Цвет её глаз. Сборник рассказов

Юноша вытер слезу. Да, многие не смогли сдержать слез, когда поняли, что Боги покинули мир. Но никто не мог понять, в чем была причина такой жестокости. Чем люди так прогневали Великих? Почему оказались брошены? Создатели не сказали ничего.

– Ну и убирайтесь! – яростно крикнул Мбоко, глядя в небо. Резкий порыв ветра, словно воля Богов, толкнул его в грудь.

IV

Оммо-Атааю смотрел в монитор, наблюдая за уменьшающимся голубым шариком.

– Прощай Эо.. – шепотом произнес он.

– Что вы сказали? – спросила стоявшая рядом женщина в офицерской форме.

– Ничего…

Оммо скорбел. На его сердце, тяжелым грузом легли боль от потери родного дома, и чувство вины перед оставленными на планете разумными существами. Эоки останутся там, где их дом. Брать с собой кого-то из них было бессмысленно. В полете они не нужны, а на новой планете, от них не будет толку, ведь атмосфера сформирована специально для Акхиюэа. Истреблять гибридов, тоже никто не хотел. Смертей и так уже было слишком много.

Эоки послушно работали и собрали хороший урожай овощей и фруктов. Заготовили много мяса, из которого можно будет извлечь много питательных веществ. Они обеспечили своих создателей пищей на многие месяцы, которые требовались для перелета. Теперь они оставались на планете, как ненужный, отработавший материал.

Оммо было стыдно. Он испытывал такой сильный и беспомощный стыд впервые в своей жизни. У него даже был порыв остаться с эоками, но как ученый, привыкший мыслить рационально, он знал, что это будет бесполезной жертвой.

Флот направлялся на юго-восток галактики, к заветной звезде. Впереди ждала новая жизнь! В новом мире Акхиюэа начнут всё сначала! Если сумеют добраться…

Цвет её глаз

В Ринде говорят – кто видел дракона, (и остался жив) тот счастливец! Потому что взрослый дракон – это незабываемое зрелище. От рыка его дрожат горы. От крыльев поднимается буря. От дыхания закипает вода в реке и стынет кровь в жилах. Мощь и стать дракона трудно описать словами. Но вот драконица – это совсем другая история. Раз увидав драконицу уже не суждено будет вам встретить ничего прекраснее. Величественная и грациозная, несравненная в своей красоте ни с одним земным созданием.

Говорят – будто драконы любят лишь однажды, хотя откуда это известно, никто не вам не скажет.

А ещё в Ринде есть поговорка: “редкий, как драконья слеза” – так говорят о том, чего не бывает, или о том, что почти невозможно найти. И говорят так, ясное дело, не с проста. Действительно, мало кто в Ринде, будь то леший или водяной, гроглин или человек видал настоящие драконьи слёзы. Во-первых, потому, что дракон – само по себе явление довольно редкое, а во-вторых, дракон, если плачет, то делает это в одиночестве, и никак иначе. Да и случается пролиться драконьей слезе очень-очень редко.

***

Уже много лет каждый день он вспоминает о ней. И облик её всё более ускользает из его памяти. С каждым днём он всё отчаяннее жаждет вновь увидеть её, чтобы вспомнить цвет её глаз. О, Вечное Небо, как же он мог забыть?

Рано утром, глядя на восходящее солнце ему вспоминается, будто глаза её сияли словно отблески утренней росы. Он так любил ловить отражение зари в её зрачках. Она всегда просыпалась рано. Ему не нравилась эта её привычка, но когда она смотрела на него, заспанного и ворчащего своими нежными глазами, раздражение исчезало само собой.

Затем, поднимаясь в небо он чувствует ветер, и каждый раз слыша его шум, он вспоминает о ней. Он помнит, как она танцевала над облаками, как воздушный поток кружил её, наполняя прекрасные крылья. Там, в бескрайней синеве небес он видит отражение её глаз. Неужели они были такими же синими и прекрасными как это небо? Да, он уверен, что так и было.

Он пролетает над древним морем в волнах которого отражался когда-то блеск её чешуи. Он помнит это так отчётливо, словно было только на днях. Он ещё помнит её голос, её смех. Они мчались над зелёною водой, и он пытался догнать её, а она ускользала из его объятий. Такая грациозная. Такая стремительная. Такая прекрасная. Конечно, он мог догнать её, но всегда поддавался, делал вид, будто едва мог угнаться. А она смеялась! Смеялась так звонко… и солнце блестело в её золотистых чешуйках, но как ни старалось – не могло оно сравниться с её ослепительной красотой. Он любовался её отражением в воде. О, Небо, как она была прекрасна. Её глаза были такими же зелёными и глубокими, как это море, а может ещё глубже и зеленее.

Он мчится над безмолвными горными вершинами, чувствует холод вечных льдов. Снег белеет и искрится под солнцем, так же как когда-то блестели её глаза. Они были такими же ослепительными и чистыми, как этот снег. О, как же он боялся порою взглянуть в них. Её взгляд был таким пронзительным и чистым, что иной раз он не смел возразить ей, даже если хотел. Конечно, он был больше и сильнее, но никогда не смог бы причинить ей вреда.

Он летает долго. Кружится в небе до тех пор, пока хватает сил. Глядит вокруг и видит всё, что когда-то дарило им радость. Всё, что напоминает о ней. Всё, в чём она осталась для него теперь. Боль сжимает его сердце холодными когтями, при каждом воспоминании, но он рад этой боли. Он так боится позабыть её. О, как же он боится! Память, это всё, что у него теперь осталось.

Он пролетает над знакомой долиной. Здесь они были вместе. Вдвоём встречали рассвет, пролетали над холмами, лесом, затем над морем, и потом долго ещё кружили над горами. Прежде он не всегда любил такие долгие прогулки. Бывало он жаловался ей, что устал, хочет перекусить и вздремнуть, но она была неугомонна. В ней было столько сил, что хватало на двоих. Она была так молода.

Она была смелой. Он помнит какой она была смелой. Она любила летать над городом, где жили люди. Тот город стоял на берегу моря. Он тысячу раз повторял ей, что с людьми шутки плохи. Люди, это ведь не гроглины. Они опасны, жестоки, коварны. Людям нужно всё на свете. Они из всего извлекают пользу. Даже из драконов. Люди изучают алхимию. Люди любят магию. Люди делают доспехи и готовят элексиры. Людям нужна драконья чешуя и драконья кость. Нужны драконьи зубы и драконий мозг. Им нужна драконья кровь, и лишь Небо знает, что ещё им нужно. Людям нужно всё на свете.

Он помнит, как отгрыз голову той колдунье. Хорошо помнит чёрные, как ночь глаза человеческой самки. Их он не забыл. Колдунья не испугалась, как остальные, видно надеялась одолеть его. Напрасно. Эта самка и её люди, они все как один погибли от его когтей и клыков, но прежде успели сделать своё дело. Люди выследили драконье логово, и пришли, когда драконица была одна. Она должна была принести яйцо. Совсем скоро у них могло появиться дитя. Она была одна, а он улетел на охоту. Она не сумела выбраться из пещеры, а он был далеко.

Когда он вернулся она была уже мертва. Люди не могли забрать её тело целиком, и потому принялись делить его на части. Когда он увидел это, ярости его не было предела. Он никогда прежде не бывал столь свирепым. Он даже не думал, что может быть таким. В тот страшный день люди видели драконью ярость. Он убил их всех. Теперь он помнит тот день очень смутно, и каждый новый рассвет стирает из его памяти крупицу за крупицей.

Он выл всю ночь, а затем, на заре полетел в тот город на берегу моря, откуда пришли люди… Того города не стало, как и многих его жителей.

Теперь он каждый день пролетает над его руинами. Помнит, как она любила бывать здесь. Как стремительно она проносилась над башнями и крышами домов. Как смеялась и смотрела вниз на людей, которые с интересом изучали драконью пару, показывали пальцами в небо, что-то кричали. А он не обращал внимания на копошащихся внизу нелепых, бескрылых созданий. Теперь ни один человек не останется жив, повстречав его на своём пути. Он поклялся в ту ночь, и он сдержит клятву.

В темноте одинокой пещеры, когда он ложится, чтобы уснуть и набраться сил перед завтрашним полётом, из-под его прикрытого века скатывается слеза. И сон, как недолгое облегчение, успокаивает его до рассвета. Бывает, что она приходит к нему во сне. И тогда, он видит её глаза так, словно наяву, но на утро уже не может вспомнить их цвета.

А утром он снова поднимется в небо и будет летать долго-долго. Он будет помнить её до тех пор, пока бьётся его сердце.

Кара божья

Афанасий крепко любил август. Потому что в августе ни дня без охоты. Ходил на зверя Афанасий обыкновенно один, разве только пса с собою брал. Сын его уже больше года, как научился стрелять и выслеживать птицу не хуже отца, и теперь охотился сам.

“Чему его ещё здесь учить? Только мешать будем друг дружке,” – справедливо рассудил Афанасий.

На болоте всегда есть дичь. Нужно только подождать. Старый охотник был терпелив. Он сидел в камышах и ждал. Ждал долго. Старый пёс, такой же терпеливый, сидевший подле него вдруг начал беспокойно принюхиваться. Зарычал.

Афанасий осторожно взвёл курок, приподнял ствол. В высокой траве послышался шорох, хлюпанье, затем чьё-то тяжелое дыхание. Охотник затаился, и положил руку псу на голову.

Прямо перед ними из высоких зарослей камыша вышел мужчина. Грязный, растрёпанный. На нём был старый изношенный тулуп и стоптанные, худые сапоги. Одежда заляпана бурыми пятнами: то ли грязь, то ли кровь – не понять. Всего один миг понадобился Афанасию, чтобы смекнуть, что перед ним был каторжник. Не старый ещё мужик. На вид годов не больше тридцати. Беглец затравленно озирался и с опаской глядел на ружье.

– Мил человек. Мил человек, слушай. – обратился беглый, – Не стреляй. Я тебе ничего плохого не сделаю.

– Конечно не сделаешь. – заверил его Афанасий, направляя дуло ружья в живот незнакомцу.

– Не стреляй, Христа ради. Отпусти. Я своей дорогой пойду. Добро?

– Стой, где стоишь. – приказал Афанасий, из-под густых бровей разглядывая беглеца.

– Бог с тобой, мил человек. Меня Иваном звать. Ты только не стреляй. Всё сделаю как скажешь. – глядя в глаза Афанасию вкрадчиво заговорил каторжник и сделал осторожный шаг вперёд. – Всё что скажешь. Не стреляй только. Я же не убийца какой. Вишь, за кражу срок дали. Меня мать…

Грохот выстрела оборвал речь беглеца. Стая уток взметнулась из камышовых зарослей. Эхо разнеслось по болоту. Иван со стоном упал, схватившись за живот.

– С-с-сучий сын… За что? – простонал он.

Пёс гавкнул, беспокойно глянул на хозяина и закружился на месте. Афанасий молча погладил пса по голове, присел рядом. Достал трубку, кисет, огниво. Набил табаком, закурил.

– Что ж ты делаешь? За что? – раненный истекал кровью и корчился от боли, а старый охотник глядел на него, курил и молчал. Затем, заговорил так спокойно, словно со старым знакомым завёл беседу:

“Был у меня сосед – Еким. Хороший мужик. Добрый. Ни разу не отказывал мне в помощи. Не сказать, чтоб мы уж очень дружили, но я его всё одно, уважал. Чай, сосед ведь. На десять верст, единственный хутор его, акромя нашего. А сердце у его было, что кроличий пух мягкое. И глаза, такие… как у ребенка. Иной раз, глянет, ласково так, и на душе теплеет.

Ну так вот, случилось, года четыре тому, пошел Еким на охоту. По уточку, да по куропатку. Да повстречал в перелеске двоих мужичков. Навроде тебя, оборванцев. Они ему значит: не губи, мол, братец. Пособи Христа ради! Все мы – божьи дети. Гнус на болотах заел. Вертухаи всю спину плетьми исполосовали. Срок тянуть уже никакой мочи нету!

Ну Еким – сердце мягкое. Сжалился над ими. К себе на хутор отвёл. Накормил. Харчей в дорогу дал. На беду, у него дома жинка была, да дочка малая…

Видать, что-то они там не поделили. Не надобно семи пядей во лбу, чтоб понять, чего этим скотам захотелось. А? По глазам твоим вижу, что и ты понял. Ну так вот. С соседом моим эти стервецы разделались, а затем баб…

В общем. Решили эти убогие терем екимов спалить, как дела свои гнусные кончили. Сын мой их увидал. Сразу ко мне побежал. Я за ружьё. Бегом к Екиму. По дороге молюсь, лишь бы успеть. Лишь бы живы были соседи.