Майская свадьба

– Вы господин Воклер? – спросила я, с трудом припомнив имя управляющего.

– Да, конечно! А вы, видно, дочь принца. Хозяйка…

Он сделал жест, приглашая меня в дом.

Я шла по дому, убеждаясь, что его обстановка очень отличается от того, к чему я привыкла во Франции. Каменная кладка стен, не прикрытая штукатуркой, придавала здешним помещениям суровости; мебель была либо тяжелая и грубая, либо – откровенно местная, кустарная, плетенная из стеблей сахарного тростника. Все комнаты были небольшие, окна, распахнутые настежь, пропускали мало света.

– Два часа назад я получил известие о вашем приезде, – нехотя пояснил Воклер, заметив мое замешательство. – Мы хорошо потрудились для вашей встречи и приготовили вам лучшую комнату. Эй, Селина!

Стройная темноволосая девушка остановилась на пороге.

– Это хорошая рабыня, – сказал управляющий, – ее учили в Сен-Пьере ухаживать за знатными дамами… Она будет вам хорошей горничной.

– Это рабыня? – переспросила я. – Она же совсем белая.

– Селина? Да, она рабыня. Но это вы только сперва ею брезгуете, потом привыкнете. Она квартеронка[Квартеронка – женщина, кровь которой на четверть негритянская.]… К тому же крещеная.

Мне казалось странным, как светлокожая женщина, внешне ничем не отличающаяся от француженки, может считаться рабыней. Впрочем, сейчас было не время вникать в такие подробности.

–– Заберите мои вещи из повозки, – сказала я, обращаясь к Селине, – я хочу переодеться.

Маргарита, не доверяя новой служанке, отправилась выполнять поручение вместе с ней. Воклер проводил меня в комнату, которую он называл «самой лучшей». Ничего хорошего я, впрочем, не ожидала, потому что уже осознала: мой отец, отправляя меня на край света, желал не только скрыть то, что со мной случилось, но и некоторым образом проучить меня, дисциплинировать. Обстановка этой усадьбы явно должна была напомнить мне тот дом в Тоскане, где прошли мои ранние годы; это я уяснила хорошо.

Но комната оказалась лучше, чем я в своем унынии предвидела. Здесь была добротная кровать из темного дерева с плотными муслиновыми занавесками – очевидно, для защиты от насекомых, шкаф, несколько ларей для вещей и одежды, начищенное до блеска серебряное зеркало. А главное – окно этой комнаты выходило в тенистый сад. Прямо перед окном росло дерево, усыпанное десятками огромных, величиной с мою ладонь, пурпурных цветов. Эти цветы свешивались на подоконник, он был весь покрыт золотистой цветочной пыльцой. Обилие цветов, фиолетовых, оранжевых, алых, самых причудливых форм и оттенков, было и на других деревьях. Среди ветвей порхали, попискивали и испускали тонкие крики птицы с прозрачными лиловыми крыльями.

– Это рай какой-то, – проговорила я, приятно удивленная. – Как здесь все ново, необычно…

Но в целом, конечно, в этой комнате я чувствовала себя подавленно. И одиноко, что уж скрывать… Путешествие закончилось, я очутилась в том месте, куда меня отослали, и должна была здесь ожидать рождения ребенка. Место оказалось не таким уж плохим для пребывания, но… на душе у меня снова стало тоскливо. Я хотела ребенка, конечно, и за время долгого морского плавания смогла хорошо это осознать, однако меня очень угнетало отсутствие какой-либо родной души рядом. Анри де Крессэ стал ошибкой легкомысленной юности, графа д’Артуа я так и не полюбила, да и он, прямо скажем, любил меня очень своеобразно, если даже не защитил от отцовской воли. В общем, все было так пусто и глупо…

Пришла Маргарита – единственная родная душа, заметила мое состояние и принесла стакан воды с несколькими каплями успокоительного средства. Спустя некоторое время мне действительно стало легче. Слезы отступили. Сидя в плетеном кресле перед окном, я подумала, что Мартиника – в целом, интересное место, здесь стоит побывать хотя бы из любопытства… так, чтобы в старости похвалиться внукам, что видел Вест-Индию. И, раз уж меня занесло сюда, надо это как-то перетерпеть.

–– Все изменится, – сказала Маргарита, будто угадав мои мысли. – Вы слишком молоды, мадемуазель, чтобы всерьез печалиться. И потом, кто знает, может, Мартиника принесет что-то новое в вашу судьбу?

«Если бы не только новое, но и хорошее», – подумала я и взялась вместе с ней пересматривать привезенные вещи.

2

«Если родится девочка, я назову ее Жанной, а если мальчик – Жаном. Ведь этот ребенок появится на свет летом, как святой Жан Батист[2 - Иоанн Креститель.]. И если подумать, то это даже хорошо, что он никому, кроме меня, не нужен и никто им не интересуется, – если бы он был законный, была бы целая церемония с крещением и именами. А так все будет просто. Кроме того, он будет мой, только мой… Моя родная душа».

Я часто думала на подобные темы по утрам, нежась в постели, пока ставни еще не были распахнуты и в комнате царствовал полумрак. Так было и в это утро. Прошел уже месяц с той поры, как я приехала на остров, до родов мне оставалось, по нашим с Маргаритой подсчетам, семь или восемь недель, поэтому мысли о ребенке посещали меня все чаще.

Я дернула веревку звонка. Маргарита вошла так быстро, словно всю ночь стояла под дверью.

– Что ни говорите, мадемуазель, – сказала она, помогая мне подняться, – а ночи здесь ужасны. Едва семь часов вечера – будто кто-то свечи гасит одним махом. И так мало белых вокруг…

Она налила воды в медный таз и подала мне салфетку из тонкого полотна, чтобы я вытерла руки и лицо.

Я начала умываться и вдруг замерла, вспомнив кое-что неприятное.

– А что, – спросила я, – мадемуазель Дюран уже встала?

Маргарита кивнула.

– Уже встала,  – проговорила она, понижая голос, – уже даже завтракала.

Я поморщилась.

Две недели назад по приказу моего отца на ферму Шароле прибыла мадемуазель Дюран – высокая, сухая, бесцветная дама неопределенного возраста. Скорее всего, ей было около сорока лет. В письме, которое эта особа передала мне, отец писал, что она – известная в Париже сиделка со множеством рекомендаций и что ее обязанностью будет помогать мне ухаживать за ребенком на первых порах. И хотя я не понимала, какой помощи и советов можно ожидать от женщины, которая сама никогда не имела своих детей и даже не была замужем, мне пришлось смириться с ее присутствием. Она делала вид, что следит за моим режимом и питанием и под этим предлогом вмешивалась во все дела, и всюду делала замечания.

– Ее нужно как-нибудь устранить на сегодняшний день, – сказала я. – Она мне надоела. Мы с Воклером собирались ехать в Сен-Пьер покупать рабов. Ты же знаешь, мне давно пора развеяться.

– Мадемуазель Дюран явно это не одобрит. Да и на пользу ли вам пойдет эта поездка?

– Ах, я вовсе не такая слабая, как ты представляешь.

Я закончила умываться и, выпрямившись, вдруг замерла на месте. Радостно-испуганная улыбка тронула мои губы. Я медленно поднесла руки к животу.

– Господи, что это с вами? – воскликнула Маргарита, бросаясь ко мне. – Больно, да?

Я покачала головой.

– Нет, совсем не больно… просто он ворочается! Ой! Боже! Маргарита, он двигается, да еще как!

Я ухватилась за ее плечо и рассмеялась до слез. Маргарита провела рукой по моим волосам.

– Ну-ну, успокойтесь! Разве можно так смеяться? Вы еще не знаете, что вас ждет два месяца спустя…

– Ах, наоборот, я хочу, чтобы это случилось поскорее. Я так устала ждать!

Дверь отворилась и бесцеремонно, даже не постучав, вошла мадемуазель Дюран.

– Хорошо ли вы себя чувствуете? – спросила она. – Завтрак уже ждет вас.

– Оставьте меня в покое! – приказала я раздраженно. – Вы разве не видите, что я еще не готова!

– Поторопитесь, говорю вам, поторопитесь.

Я была вне себя от подобной наглости. С чего мне торопиться? Ни король, ни королева, ни даже граф д'Артуа не говорили со мной в таком тоне.

– О, дайте мне вернуться в Париж, – пообещала я гневно, – вот там вы, мадемуазель Дюран, узнаете, что я с вами сделаю!

При такой угрозе она обычно удалялась. Так случилось и теперь. Едва за ней закрылась дверь, я повернулась к Маргарите.

– Быстрее! Давай-ка одеваться!

Я теперь носила только широкие – даже очень широкие – шелковые платья преимущественно ярких расцветок; волосы прикрывала белыми муслиновыми чепчиками. Правда, эта вест-индская мода после вычурных мод Парижа казалась мне немного смешной.

Я завтракала поспешно, потому что в Сен-Пьер действительно надо было приехать как можно раньше. На Мартинике была пора тропических ливней; чуть ли не каждый день после полудня на землю изливался такой поток воды, какого в Париже и ждать было нельзя. Воклер предупредил меня, что вернемся мы только завтра к вечеру: составление купчих требовало много времени.