Проза

– Пять на троих.

– Ух, ты. А справишься?

– Справлюсь.

Парень убрал деньги в пакет и спрятал под сидение.

– Заходи, подруга.

Ее пустили в машину.

Через час трое совершенно утомленных парней, расплатились с ней.

Надя вышла и быстрым шагом направилась к углу дома. Как только скрылась за поворотом, тут же побежала, что есть сил.

Когда молодчики обнаружили пропажу пакета с деньгами, Надя была уже далеко.

Купюра, увидев знакомое девичье лицо, очень обрадовалась. Как хорошо, что она забрала ее от этих. Так бы и закричала от радости и обняла спасительницу, если бы могла, конечно.

Надя пришла обратно к старикам.

– Вернулась дочка, вот молодец. Проходи, поужинаем, – обрадовалась Вера Сергеевна.

– Спасибо.

– Ты работаешь, дочка или учишься?

– Домой я еду.

– Далеко?

– Не очень.

Вера Сергеевна понимающе кивнула.

– Ты в Витиной ложись, Надя. Там чистенько.

– Спасибо вам большое за все.

– Тебе дочка спасибо. Никто ведь не помог, ты одна, девчоночка… Ой, господи прости.

Мать заплакала. Петр Вениаминович погладил жену по руке.

– Давайте чаю с медом попьем, – предложил он. – Мне приятель старый прислал.

Чай пили молча, каждый в своих мыслях. После ужина Надю проводили в небольшую, но уютную комнату.

– Тут и жил, сокол мой. Отдыхай, доченька, постель чистая.

Вера Сергеевна не сдержавшись, расплакалась и вышла.

В комнате стоял письменный стол и диван. Между ними оставался узкий проход. В углу, на тумбочке устроился небольшой телевизор. На стене висело зеркало, на котором был прикреплен листок бумаги с какой-то надписью. Надя присмотрелась и прочла: «Nascentes morimur», – было выведено карандашом. У дивана, прижавшись, друг к другу, неподвижно застыли тапочки, в виде собачьих мордочек. Надя провела по ним рукой, будто ожидая в ответ движения живого существа. Но щенки не шелохнулись, а продолжали стоять, высунув наружу красные язычки. Надя прилегла на диван и скоро уснула. Ей снова, как недавно в подъезде приснился дом и мама…

***

Утром, проснувшись, Вера Сергеевна прошла на кухню, вскипятить чай и приготовить что-нибудь на завтрак юной гостье. Вскоре показался и Петр Вениаминович.

– Девушка спит еще.

– Пускай, спит, намаялась она.

Старики позавтракали, а Надя все не выходила. Тогда Вера Сергеевна решила взглянуть, как там девочка. Но вместо Надежды нашла записку с благодарностью и пакет с деньгами.

– Уехала дочка наша отец, к матери домой. Деньги нам оставила, добрая душа.

– Вернуть бы надо, – сказал Петр Вениаминович.

– Где же, ее хорошую, искать сейчас, – покачала головой жена.

Сквозь мутноватую пленку, купюра узнавала знакомые черты. Руки, с которых начался круг жизни, принимали ее вновь. Руки милой женщины, с кем банкнота не задумываясь, осталась бы навсегда. Однако судьба подчиняясь, закону денежного круговорота, понесла ее дальше. Последнюю крупицу тепла, банкнота пыталась сохранить как можно дольше, когда прощались с нею добрые руки. И тут же леденящий холод выморозил согревающее благо.

Мрачная зала в черных тонах окружила ее. Люди здесь были молчаливы. Выражения их лиц говорили о едином для всех горе. В этой комнате хозяйкой была скорбь, пропитавшая и стены и мебель, и самый воздух. Хотя купюру и положили в металлический ящик, могильный холодок, обморозивший еще при передаче, проникал и сюда. «Тысячерублевка» лежала неподвижно до самого вечера. Потом приехали какие-то люди, уложили ее с остальными деньгами в знакомый холщовый мешок. Снова тряска и раскачивание. «Что ждет меня на этот раз?» – думала усталая банкнота. Неужели еще худшее?

Тряска прекратилась. И когда ее вынули на свет в хранилище, купюра не поверила глазам. Положили на вторую полку сверху. Немного потрепанная, со следами человеческой алчности и крови, промерзшая до бесчувственности, она скупо поблагодарила обстоятельства за возвращение в родной приют. В тишину и неподвижность. Хотелось остаться навсегда в священном бездействии. Ведь только в этом случае она не распаляла бы в людях неуемное желание обладания, одним словом не жила бы, а просто была. Но в то же время она понимала, что просто быть ей не позволят, что у денег не может быть другой жизни. И после первого круга будет второй и третий и неизвестно сколько еще. До той поры, пока бумага не пропитается грязью настолько, что лопнет в чьих-нибудь руках, и станет ничем.

На верхней полке шумела молодежь.

– Извините, можно вас спросить? – обратилась юная купюра к «тысячерублевке». – Жизнь ведь это бесценный подарок?

Банкнота задумалась и ответила:

– Цена этого подарка определена вашим номиналом.

– Что же такое тогда жизнь?

– То, что дает нам возможность понять, что мы могли бы обойтись без нее.

Путаный ответ поставил молодежь в тупик и купюре больше не докучали вопросами. Она лежала и думала, что каким бы не был следующий круг, она примет его смиренно, как неизбежность, обретенную клеймом рождения.

Юрист

– Юрка!

– Ну.

– Подойдика сюда.

– Чего там?