Дыхание земли

Я заглянула ему в лицо, нежно поцеловала заплаканные синие глаза мальчугана.

– Милый мой малыш, ведь ты появился у меня раньше их. Никто не займет твое место. Никогда!

– Да, но теперь ты только ими и занимаешься. С ними болтаешь, их баюкаешь.

– Неправда, я и с тобой болтаю, и тебя баюкаю.

Я не могла допустить, чтобы Жанно чувствовал себя ущемленным. В этот день мы долго разговаривали; когда Жанно успокоился, я стала рассказывать ему, как слабы и малы его сестренки, как они нуждаются в защите и помощи от всех нас, в том числе и от такого настоящего мужчины, как Жанно.

Втайне я еще раз укорила себя за то, что была недостаточно чуткой. Жанно много чего вытерпел в приюте и стал очень раним. И как раз в тот момент, когда он больше всего нуждался в моем внимании, я совсем его забросила!

– Ты не будешь больше скрывать свои чувства, правда, Жанно? Если ты чем-то обижен, приди и сразу же скажи мне, мы вместе во всем разберемся! Ведь ты доверяешь мне, сынок?

– Да, – пробормотал он, утирая слезы.

– Ну, а я люблю тебя очень сильно, мое сокровище.

И все-таки несмотря на этот разговор, я чувствовала, что следует чем-то увлечь, занять Жанно, чтобы он не погружался во все эти размышления. Его лазанье по сорочьим гнездам мне не очень нравилось.

Когда к нам в очередной раз заглянул отец Медар, с которым наше семейство явно подружилось, я спросила, не сможет ли он серьезно заняться образованием Жанно.

– Сколько лет вашему сыну, сударыня? – спросил отец Медар. Он был старше меня всего на три года и никак не мог привыкнуть называть меня «дочь моя».

– – Восемь, святой отец, почти восемь.

– И что, он умеет что-нибудь?

– В приюте его научили читать и писать, но на этом все и закончилось.

Я знала, что у самого отца Медара образование превосходное: еще при Старом порядке он закончил коллеж ораторианцев, а потом духовную академию в самом Ватикане. Он знал четыре языка помимо греческого и латыни.

– Я охотно буду учить его, сударыня, если только он станет приходить ко мне в часовню. Кстати, вы могли бы посылать и Шарля – ведь он, кажется, сын покойного виконта де Крессэ?

– Да, – отвечала я, слегка покраснев.

– Ему уже пора готовиться к первому причастию.

– А Авроре, святой отец? Ей летом будет тринадцать.

– Я полагаю, вы правы. С девочкой тоже надо поспешить.

Я нерешительно взглянула на священника.

– Святой отец, вы… вы, вероятно, потребуете плату за свои услуги?

Он улыбнулся уголками красивого рта и, останавливая меня, махнул в воздухе тонкой белой рукой.

– Господь с вами, сударыня! Я всего лишь бедный служитель Божий, но, честно говоря, я не так беден, как вы.

Я замолчала. Личность отца Медара оставалась для меня загадочной. Он вел себя просто, непринужденно и вежливо, ни на что не претендуя, в иные моменты даже старался казаться проще, чем был. Но в то же время его влияние на шуанов, даже при их религиозности, выглядело необъяснимо сильным. Можно было подумать, что предводитель шуанерии в Гравельском лесу – не Ле Муан, а отец Медар. А его холеный вид, отличная одежда, всегда безупречная сутана? А кольца на пальцах? Неужели ему, одному из Говэнов, удалось сохранить что-то из фамильного богатства? И это в то время, когда все бретонские дворяне сплошь и рядом стали нищими?

Я не знала, какие выводы следует делать из этого. Но на всякий случай решила держаться с отцом Медаром поосторожнее. Он мог оказаться гораздо большей фигурой, чем я думала.

10

Я была рядом, внимательно наблюдая. Плуг легко, как в масло, входил в землю, откидывал в сторону жирные пласты, – Селестэн, казалось, не прилагал к этому никаких усилий. За плугом тянулась борозда. Когда Селестэн сменил плуг на борону, я запустила руку в корзину, набрала пригоршню гречихи – меленьких сухих трехгранных орешков, и стала разбрасывать их – сеять.

Половина моей земли уже была засеяна овсом и пшеницей. Теперь, когда стало совсем тепло, очередь дошла до гречихи – растения, из которого в Бретани делали буквально все. От Нанта до Бреста весной розовели бескрайние поля гречихи.

Все складывалось настолько обнадеживающе, что я даже иногда волновалась, как бы дела не изменились к худшему. Сейчас были первые числа марта, но весна вступила в свои права еще в начале февраля и началась слаженно, бурно, с теплых обильных ливней. Земля быстро подсохла, и вот уже почти месяц мы были в поле.

Мои пять арпанов, отвоеванные у Бельвиня, были засеяны овсом, пшеницей и гречихой, на пойменных лугах, пусть небольших, но удачно расположенных, обещала отлично расти трава, парк был расчищен под огород и сад, и теперь предстояло лишь вовремя засеять и высадить рассаду. Патина с каждым днем давала все больше молока, которого хватало уже не только Веронике и Изабелле, но и всем остальным и даже оставалось иногда на сыр и масло. Жили мы, правда, не так уж сытно, но впереди были самые радужные перспективы. Работать приходилось много, и пальцы у меня на руках потемнели, но, в конце концов, игра стоила свеч. Я не знала, откуда у меня в душе иногда появлялось легкое тревожное предчувствие, что наше нынешнее полублагополучие – зыбко и ненадежно.

– С гречихой закончено, – сказала я вечером Селестэну. – Завтра займешься колодцем, его надо почистить.

Селестэн был незаменимый работник – выносливый, безотказный и, что самое главное, энергичный и сообразительный. Благодаря его рукам были засеяны земли, выкорчеваны деревья, нарублены дрова – он брал на себя самую тяжелую, мужскую работу. Он же сложил из камней хижину под кухню, построил хлев.

– А с мельницы Бельвиня вам приносили вчера доход? – спросил Селестэн.

– Да. Каких-то три ливра пятнадцать су…

Нашу мельницу, вытребованную у Бельвиня, мне пришлось очень скоро отдать ему обратно, ибо у меня не было человека, который бы ею занимался. Теперь мы владели ею на пару, и я получала – якобы – половину доходов, очень подозревая, что Бельвинь меня надувает. У меня не было времени, чтобы разобраться с этим. С хлебопекарней дело обстояло лучше: я поставила там Брике в качестве наблюдателя, и он следил, чтобы меня не обманывали.

Когда вечером я вернулась с поля, Франсина все еще сидела на корточках на земле, высаживая рассаду. Редис, шпинат, укроп – все это было уже посеяно.

– Идите-ка поглядите, мадам, что нашла мадемуазель Аврора! – произнесла Франсина, оборачиваясь и утирая пот со лба.

– Да, мама, иди, иди! – воскликнула Аврора.

Я подошла ближе. Из черной рыхлой земли торчали молодые упругие розово-красные кустики с сильными и сочными побегами.

– Они ведь сами выросли, мама, мы их не сажали! И так яблоками пахнут!

– Это ревень, – проговорила я. – Это ревень, Аврора!

Я насчитала почти десять кустов. А сколько их еще появится? Благодаря ревеню у нас будет чудесная пища из его черенков; компот, варенье, а сок из ревеня будет так полезен малышкам! Я знала, откуда взялось это растение. Когда еще замок существовал, под окнами кухни были целые заросли ревеневых кустов. Их пощадил пожар, и вот они проросли снова…

– Моя дорогая, его уже пора собирать, – сказала я.

Аврора бросала крепкие розово-красные черенки мне в фартук, и они одуряюще-сладко пахли яблоками. Пожалуй, даже сильнее, чем яблоки. Нам обеим захотелось есть.

Да, подумала я, похоже, весна благоприятствует мне. Не было ни заморозков, ни холодных ветров, тепло наступало бурно и неудержимо, и март, пожалуй, можно спутать с маем. Небо – чистое, прозрачное, голубовато-серое – было покрыто кучками белых облаков, курчавых, как барашки. Уже повсюду – в лесах и в долине – по краям тропинок появлялись белоснежные первоцветы и желтые маленькие крокусы. Дикие гуси и утки, возвратившись с южных краев, уже обильно заселяли камышовые заросли и уютные тихие заводи бретонских мелких речушек. Дождей выпадало ровно столько, чтобы насытить землю после теплой, но бесснежной зимы.

Такое начало обещало хороший урожай. Мне, кажется, не о чем было волноваться.

11

Жара стояла нестерпимая. Воздух был совершенно неподвижен и, казалось, становился густым от духоты. В башне находиться было почти невозможно, но и в саду недавно посаженные юные деревца давали не так уж много тени.