Фронтир

Экшн захлестнул меня словно помимо моей воли.

Потом ты это вспоминаешь как тяжёлый, вязкий сон, состоящий из чужих отрывистых выкриков и смазанных образов несущегося тебе навстречу пространства. Ты отстранён от этой реальности, ты над ней, паришь в небесах, впитывая в себя лишь самое главное, и действующий в ответ молниеносно, сокрушительно, бесстрашно. Бесстрашно, потому что это не ты, это твоё второе далёкое «я», живой эффектор в собственных руках, своеобразная Песня глубин для одного единственного слушателя. Только длится она совсем недолго.

Вернулась обычная скорость восприятия. КО исправно виражил вокруг меня и Капитанов, каждый уже занимался своим делом, словно это не мы только что осуществили многокилометровый прорыв. Пилоты штурмовиков терпеть не могут шутки с экшном в своей обычной работе. Для постороннего наблюдателя это больше походило на затяжной трансгалактический прыжок в недрах иной проекции, как его описывают, тот же, кому приходилось в таком состоянии управлять – лучше бы это сделал за тебя кто-нибудь другой.

Координаты прибытия подтверждались спутниковой привязкой. Я выполнил задачу. Рефлексы и бортовой церебр, скармливавший мне данные, всё сработало отлично, да только после подобных экспериментов слегка ладони трясутся. Поневоле.

«Если что и случилось бы, то огорчаться по этому поводу было бы некогда. И некому».

Как дела, солдат? Ты в норме?

Да, Капитан, сорр. Уже.

Тогда включайся, бой ещё не закончен.

Есть, сорр!

Связавшись с новыми соседями, я действительно «включился», острие гигантского клина неслось неудержимым потоком вперёд, навстречу второму слою обороны врага, уже начавшему выстраивать боевые порядки парой сотен километров дальше.

Промзоны врага, выглядевшие как сумасшедшая мазня свихнувшегося художника поверх радарной сетки, готовились к нашему приходу. Впереди нас ждала самая жаркая часть всей операции.

Но мы были к ней готовы. Впереди уже начала ухать молотом о наковальню наша орбитальная группировка.

Цитата из Бортового журнала: «Атака за атакой залпы врага выгрызают дыры в твоей броне, кромсают твою защиту, без конца выматывают нервы. Ты, переживший непрерывных четырнадцать часов боя, становишься вопящей живой клеточкой, упрятанной в толщу машины, но от этого не переставшей быть беззащитной. Когда возможности штурмовика подходят к последней черте, за которой – лишь рёв всепожирающего пламени, тогда он, лишь кажущийся частью тебя, действительно становится тобой, вместо тебя. Твой «Ксеркс» дрожит, проносясь сквозь зону прямого обстрела, замирает от ужаса, провожая глазами волну огня, что должна спасти твоего товарища, и кричит от боли, когда из тела друга уходит жизнь.

Но снова и снова вступает в бой, копя где-то в своем н-фазном нутре поистине человеческую ярость.

А ты… ты просто замер и ждёшь чего-то, тебе неизвестного».

Кенстридж кружил по комнате, как дикий зверь в клетке. Ему было безумно тесно в этих стенах, хотелось вырваться отсюда, найти поблизости какое-нибудь место, где было бы много света, много пространства, много людей, лишь бы вырвать сознание из безумного кольца одних и тех же мыслей, превращающих ожидание в пытку.

Набрать многократно проклятый код Совета было делом считанных секунд. Сколько раз ему ещё предстоит активировать в памяти эту последовательность цифр, которая всегда означала одно и тоже – ожидание скорой беды. И вестником этой беды был он, инвестигейтор Кенстридж. В этом состояла его работа, именно этого от него ждали в Совете, но как же он ненавидел себя, такого нужного, такого полезного галактике, в эти тоскливые минуты.

Кандидат, кодовое имя «Небесный гость», подвергается непосредственной опасности.

И всё. Теперь можешь быть свободен. Ты уже сделал своё дело, разгадал очередной ребус, быть может, слишком поздно, но теперь, поверь, от тебя уже ровным счётом ничего не зависит. Тогда зачем ты стоишь посреди пустой комнаты и не можешь оторвать взгляда от двух десятков эрвэ-панелей, которые показывают тебе абсолютно устаревшее уже к этому моменту прошлое далёкой Галактики, не можешь оторваться от разворачивающегося перед тобой маховика судьбы.

Последние уточнения тоже не потребовали много времени.

Кенстридж за пару минут сумел убедиться, что пока он возился с информационным пакетом, «Инестрав-Шестой» уже успел дать подтверждение – план операции признан разумным и подлежит исполнению в любые сроки на усмотрение командования Легиона. С тех пор прошло шесть субъективных часов, и не было нужды гадать – с учётом текущего временного лага с ГД в пятьдесят две минуты, по времени «Небесного гостя» операция уже должна была длиться не меньше пяти часов.

Манипул «Катрад» так торопился сверстать свой грандиозный спасительный план, что не стал бы ждать ни минуты, в расчётный момент прибытия подтверждения машины Легиона уже должны были быть в воздухе. И если бы подтверждение опоздало, всё началось бы и вовсе без него, под ответственность капитанов.

В чём Кенстриджу и удалось убедиться, стоило его служебному церебру добиться подключения к трансляции по прямому каналу, который по всем правилам был запущен в момент первого огневого контакта. Штабы КГС кто-то очень любезный попросил поделиться с Кенстриджем информацией. И он даже догадывался, кто.

Иногда прямой контакт с Советом мог быть полезен, хотя обычно от него были одни неприятности.

Канал работал на полной мощности, но её хватало не намного. Позволить себе стационарный орбитальный ретранслятор с базой, разнесённой в плоскости эклиптики, Легион не мог, а орбитальная группировка была слишком мала, чтобы поддерживать достаточную входящую мощность сигнала, так что в результате приходилось довольствоваться малым – тактикой отдельных Отрядов, переговорами офицеров и телеметрией с базовых наблюдательных станций.

Всё это с дотошностью самоеда Кенстридж вывел вокруг себя, и теперь кружил в этой информационной клетке, не умея из неё вырваться.

Он смотрел на безумно далёкую историю и не мог заставить себя поверить в то, что все эти люди уже могут быть мертвы, а он об этом узнает лишь долгих пятьдесят две минуты спустя.

Плечо Эрхаузе было неумолимо. Субпространственные модулированные нейтринные пучки формально двигались относительно «физики» с бесконечной скоростью, не подчиняясь обычному ограничению на скорость сигнала, но эта условная бесконечность упиралась в другое ограничение – по темпоральной локализации. Фронт сигнала на межгалактических расстояниях начинал «растягиваться» во времени поперёк несущего потока, так что приёмник мог начать достоверно считывать получаемую информацию лишь спустя определённое время, соответствующее полуволне Эрхаузе, тем большей, чем большее расстояние прошёл сигнал. При текущих взаимных положениях Сектора Сайриус ГС и Двадцать четвёртого Сектора ГД это плечо и составляло пятьдесят две проклятых минуты. Обмен сигналами занимал вдвое больше.

Это было сейчас равносильно просмотру хроники вековой давности. Кенстридж наблюдал, как колеблется вражеский фронт под ударами тяжёлых штурмовиков Ковальского, как стягиваются для контрударов боевые машины механоидов, как сбивает их слаженное взаимодействие шумовая завеса от спецсредств, как накрывает плацдармы средней дальности орбитальная группировка, получившая сегодня возможность хоть частично не стесняться в средствах, ограниченная главным образом требованиями к безопасности для проникших глубоко на чужую территорию штурмовиков Легиона.

Кенстридж наблюдал за этим всем, как за танцем смерти, который разворачивался перед ним без возможности как-то повлиять на его исход. И всё чаще слезящиеся от долгого напряжения глаза инвестигейтора косились на единственную беспросветно-тёмную виртпанель.

В его мозгу свербела безответная мысль – а будь у него право и возможность прямо сейчас связаться с «Небесным гостем» и сказать… что он вообще мог сообщать Ковальскому такого, что стоило бы произнесения.

Попытаться объяснить, зачем он и его ребята нужны Галактике? Что Ковальский должен быть счастлив, что за него есть, кому искать и находить ответы? Те ответы, которые не предназначались самому Ковальскому.

А может, его стоило бы предупредить? Раскрыть карты, сказать, что теперь он не один, на его стороне работает могучий механизм разнообразных Галактических институтов во главе с Советом Вечных, и что его план уже не нужен, что можно отводить Легион, готовиться к худшему и беречь силы?

Кенстридж кисло ухмыльнулся.

Посмотри на этот театр военных действий, инвестигейтор. Всё идёт, как шло. Никто не собирался сворачивать операцию.

Можно гадать, какие выводы сделал для себя из полученных от Кенстриджа данных сам Первый, но покуда последствия этих решений оставались сокрытыми под непроницаемым пологом пятидесяти двух минут.

Где-то там, далеко, что-то происходило, что-то грандиозное, но вот что?

Совет мог отправить Ковальскому сигнал опасности, не вдаваясь в подробности. Мог приказать свернуть операцию. Мог раскрыть все карты, расписавшись в собственном бессилии.

Кенстридж снова покосился на чёрную виртпанель.

Да, ответа всё не было. И это изводило его больше всего.

Его многострадальная находка на самом деле не изменила ничего. Хотя бы приблизительно было понятно, где искать. И даже, наверное, что искать. Но чем искать и самое главное, что потом с этой находкой делать – оставалось непонятным.

Да, флотская разведка наверное в этот момент работала в авральном режиме, по тревоге поднимался персонал космических крепостей, архивы перелопачивались в поисках свежих разведданных, и самое главное – собирались все силы, которые можно было стянуть в тот отдалённый участок пространства ГД.

Шла война, все наличные силы и так были задействованы на своих участках боевых действий, флотские резервы были не бесконечны, и нужно было время, многократно проклятое время, чтобы перегруппировать корабли, не оголяя при этом другие участки. Ведь если подумать, планета не стоила таких усилий, к тому же вся свистопляска по факту началась из-за смутных догадок одного старого усталого инвестигейтора, у которого только что родились ещё две внучки.

Или из-за паранойи Капитана Ковальского. Или из-за них обоих.

Да стоило ли вообще сообщать об этом?

Через пару часов всё и так разрешится само собой. Ковальский с наскока возьмёт штурмом центральный промсектор врага, а вся эта кутерьма забудется, как страшный сон.

С чего ты взял, инвестигейтор, что только ты в этой истории прав?

Каков шанс того, что Совет сообразил, в каком цейтноте оказался, и не стал ничего предпринимать, что эта виртпанель так и останется чёрной, сколько не сверли её глазами? Что, если уже ничего нельзя сделать, и у этих ещё живых воинов на поверхности бесконечной далёкой безымянной планеты уже нет шансов, и им просто оставили возможность до последнего думать, что судьба – в их руках?

Нет, так нельзя. Это бесчеловечно.

А что человечно?