Последний воин духа
Они осмотрели другие картины в зале, после чего тётя Дженни предложила всем пройти наверх – пришла пора подкрепиться добрым чайком. За круглым столом было уютно, аппетитно смотрелся пирог, приготовленный хозяйкой. В камине гуляло весёлое пламя, Анна расставляла чашечки. Большой самовар возвышался на столе и пыхтел словно котёл старого паровоза. Чудная картина…
– Пирог превзошёл все мои нескромные ожидания, леди Арталиэн, он великолепен, – и довольный Уолтер потянулся за очередным кусочком.
– Да, Уолтер прав. Давненько мне не приходилось пробовать такой славный каравай! – дядя Чарльз тоже был благодушно настроен. – Ну ещё бы: секреты эльфийской кухни раскрывают не каждому!
– А в чём же будет заключаться наш новый Союз? Что мы будем делать? – Джон всё ещё не пришёл в себя после его видений с парусником на картине. Ему пока было не до пирога, пусть и испускающего столь аппетитный запах.
– Мы будем делать то, что подскажут нам наши сердца, – ответила Анна.
– Я вижу страдание, любовь и веру в наших сердцах, – сказала тетя Дженни, – покуда они бьются, для мира всегда будет надежда. Пока есть на земле сострадающие, способные откликнуться на крик о помощи – от кого бы он не исходил, пока есть те, кто способен на ответные чувства, жертвенность, кто живёт возвышенно, кто постоянно ищет чего-то, пока есть истинно живые, не успокоившиеся – последние искорки на вселенском пепелище веры, титаны духа, держащие небо, – мир не рухнет во мрак безвременья и род людей выстоит.
– Пусть же не дрогнут наши сердца даже пред лицом неотвратимого конца мира, ибо пока есть хотя бы один из нас – священный пламень не угаснет! – По щеке Джона катилась горячая слеза и он дрожал. Никогда ещё он не испытывал такого сильного состояния веры.
– Надежда зажглась, – молвила Анна.
Дядя Чарльз и Уолтер тоже были под впечатлением момента и сидели недвижно. Тётя Дженни подошла сзади к Джону, и обняв за плечи, положила ему на тарелку кусочек торта.
– Кушай, – произнесла она, этот волшебный пирог придаст тебе внутренней силы.
Джон возвратился домой под самое утро. Серыми пустынными улицами пробирался он через город в этот предрассветный час. Он чувствовал себя совершенно лишённым сил, но усталость эта была приятной. Что-то важное свершилось в этот день. Что-то такое, что сложно описать словами, но зато прекрасно чувствуется и без них. Это был следующий важный шаг в его жизни. Джону хотелось как-то закрепить сегодняшний день, придя домой, он собрался было послушать что-нибудь на сон грядущий, но на это не доставало сил. Он выключил свет, разделся, лёг в постель, и взяв с собой карандаш и бумагу, быстро начертал в темноте:
Воспарим с ночных полей от спящей сытости подальше
Рванём мы к свету на восток
Пора искать нам наш исток
Поднимемся под самые невидимые звёзды
И там, плывя по небосводу вслед за северной звездой
Увидим лучезарный наш рассвет
За мимолётной алой пеленою
И вдруг, свободу истую обрекши
Наш дух воскликнет:
Не нужно мне темницы бренной – тела
Родные братья, что ушли уж все наверх
Возьмите и меня вы в вечность незабвенну
И Джон, усталый, измождённый, но счастливый заснул с блаженной улыбкой на устах. День был прожит не зря – первый день его новой жизни.
Проснувшись, Джон заглянул в календарь – было двадцать первое декабря. «А ведь Новый Год совсем подступил! Я чувствую его дыхание!» – подумал он. В детстве, лет до восьми, когда Джон был ещё обычным ребёнком, он очень любил этот праздник, и с отцом, мамой и бабушкой они всегда отмечали его дома. И тогда ещё не замечал он фальши на их лицах, он воспринимал этот праздник как огромную радость, как нечто важное. И думал, что это истинно для всех, кто его отмечает. Ему не нравились другие праздники – дни рождения, Рождество. Даже каникулы не приносили ему столько чистой радости, сколько Новый Год и его ожидание. Джон за два месяца до праздника придумывал как и где он будет развешивать гирлянды, сам вырезал из бумаги и раскрашивал различные украшения. А потом, когда подходило время наряжать ёлку, он доставал все ёлочные игрушки – их было много, – развешивал, примерял, менял местами, создавая причудливые узоры из них. Затем новогоднее древо оплеталось проволокой с лампочками. И вот, когда всё было готово, Джон выключал свет и подолгу в темноте любовался завораживающим миганием разноцветных лампочек… Джон с тоской выглянул в окно и вздохнул. Теперь-то он знал, что это всего лишь традиция, условность, как и почти всё, чем живут люди. И нет в этом для них никакой истинной радости – одна лишь привычка делать то, что делали все люди испокон веков. «Да это какая-то болезнь! Какая-то заразная бактерия, поразившая почти всех на планете», – невесело думал он – «да они и не живут более, они живые лишь по привычке». И ему как наяву вспомнились лица его родителей в один из последних отмечаний нового года. Важно-весёлый папа при неизменном бизнесменском пиджаке – глава семейства. Строго одетая мать, причёсанная, выхоленная бабушка. И все они одинаково улыбаются, и лица вроде бы светлые, радостные… но чего-то не хватает. Как будто они и сами чувствуют, какая всё это фальшь – салаты, шампанское, одинаковые тосты, увеселительное шоу по телевизору до утра. «Да это не люди, это роботы! И вот эта зараза расползлась и поразила уже всё человечество». И вдруг взору его предстал парусник с картины Арталиэн и Джон окреп в вере своей: «Но мы отразим её! Плечом к плечу, мечи наголо! Братья и сёстры, на смерть за истинную жизнь!». И уныние Джона отступило, взор его вновь загорелся – словно накануне, в кругу близких ему людей. Он снова посмотрел в окно на заснеженные поляны и деревья – как красиво! «Сегодня нужно непременно отправиться на прогулку в парк!» – подумал Джон и стал собираться к Уолтеру – они условились встретиться с утра.
Уолтер уже поджидал его у ворот Рибблтонского парка, покуривая и напевая что-то.
– Привет, Уолтер!
– Привет, Джон! А ты более-менее бодренький, как я погляжу. А то вчера расчувствовался, я уж думал, будешь сейчас снова помятый как после своих ночных бдений с Пинк Флойд, познакомил тебя с ними на свою голову. – И он схватился за голову и состроил такую притворно-строгую гримасу в стиле их учителя по математике, что Джон сразу понял, что всё это шутка от начала и до конца и засмеялся. И решил ответить тем же:
– Зато ты узнаваем за сто вёрст: волосы растрёпаны, цигарка в зубах, весёлый мотив на устах, широка пролетарская волосатая грудь, ничего святого!
– Но-но! – широко осклабился Уолтер. – Зато ты прямо первая эманация Единого! То-то я всё смотрю на тебя, и думаю, ба, что за знакомые черты! Так вот оно что! – и друзья дружно заржали и обнялись.
– Тсс, – проговорил наконец Джон, – не спугни деревья, мы же пришли проведать их, а не мешать им наслаждаться тишиной и покоем зимнего леса.
– Да, а взгляни, как красиво лежит снег на веточках. На каждой, даже самой маленькой – тонкая снежная линия, маленький, но необходимый штришок на огромном полотне. – Уолтер восторженно показывал по сторонам.
– Точно!.. – Джон был поражён. Он шёл и молчал, всё вглядываясь в эти нерукотворные узоры, сплетающиеся в причудливом танце в бесконечное полотно. И ему страстно захотелось отразить, запечатлеть это в каком-нибудь стихе или даже мелодии. Но об этом он пока не стал говорить Уолтеру, слегка опасаясь его бестактных выходок. Хотя эти уколы в большинстве и были «беззубыми». Они продолжали идти молча, и Джона всё больше захватывало наваждение, что он сливается с этим снегом, он где-то внутри, он чувствует его как живого.
– Джон! – окликнул его Уолтер, видя что друг ушёл в себя. – Джон, есть ли какие-нибудь идеи насчёт скреплённого вчера Союза?
– Ты знаешь, мысли, конечно всегда есть, но серьёзно я ещё не подходил к этому вопросу. Надо посоветоваться с мудрыми.
– Это да. Но я могу тебе сказать, что мы можем сделать и своими силами, даже вдвоём, без остальных сил Союза.
– Это что же? – спросил несколько удивлённый таким поворотом дел Джон. – Уж не хочешь ли ты предложить расклеивать листовки с бунтарскими призывами? – добавил он и улыбнулся.
– А что, это мысль! – Уолтер отнёсся весьма серьёзно, хотя и лёгкая ирония играла на его губах. – Но пока что нет. Я предлагаю тебе серьёзно подойти к созданию группы. Представляешь, что мы могли бы сотворить вдвоём?!
– Да, было бы очень здорово. Но… что я могу сочинить, я же не Леннон, не Уотерс, не Дилан. Каков тогда будет мой вклад?
– Джон, ты меня поражаешь! Откуда столько неверия вдруг, если я своими глазами вчера видел твоё лицо, когда леди Арталиэн произнесла пламенную речь! Твоя вера и решимость были видны издалека. Что случилось?
– Да, мои чувства были искренними. Они и сейчас таковы. Но вот если бы я уже был великим музыкантом, если бы многие мои работы признали заслуженные мастера, у меня был бы громадный опыт в сочинении, как у тебя, например…
Но он не договорил – Уолтер просто взял и толкнул его в снег и начал там бесцеремонно валять!
– Что за чушь! Какие ещё, к дьяволу, «признанные», какие «заслуженные»! Они для нас вообще никто не существуют! Забудь! Ты – великий гений, здесь и сейчас. – Он немного успокоился. – Я… скажешь тоже. Просто я не боялся взяться за гитару, не испугался поверить в свои силы, что да, я – могу!.. Вставай! – И он помог подняться другу. – И не обижайся, плиз, что тебя в снег толкнул…
– Да я и не обиделся, – сказал повеселевший Джон. – Освежился, как раз умыться сегодня забыл. Да и вообще, надо теперь всем рекомендовать снежные ванны – хорошо всякую засевшую в голове дурь вышибает!
– Значит, теперь ты уже не так неуверен в своих силах, как до принятия лечебной ванны? – весело съязвил Уолтер.
– Эффект просто чудодейственный. Мы идём играть немедленно!
– Отлично, а то я всё думал найти себе оправдание, чтобы не ходить в колледж!
– По-моему, можно найти тысячу оправданий, чтобы не ходить туда, но ты нашёл всем оправданиям оправдание! – сиял улыбкой довольный Уолтер.
И они на радостях затянули «Good day sunshine»28. А погода стояла действительно отличная – на небе ни облачка, лёгкий морозец, и ослепительно сверкающий повсюду снег. Допев, ребята снова пошли молча. Слышно было только хруст сугробов под ногами. А лес стоял притихший – ни звука не исходило из сердца его: ни пения птиц, ни треска ломающихся веточек под заячьими лапками. Хотя, какие там зайцы…
– Гляди, Джон, мы никого не разбудили своей песней! Лес совсем притих.
– Да он таким и был до нашего прихода. Но ничего, нашими песнями мы разобьём глухую стену тишины и отчуждения в этом мире, и мир снова станет прекрасен, как сразу после сотворения!
– Это действительно самое дельное из того, что мы можем. По крайней мере, я пока больше ничего не вижу путного.
– Я тебе сегодня сыграю свою последнюю мелодию, недавно придумал. Называется «Под Сугробами Безвременья».
Уолтер, услышав название, совершенно театрально завалился пластом на спину в глубокий сугроб и оставшись лежать, произнёс оттуда:
– Совершенно бесподобно! Какая образность! А ты ещё говоришь, что ничего не можешь сочинить.
Джон помог другу подняться и ответил:
– Да, название мне тоже нравится, но ты ещё не слышал саму мелодию. Если бы она была такой же впечатляющей как и название…
– Уф, – Уолтер отряхивался. – Я уверен, мне понравится! Уже даже одно это название вдохновляет меня на что-то.
– Слушай-ка, а расскажи, когда и как ты начал играть на гитаре? Что-то ты мне ещё не рассказывал этого.
– Ну, то что в моём доме и до и после моего рождения играла музыка Битлз – ты знаешь. Заслуга отца в том, что я так рано приобщился к настоящему. Если бы не он, кто знает, кем и чем бы я сейчас был… Так вот, раньше он любил подбирать песни битлов и других групп на гитаре. Потом наигрывал их, даже есть старые записи, где он поёт «I’ll Follow the Sun», «There’s a Place»29 и другие вещи. У отца была Фендер Стратокастер…
– Ого! И где же она сейчас? – удивился Джон.
– Дома, я на ней иногда играю, просто у меня период увлечения акустикой. Поэтому ты ещё её и не видел. Я её в шкаф убираю.
– Да что же ты не говорил, это ж такой инструмент!
– Да потому что ты постоянно так погружен в себя, что мало чем интересуешься! – передразнил друга Уолтер.
– Ну ладно тебе, рассказывай дальше.
– Отец показал мне гитару ещё когда я и ходить-то не умел. И ради интереса дал мне её подержать – так он рассказывает, я-то этого не помню конечно.
– И как, сразу пришлась по вкусу?
– Его больше всего поразило то, что я сразу правильно взял её в руки. На что он мне тогда и заявил, что Хендриксом или МакКартни мне не быть!
Джон отстранённо улыбнулся. Его снова потянуло в снежную паутину.
– Через несколько лет отец научил меня первым простым аккордам, – продолжал Уолтер, – а когда мне исполнилось семь, он подарил мне акустику. Я продолжал разучивать песни, придумывал свои первые простые мелодии. Потом как-то раз… Джон, ты меня слушаешь?
А Джон плыл в просторах своего воображения. Ему чудилось, что деревья – это Атланты, раскинувшие свои ветви-руки к небу, подпирающие и не дающие упасть на землю чему-то последнему светлому, не тронутому ещё земным тленом, что осталось там, где-то в запредельной выси.
– Джооон! – прорвался в его видения голос Уолтера. – Да что у тебя сегодня за сплошная «психоделия тудэй»30? Очнись же! И для кого я только рассказывал?! Пойдём уже ко мне, порепетируем наконец!
– Вот она, легендарная Фендер Стратокастер! На ней играл ещё мой отец много лет назад. – Уолтер достал из шкафа обещанную к представлению гитару. Фендер был тёмно-синий, лак блестел почти как новенький. В паре мест виднелись незначительные царапины.
– Вот это вещь! Можно я немного поиграю? – спросил Джон.
– Играй, конечно. Давай к комбику подключу.
Пока Джон распробовал новую гитару и её звучание, Уолтер наигрывал на акустике различные мелодии. После акустической гитары ему показалось неудобным, что гриф слишком узкий, струны близко друг к другу и к самим ладам.
– Давай поменяемся. Я сыграю тебе на акустике свою новую вещь, а ты возьми Фендер. – Предложил он.
– Держи, – Уолтер протянул Джону акустику. – Я сейчас вернусь, надо бы чайку поставить. Ты ведь тоже не успел позавтракать?
Джон подумал, что вопрос был чисто риторический. Что с этим колледжем успеешь… С колледжем?!
Акустическая гитара привычно легла к нему в руки – хотя он и играл-то на ней только с недавнего времени, – с тех пор, как познакомился с Уолтером. Джон задумчиво перебирал струны, слушая как Уолтер что-то напевает внизу, на первом этаже, и наверно возится с чайником, достаёт конфеты или делает бутерброды… И вдруг на него снова нашло видение дерев из леса. Снежные великаны, величаво подпирающие небо и мёртвая тишь вокруг. Героические титаны духа, без которых погибнет всё то, что так ему дорого – оно держится только на них… И у Джона сама по себе вдруг начала складываться величественная мелодия. Но вот вернулся Уолтер с подносом и чашечками, с вкусно пахнущей яичницей, бутербродами, и Джон отложил гитару.
Они быстро перекусили, согрелись чайком, и Джон предложил Уолтеру послушать обещанную ещё в лесу вещь. Уолтер согласился и устроился поудобнее в большом кресле. Джон начал играть. Мелодия была не длинной и её можно было закольцевать – чтобы получалась бесконечная петля. Это и заметил Уолтер:
– Я же говорил тебе, что мне понравится. Это потрясающе! В твоих мелодиях чувствуется какая-то неординарность, собственный почерк, пусть они пока и не очень сложные. Слушай! А давай-ка я попробую наиграть на неё соло? У тебя же нет к ней соло? – И, подключив электрогитару, добавил: – Надо их состроить. Дай-ка «ля».
– Чего дать?
– Первую струну давай!
– А! Так бы и говорил, не хочу я все эти «ля» знать.
– И правильно, будешь их учить, ничего больше не придумаешь! Это я просто выпендриться решил, типа я ноты знаю. А я сам ничего почти не знаю и прекрасно без них обхожусь!
Они состроили гитары и попробовали сыграть.
– Играй её по кругу, не останавливайся, – предложил Уолтер. – А я попробую солировать.
Они некоторое время играли. Уолтер играл соло, иногда перемежая это с проигрыванием бас партии.
– Нет, а всё-таки, какое точное название ты придумал. Мне так и представляются глубокие-глубокие сугробы. Сугробы безвременья. И все мы тонем в них… – задумчиво проговорил Уолтер и отложил гитару.
– А мне представляется, как мы с тобой гордо стоим посреди бескрайнего поля, и сверху нескончаемыми потоками сыплется на нас этот снег. И вот уже вокруг нас целые сугробы, мы окружены и обречены, но мы не сдаёмся и не позволяем этой нечисти безвременья засыпать наш невозможный островок жизни посреди мёртвого мира, засыпать нас с головами и сровнять с землёй, чтобы никогда не осталось о нас памяти ни на земле, ни на небе во веки вечные до самого конца всего сущего!..
– Тому не быть! – Уолтер встал. – Мы будем биться насмерть плечом к плечу, брат мой. И отстоим Свет.
Они встали и взглянули друг другу в глаза. Повисла торжественная тишина. Настала редкая минута, когда Уолтер был с Джоном с глазу на глаз – и при этом абсолютно серьёзен. Он произнёс, положа руку на сердце:
– Я клянусь, что до последнего вздоха буду защищать всё то, что нам дорого. И я готов отдать жизнь за мою веру в то, что мы изменим мир.
– Я клянусь, что отдам свою жизнь во имя изменения мира, я отдам всё, лишь бы частица изначального Света коснулась людей, – отвечал Джон также с рукой на сердце.
– Ну а я, – послышался с лестницы голос дяди Чарльза, – клянусь в том, что готов следовать за прекрасным взором Арталиэн Анориме куда угодно! А также в том, что вы так радуете нас, юные джентльмены! Мужская половина Союза в сборе!
– Отец! – засмеялся Уолтер, – у тебя талант приходить точно в самые торжественные моменты!
– Да, – ответил дядя Чарльз, – я ничего и не знал о вашей встрече, я только возвратился домой. Я полагал, вы навещаете всё ещё никак не идущего на поправку и так скорбящего об отмене занятий профессора математики!
Разразился дикий хохот. После такого ответственного момента внутреннее напряжение само ищет выход, и выход был найдён!
– Бедный профессор! У него такой жуткий кашель, – и Уолтер стал изображать этот кашель профессора, сгибаясь пополам, но не удержался на ногах и рухнув на пол, покатился по нему.
– Уолтер, жажда знаний доведёт тебя до болезни! – и Джон, прыснув, осел на пол. Дядя Чарльз смеялся басовитыми раскатами, завалившись в кресло. Выплеснув энергии, они немного успокоились и дядя Чарльз, обтерев лоб платочком, ибо тот вспотел, сказал:
– Вот она, моя старая гитара! – и взяв её в руки, сыграл несколько нот. – Настроена. Давайте немного поиграем. И сам отвечая на свой же призыв начал играть и запел приятным баритоном:
– Walter, remember when the world was young…31
Джон был очарован музыкой и словами. Никогда ещё он не слышал такой удивительно простой, но столь живой, закрадывающейся вовнутрь песни. Разве что у битлов. Но у битлов всегда всё такое чёткое, и вокалы на высоте. А тут так тихо, так мило. Хотя, он ещё не слышал оригинал. Да он вообще ещё, чёрт побери, не знал, чья это песня!
– Скажите, дядя Чарльз, – обратился к нему Джон, когда тот закончил играть, – а чья это песня?
– Тебе, я вижу, понравилось?!
– Очень, просто расчувствовался. Сейчас такой музыки уже нет. Готов спорить, это что-то из 60-х годов.
– Ты угадал, – ответил дядя Чарльз. – Это группа The Kinks, песня называется «Do You Remember Walter?»
– Ах, вот оно что. Как же это я их до сих пор не удосужился послушать. Мне же Уолтер говорил про них.
– А это потому что тебя за уши не оттянуть от твоего Пинк Флойду! – и Уолтер достал с полки пару дисков. – На, держи. – Это их самые сильные альбомы – Something Else и Village Green Preservation Society. Тут как раз есть эта песня, послушаешь.
– Спасибо, теперь-то уж точно послушаю.
– Отец, Джон сыграл мне свою мелодию, меня поразила её образность. Называется «Под Сугробами Безвременья». Это как раз после неё мы так тут торжественно клялись… проняло меня. Сыграй, Джон! – попросил Уолтер.
– Ох, захвалил. Ну давай, попробую… Передай мне акустику… ага, спасибо. Джон начал медленно, проигрывая каждую ноту, вкладывая что-то в каждый звук. И композиция зазвучала в полную силу.
– Это действительно очень образная вещь. Так и представляется это безвременье. Кругом поля и леса, и идёт снег, не останавливаясь ни на минуту, ни днём, ни ночью. Он уже накрыл всё однообразной белой пеленой. А под снегом теплится жизнь, неистовая, истинная жизнь! Наперекор, вопреки, несмотря на. И когда-нибудь ледяные покровы падут. И возродится Пламень, и отступят снега.
– Благодарю вас, – склонил Джон голову, неужели эта простенькая мелодия действительно не так плоха, как мне кажется?..
– На самом деле, Джон! – ответил Уолтер.
– Ребята, пора бы нам пообедать, ведь вы верно проголодались? – и дядя Чарльз вопросительно осмотрел всех.
– Да, мы ещё в парке гуляли, отличная погода, между прочим.
– Пойду, приготовлю чего-нибудь перекусить. На такой пир, как у леди Арталиэн, конечно не надейтесь, но всё же. Нам есть что обсудить за обедом.
Дядя Чарльз стал спускаться на первый этаж, ребята расслабленно полулежали в креслах и молчали. В это полуденное время, когда ярко светило солнце за окошком и пели птицы, так хотелось просто поваляться после стольких утомительных дел и разговоров! Но они были довольны сегодняшним днём, а ведь ещё предстояло обсудить что-то за обедом – дядя Чарльз просто так не стал бы их раззадоривать – значит, предстоит что-то интересное.
– А вот и я! – дядя Чарльз поднялся наверх, неся с собой обед. Они сели за стол, разложили приборы и начали трапезу.
– Вкусно? – спросил дядя Чарльз. – И, видя, как ребята уминают за обе щеки, продолжал: – Я хотел вам напомнить, что скоро Новый Год, и можно отметить его всем нашим Союзом, если у вас, конечно, нет своих планов на это замечательное время.
– Конечно нет! – ответили Джон с Уолтером хором.
– Тогда предлагаю вам подготовить концерт! Как вы на это смотрите?
– Я – за! – обрадовался Уолтер.
– А я… – Джон растерялся. – Я играть не умею, песен не знаю. Да и вообще только подпевал всегда.
– Джон! Но мы же можем сыграть там Кинкс! Тебе же так понравилась та песня. И она не сложная, я научу тебя.
– Ты уже умеешь её играть? – удивился Джон.
– Я примерно с десяток их песен могу сыграть.
– Ладно, только не просите меня играть «Под Сугробами…», вот это уж точно будет излишним.
– Напротив, это-то и будет гвоздём программы! – вставил улыбающийся дядя Чарльз.
– Но… – у Джона отвисла челюсть.
– Кушай спокойно, Джон. Эта вещь напрямую относится к деятельности нашего Союза. Так что все обязательно должны её услышать.
И тут у Джона родилась тщеславная мысль сочинить до Нового Года ещё что-то более сильное. Тем более, что у него уже было начало новой вещи. Но мысль эту он пока скрыл от остальных. Он сделает, как они просят. Он сыграет на праздник, когда все соберутся. Сыграет «Под Сугробами…» Но сыграет не только её одну! «Эх, только бы сочинить именно так, как мне всё это представляется. Эти деревья…» – подумал он.
Тем временем они покушали, и дядя Чарльз, убирая со стола, произнёс:
– Ну что ж, зимний день короток, солнце уже клонится к закату, а нас ещё ждут дела! Сегодня снова Совет!
– А почему же мы ничего не знаем об этом? – спросил Уолтер. – Неужели одни участники почтенного Совета могут что-то скрывать от других участников? И ведь Совет только вчера образовался, а уже обман! – И он притворно расстроился. Джон сидел за столом и улыбался.
– Верно, Совет только вчера начал своё существование. А предложение собраться поступило мне только сегодня. И вот я сообщаю его вам. Это предложение владычицы Арталиэн.
– Тогда мы согласны!
– Время не ждёт, мои юные друзья! В путь! Берите с собой только самое необходимое, всё самое ценное – уже внутри нас, – наставительно улыбался дядя Чарльз.
– Ну ты и шутник, папа! Да у нас всё самое ценное – снаружи, мы ж карьеристы, материалисты, сплошь банкиры и финансисты. Мы всё время посвящаем работе, по выходным с семьёй мы выезжаем в рестораны, театры и бутики – порассуждать в уважаемой компании, как мы хорошо в искусстве, моде и стиле разбираемся… Ах, да, ещё отпуск раз в полгода полагается, съездить на Канары, отдохнуть от жены, поваляться на пляже, на задницы попялиться… женские!
– Да это ты, Уолтер, шутник! – Джон смеялся. – «В бутики», ну ты даёшь… шоппер ты наш!
– Было бы у нас больше времени, если бы не Совет, я бы вызвал тебя на дуэль за такое! – и Уолтер состроил строгое лицо.
