось никаких запасов выпивки. Это было печально, так как именно в этот момент он бы с удовольствием хлебнул доброго виски, и любой доктор прописал бы ему те же лекарства. Норс, ухмыльнулся, вспомнив о докторе Вейре: тот, судя по всему, был алкоголиком со стажем, и сам с удовольствием составил бы ему компанию. Недовольно подкрутив усы, Норс закурил и, уперев руки в бока, с досадой осмотрелся по сторонам. Прежде чем отправиться на вокзал, где засел капитан Глайнис со своими бравыми парнями, ему нужно было определиться с тем, есть ли в помещении хоть что-нибудь, что может пригодиться ему в армии. Кроме спичек и табака, которые он и без этого всегда носил с собой, он ничего не мог придумать. Пожалуй, единственное исключение, ввиду его стоимости, составлял «Домналл», хотя предстоящая Норсу военная служба едва ли позволила бы вольности, вроде фотосъёмки, на таких живописных объектах министерства обороны как: безликая кирпичная казарма, бетонный прямоугольный плац и пропитанная запахами овощей кухня – не в силу их непривлекательного внешнего вида, а исключительно по причине атмосферы строжайшей секретности. Всё ещё пребывая в раздумьях, Норс неожиданно вздрогнул – ночную тьму пронзил душераздирающий вопль. Крик этот, свидетельствовавший о том, что человека, его исторгнувшего, вероятнее всего, постигла самая ужасная участь, какую только можно себе представить, раздавался снизу и мог принадлежать только сторожу. Сирена умолкла, и в наступившей тишине послышались отвратительные чавкающие и хрустящие звуки. Если бы Норс мог всецело доверять своему слуху, он бы побился об заклад, что сторожа, чьё имя он, как на грех забыл, в это самое время пожирало некое хищное и смертельно опасное существо. Насколько можно было судить по периодически раздававшимся слабым стонам, жертва, чью судьбу он невольно оборвал своими настойчивыми требованиями поднять тревогу, всё ещё была жива – очевидно, её обгладывали заживо. На какое-то мгновение Норсом овладела странная, до невозможности глупая идея, источником которой, несомненно, была бумажка за подписью Глайниса, пытавшаяся прожечь внутренний карман сюртука – спуститься вниз и отважно, как подобает капралу пехоты Его Величества, сразиться с неведомым чудовищем. Тем не менее, остатки здравого смысла принудили Норса, наоборот, замереть и, двигаясь как можно тише, приблизиться к газовому рожку и отключить его. Он подошёл к столу и спрятался за ним, как неоднократно делал в детстве, пытаясь избежать встречи с нежелательными посетителями. Чавканье и стук об пол, раздававшиеся из комнатки на первом этаже, в которой проходила дьявольская трапеза, становились всё громче. Похоже было на то, что к первой твари присоединилась ещё одна, а может, и больше. Сколько так длилось, Норс ни за что не смог бы сказать, так как был совершенно парализован страхом и не мог найти в себе силы даже достать из жилетного кармана часы. Наконец, внизу всё стихло, и топот шагов, со всей очевидностью, не принадлежащих человеку, вернее, людям, так как речь шла о нескольких существах, возвестил о том, что самое страшное позади. Словно движимый неведомой силой, Норс, даже не веря в то, что совершает настолько отчаянный поступок, встал и, пройдя к окну на негнущихся ногах, посмотрел на происходящее внизу, на тускло освещённой немногими газовыми фонарями, улице. То, что он увидел, потрясло его воображение: немыслимые, словно вышедшие из кошмарного сна, твари с длинными носами-клювами и рогами разбегались в стороны, вероятно, в поисках новых жертв. Норс подумал, что если ему сейчас удастся сделать чёткую фотографию, то он, быть может, прославится на весь мир. Однако с такого расстояния, даже со вспышкой, нельзя было надеяться на качественный снимок, к тому же его смерть стала бы неизбежным следствием столь отчаянного поступка, ведь Норс, несомненно, выдал бы своё местонахождение. Осторожно приоткрыв окно, в которое тут же ворвались крики, раздающиеся то на одной соседней улице, то на другой, Норс бессильно сполз по стене и, спрятав огонёк сигареты от возможных наблюдателей, закурил. Теперь он мог немного расслабиться и подумать. Первое, что пришло Норсу в голову – это мысль о необходимости определить точное время; так всегда поступали герои кинофильмов и детективов, к которым он имел несчастье пристраститься ещё в школе. Пошарив в потёмках, он извлёк свои карманные часы и подсветил себе сигаретой. Было начало второго часа, и зрелище привычных цифр, по которым неторопливо двигалась волосинка секундной стрелки, почему-то успокоило Норса. Завороженный, он так и сидел, сжимая в одной руке сигарету, а в другой – хронометр, покрытый холодным потом и не способный думать ни о чём, кроме этих двух вещей, цепляясь за них, как за якорь. Он действительно тонул, буквально шёл на дно в глубочайшую бездну чёрного неведения и ужасающего его непонимания происходящих событий. Мир, в котором жил Дитнол Норс все предыдущие дуодуазтерц[27 - 27.] лет своей жизни, рушился прямо у него на глазах.

Внезапно послышались шаги. Кто-то, крадучись, поднимался вверх по ступеням. Нервы бывшего редактора, а ныне – капрала пехоты, сжались в тугой комок. Он спрятался под стол и, раздавив сигарету о половицу, затаил дыхание.

– Господин Норс? – раздался мелодичный женский голос. – Господин Норс, вы здесь? Я видела вас в окне, но не уверена…

– Да, конечно, я здесь. – Норс встал и, отряхнувшись, продемонстрировал, что полностью владеет ситуацией. – У меня тут просто кое-что упало и закатилось под стол…

– Ох, надеюсь, это не ваше мужество, господин Норс. – Голос принадлежал стройной девушке, вошедшей в помещение редакции, и, хотя тени скрывали её лицо, Норс сразу же узнал полуночную гостью. То была Гвенн Данлоп, молоденькая черноглазая брюнетка, один вид восхитительной белой кожи которой неизменно возбуждал в душе Норса самые пылкие чувства. Гвенн обладала великолепной фигуркой, норовом дикой лани, совершенно не испорченным модным в женской среде феминизмом, и незаурядным умом. Её острый язычок был излюбленной темой для разговоров в среде дуннорэ-понтских кумушек, привыкших собираться за вечерней чашкой чая: по их провинциальным меркам, такие собрания выступали полноценной посещению светских салонов. Впрочем, Гвенн не ходила на собрания кумушек, обзывая их «старыми девами» и «Армией Спасения». Она работала в книжной лавке, принадлежащей её отцу, а по воскресеньям посещала церковь. Насколько Норсу было известно, Гвенн около года училась в одном из колледжей на юге, однако потом вернулась домой. Точная причина такого поворота в судьбе девушки была ему неизвестна, однако, вероятнее всего, всё объяснялось нехваткой финансовых средств, которые у старого Данлопа, если верить сплетням, совершенно истощились. В этом отношении семейство Данлопов и Норс имели много общего: о таких людях говорят, что они знают больше названий звёзд на небе, чем у них в кармане пенсов.

Гвенн приблизилась к Норсу так, что он ощутил аромат её духов. Ему безумно захотелось сжать её в объятиях; сердце газетчика учащённо забилось… и он отступил на два шага.

– Почему вы пришли сюда, Гвенн? – этот вопрос, заданный ломающимся, как у мальчишки, голосом, выдал его с головой.

Девушка тихо рассмеялась – и Норс почувствовал, что тает. Ему захотелось обнять её.

– Отец бежал сразу же… и мы разминулись в толпе. А потом я решила заглянуть в ратушу, откуда и гудела сирена, и всё разузнать, а возможно, и найти достаточно приличного мужчину, который проводил бы меня в безопасное место.

Норсу всё стало ясно, и он, повинуясь порыву, вновь приблизился к ней.

– Вы хотели найти здесь градоначальника Финлея, – презрительно-обвиняющим голосом заявил он. Это был рассчитанный ход: если бы он напрямик заявил девушке, что та, рискуя своей жизнью, заявилась сюда исключительно ради него и стояла в подъезде напротив, пока не убедилась, что Норс у себя, а потом прошла наверх мимо окровавленных останков сторожа – Гвенн, несомненно, начала бы всё отрицать. Такова женская природа: отрицать свои чувства, возбуждая их тем самым в мужчине.

– Нет, что вы, господин Норс. Я хотела увидеть вас… – Её губы произнесли именно те слова, которые он мечтал услышать уже долгое время. Норс хотел всего лишь взять её за руки, но как-то так получилось, что Гвенн вдруг прижалась к нему всем телом – горячим, трепещущим от волнения.

– Я так боялась, Дитнол, – она впервые назвала его по имени, а не «господин Норс», и он, окрылённый этим, поцеловал её. Их поцелуй был долгим, страстным, даже немного хищным – как у диких животных, которые боятся, что их настигнут охотники. Наконец, они ненадолго отстранились друг от друга, и Гвенн снова заговорила.

– Они убили Стейна, правда? – её голос выдавал испуг, губы дрожали. Напряжение, до этого тщательно скрываемое под маской ироничной самоуверенности , наконец вырвалось наружу – ведь теперь рядом с ней находился мужчина, который должен взять на себя заботу о её безопасности, и нужды в подобной игре более не было. Норс, услышав это имя, вспомнил, что сторожа, мир праху его, действительно звали Стейном.

– Да, он действительно…погиб. – Он не хотел говорить на эту тему, тем более, что рядом с ним стояла девушка, до смерти напуганная и мечтающая только об одном: чтобы он защитил её. Разве он мог поведать ей правду, сказать, что прятался под столом, пока клювы безжалостных демонов кромсали тело Стейна?

– Сейчас мы вместе… – Его руки скользили вдоль тонкой, сулящей наслаждение, талии, губы осыпали лицо и шею Гвенн жаркими поцелуями, и она, сперва неуверенно, а потом всё энергичней отвечала на эти ласки. Всё закончилось в одно мгновенье – словно оборвали невидимую струну. Судя по тому, как Гвенн судорожно вцепилась в его плечо, Норс понял, что девушка увидела в окне нечто, потрясшее её. Уже зная, что именно предстанет его взору, он медленно обернулся. Прямо посреди улицы, ярко освещённый лунным светом, стоял рогатый демон. Замерев в неестественной позе, он напоминал своим внешним видом статую, созданную безумным скульптором. Его клюв был нелепо задран вверх, в направлении Луны, а из горла вырывалось беспорядочное, вызывающее жалость и страх одновременно, клокотание, к которому примешивались скрежещущие, визгливые звуки – словно ножом скребли по металлической поверхности. Впоследствии возникло и долгое время бытовало мнение, практически легенда, будто клювастые твари некогда умели летать, и, завидев в лунном свете летящую птицу, обязательно мучаются неземной тоской по навеки утраченным крыльям. Только Норс был почему-то уверен, что это неправда. Ему сразу же показалось – и он никогда не отступал от этого впечатления, – что демоны не выносили никакого света, кроме потустороннего алого излучения ДПФ.

Если бы Норс участвовал в бою на заброшенной ферме и каким-то чудом выжил, то он бы подметил ещё одну деталь: окраска демонов сменилась, из буро-оранжевой превратившись в землистую, усыпанную многочисленными линиями, издалека напоминающими трещины. Впрочем, ему было не до наблюдений: едва завидев рогатого дьявола, Норс нырнул на пол, увлекая за собой Гвенн. Там, избегая слишком громких вздохов и стонов, способных привлечь чужое внимание, они нашли в объятиях друг друга то, о чём мечтали. Трудно винить человека, насильно произведённого в капралы, за то, что он, не имея никакого оружия, не вступил в бой с противником, равно как и девушку – за то, что в наиболее страшный в её жизни час она предпочла общество возлюбленного любому другому. Надеюсь, читатели простят меня за то, что я опущу непроницаемый полог тайны на события последующих часов.

Утром, в лучах едва забрезжившего рассвета, Норс, не зная, можно ли безбоязненно закурить, краем глаза выглянул поверх подоконника. На месте, где ночью стоял демон, виднелись лишь беспорядочно разбросанные обломки, напоминающие едва обожжённую глину – или даже более того, содержимое нужника.

Не рискнув выходить на улицу, Норс и Гвенн, провели предполуденные часы в любовных утехах – последние часы в жизни мира, как им казалось, – пока их не прервали. Голоса, принадлежащие, несомненно, людям, притом сплошь мужчинам со скверным характером, ворвались в их уютный маленький рай. Беспрепятственно проникнув сквозь приоткрытое окно, они вызывали едва ли не большее отвращение, нежели бурые демоны.

– И этот тоже развалился, капитан! Сплошная глина, а вместо крови – песок! – Говоривший добавил характерное ругательство, выдававшее в нём уроженца одного из портовых городов на юго-западе. – А запах…

– Да, я сам это вижу. – Брезгливые интонации, подкреплённые ударами стека по голенищу, были отлично знакомы Дитнолу Норсу. Доблестная армия в лице капитана Глайниса, которому ещё только предстояло попасть под трибунал, вернулась в город.

Часть

II

. Мобилизация

1

– Как твоя фамилия, говоришь? – полковой писарь, носивший знаки различия сержанта, был моложе Норса лет на пять. Его лицо, обсыпанное прыщами, носило украшение в виде двух оттопыренных ушей, что, учитывая тщедушное телосложение, производило весьма комическое впечатление.

– Дитнол Норс. Моя фамилия Норс. – Газетчик едва скрывал улыбку, обращаясь к «старшему по званию»; он уже сообщил Гвенн, что по ужасному капризу судьбы стал военным, и что исправит это недоразумение как можно быстрее. Они договорились пожениться через месяц, даже если господин Данлоп по какой-то причине окажется против. Несомненно, воинское звание Норса, полученное в весьма неоднозначных обстоятельствах, было серьёзной преградой на пути к семейному счастью. Однако, как тому было известно, служба в пехоте – это та же работа, и уволиться с неё столь же просто, как и наняться. Гвенн, однако, страшно разволновалась по данному поводу и, предоставив своему возлюбленному улаживать формальности, исчезла, сообщив, что ей нужно узнать, как поживает отец и прочие родственники. Редактор «Городских новостей», однако, чувствовал себя великолепно, словно солнце, уничтожившее клювастых существ, светило исключительно ему, и только улыбался, глядя на задирающего нос сержанта. Нос у того, кстати, имел презабавную форму: та походила на картофелину, пытающуюся пустить ростки. Лицо же, нездорового цвета, наводило на мысли о плохо вымытой тарелке, посыпанной перцем – веснушками. Норс решил называть его про себя Сержантом Гнилой Гарнир.

– Я сказал что-то смешное? Или у тебя настолько дурацкая фамилия, что ты скалишься, услышав её даже из собственных уст? – Сержант придал своему голосу максимально низкие интонации, пытаясь говорить так, чтобы слова звучали глухо и угрожающе. Это ещё больше рассмешило Норса. Он накрыл свой контракт пятернёй и молча придвинул его к сержанту.

– Там всё написано. Капрал Норс. Я хочу уволиться.

Видимо, тут он окончательно взбесил писаря. Вскочив, тот подозвал маявшихся в тени соседнего дерева солдат.

– Следите за ним, чтобы никуда не сбежал! – задыхаясь от злости, выкрикнул он. Как только солдаты с винтовками наперевес приблизились, писарь, выпучив глаза, обратился к редактору. – Никуда ты не уволишься! И никакой ты, кстати, не капрал!

Услышав последнюю фразу, Норс решил, что лопоухий сержант просто перегрелся на солнце. Правда, тот был в фуражке, оттопыривавшей его и без того огромные уши, да и раскладной стол находился в тени высокого, ветвистого дерева – однако же странность в его поведении, как говорится, была налицо. Норс решил не спорить с сумасшедшим, а дождаться, пока у того пройдёт приступ владеющей его сознанием душевной болезни.

Однако же дальнейшие разъяснения писаря, которые внесли ясность в сложившуюся ситуацию, убедили Норса в том, как жестоко он ошибался. Сержант Гнилой Гарнир кивнул солдатам, указывая на редактора, полагавшего, что он – капрал.

– Ребята, держите его за руки, чтобы он тут ничего не натворил. – Как только это приказание было исполнено, и Норс ощутил, что не может шевельнуться, словно его сковали цепями, в лицо ему ткнулся собственный контракт.

– Читать умеешь? – голос писаря был исполнен ненависти и сарказма. – «Рекомендованноепредварительно звание – капрал».

До Норса немедленно дошло, как коварно провёл его капитан Глайнис; он почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы. Его обманули, причём самым бессовестным образом, и похоже было на то, что самое худшее ему ещё только предстоит услышать.

– Ты – просто новобранец, Норс, кто бы и к какому званию тебя не рекомендовал. – В блеклых глазах, за которыми виднелись огромные уши, блеснуло осознание собственного триумфа. – Насчёт увольнения в запас: оно возможно только после минимального срока службы, который составляет пять лет, либо по болезни или ранению. Если ты попытаешься подделать справку о болезни или умышленно поранишь себя, мы отправим тебя в тюрьму. Хотел бы оказаться в одной камере с уголовниками, а, Норс?

От такой радужной перспективы редактору «Городских новостей» сделалось дурно.

– Однако не печалься, парень, – внезапно подобрел Сержант Гнилой Гарнир и снисходительно улыбнулся до самых ушей, благо с таким выдающимся размером последних это не составляло ни малейшего труда. –Значительное количество заявлений о досрочном завершении службы, в том числе и на следующий день после вербовки, удовлетворяется каждый год. Это я могу сказать с уверенностью, потому что работаю в полковой канцелярии.

От осознания собственной важности писарь надул щёки, отчего портрет его стал походить на разбухшую перезрелую дыню-мутант, однако цвет у неё был всё такой же белесый, словно она росла без доступа солнечного света.

– Такое бывает каждый год, особенно с теми, кто на самом деле не нужен армии, ведь у нас всегда избыток добровольцев. – Тут Сержант Гнилой Гарнир нахмурился, будто вспомнив о чём-то, и его веснушчатое лицо приняло удручённое выражение. – Правда, должен разочаровать тебя: я уже видел циркуляр, в котором – признаюсь тебе по секрету – говорится, что все увольнения в запас должны быть приостановлены. Не исключено, что даже начнётся мобилизация.

Заговорщицкий тон сержанта, который для вящей убедительности прижал палец к губам, совершенно не понравился Норсу. Однако он был уверен, что писарь, подобно всем мелким чиновникам, просто злоупотребляет своим положением. Имея самую малую каплю власти, он пытается буквально утопить в ней того, кто стоит ниже по служебной лестнице. В конце концов, он не услышал ничего нового по сравнению с тем, что уже сообщил ему накануне капитан Глайнис, разве что капральские нашивки, которых он так и не примерил, бесследно улетучились. Похоже, Норсу действительно предстояло начать службу рядовым. Обессиленно кивнув, он обмяк в руках солдат; повинуясь нетерпеливому жесту писаря, те отвели его в сторону. Наконец, их хватка ослабла, и Норс имел возможность поправить свою, всё ещё штатскую, одежду.

– Ты только не дури, – сказал ему здоровенный детина с умбрийским акцентом. – Попробуешь сбежать – найдут и упекут за решётку. Могут и застрелить при задержании, такое тоже бывает.

Норс отнюдь не собирался бежать, однако ему вовсе не улыбалось начать службу рядовым, ещё и в военное время.

Словно читая его мысли, седовласый капрал, видимо, долгое время служивший в армии, поспешил сказать несколько утешительных слов.