Империя и одиссея. Бриннеры в Дальневосточной России и за ее пределами

…Могу сказать по совести, что редко встречал человека более наблюдательного и, если можно так выразиться, практически любознательного.

    Официальный агент Министерства финансов Д. Д. Покотилов директору Общей канцелярии Министерства финансов Российской империи П. М. Романову (1896)

• 1 •

Юлиус Йозеф Бринер родился в 1849 году в деревне Ла-Рош-сюр-Форон, в 50 километрах к юго-востоку от Женевы, Швейцария. Он был четвертым ребенком Йоханнеса Бринера, профессионального прядильщика и ткача, и его 25-летней супруги, в девичестве – Мари Хюбер фон Виндиш. Хотя под Женевой Бринеры прожили уже некоторое время, они оставались гражданами Мёрикен-Вильдегга, деревни к северо-западу от Цюриха, куда вскорости и вернулись. По вере Бринеры, как и большинство семейств в кантоне Аргау, были протестантами, хотя учение, которое они исповедовали, вероятно, бо?льшим было обязано немцу Мартину Лютеру, нежели их соотечественникам – швейцарцам Жану Кальвину или Ульриху Цвингли. Дом Бринеров в Мёрикен-Вильдегге представлял собой просторную двухэтажную ферму, крытую соломой, но места в нем для восьми потомков Йоханнеса едва хватало: за «Жюлем», как его на французский манер всю жизнь называли в семье, последовало еще четверо детей[3 - История семьи Бринер берет свое начало с небольшой деревушки Мёрикен-Вильдегг в кантоне Аргау, в немецкоязычной части Швейцарии, в 38 км от Цюриха и 90 км от Берна. Деревня живописно расположена на реке Ааре на солнечной стороне горы Честенберг, откуда открывается прекрасная панорама на горные массивы Альп и Юры.Деревня возникла в результате слияния поселений Мёрикен (от слова «мавр») и замка Вильдегг. До 1945 г. она называлась просто Мёрикен. Первое упоминание о ней относится к 1292 г. Постройка замка Вильдегг на острогах горы Честенберг графами Габсбургами в XII в. стала первой заметной вехой в ее истории. С XV в. деревня считается самостоятельным административным образованием.Многие представители семьи Бринер работали в текстильной компании «Laue & Cie», возникшей в Вильдегге в XVIII веке.Родоначальником рода Бринеров считается Йоханн Бринер-Мустер (1732–1796). Он был смотрителем замка Ленцбург (недалеко от деревни Мёрикен-Вильдегг), где и умер в возрасте 64 лет. В браке с Жанной Мустер у него родился единственный ребенок, сын Ханс Якоб Бринер Кулл (1759–1829). О нем известно лишь то, что он был крещен в Аргау, затем перебрался в Мёрикен и стал набойщиком и продавцом тканей в компании «Laue» в Вильдегге, одновременно служа в своей общине рассыльным при канцелярии. Его супруга Элизабет – дочь Каспара Кулла, наместника в деревне Ниедерленд. У них было три дочери и пятеро сыновей. Одного звали Якоб.Якоба Бринера-Вильда (1791–1853) поначалу приняли на работу кучером у фабриканта Лауэ. На основе рекомендации общинного совета в 1831 г. он получил разрешение открыть трактир в селе Хард, недалеко от речного парома. Его супруга Елизавета была дочерью учителя и управляющего Самуэля Вильда из деревни Хольдербанк. Якоб и Елизавета родили четырех дочерей и сына Иоганна. Одна из дочерей Якоба Бринера Велена вышла замуж за вюртембержца Филиппа Линка, который предположительно в качестве подрядчика строил железную дорогу в г. Вильдегг. (Впоследствии, даже будучи во Владивостоке, Бринеры поддерживали связь с семьей Линков).Сын Якоба, Йоханн Бринер (1820–1890), по профессии был прядильщиком шелка. Однако уже в молодые годы его тянуло в дальние края. Так в 1846 г. он оказался в Савойе, в 1848 г. – в Германии в г. Тиенген, годом позже – уже в Женеве, и в 1850 г. опять в Савойе. В браке с Мари Хубер фон Виндиш у него родилось восемь детей: дочь и семеро сыновей, позднее Франц-Адольф эмигрировал в США, а Людвиг – в Англию. (По материалам брошюры «Швейцарцы из Владивостока. 130 лет истории семьи Бриннер», Швейцария, 2010). – Прим. пер.].

Жюль родился в первый год существования современной нации Швейцарии, когда Новое федеральное государство объединило 22 прежде независимых кантона. Страну издавна раздирали противоречия между ее либеральными протестантскими и консервативными католическими районами, но в конце Зондербундской войны на основании конституции до того прогрессивной, что она помогла заронить революционные искры в Вене, Венеции, Берлине, Милане и, в итоге, во Франции, было основано Федеральное государство.

В год рождения Жюля Его императорское величество царь Николай I, верховный самодержец Всея Руси, готовился покорить Оттоманскую империю и взять в свои руки власть над константинопольским проливом Босфор и бухтой Золотой Рог – водным путем, который предоставил бы России выход в Средиземное море впервые за всю ее восьмисотлетнюю историю; тем самым влияние России на всю Европу и остальной мир упрочилось бы и усилилось. Когда Россию разгромили в Крымской войне, а Николая I на троне Романовых сменил царь Александр II, для неугомонного и агрессивного империализма России остался единственный выход – на восток, где велась схватка за колониальное владычество над Дальним Востоком. Китай в ту пору был беспомощным жалким исполином, чьи владения по кускам отрезали Британия (Сингапур и Гонконг), Франция (Лаос, Камбоджа и Индокитай) и Япония (Маньчжурия и Корея). Вскоре и Россия, заключив с Китаем договор, обеспечила себе новую военно-морскую базу на Тихом океане, далеко к югу от замерзающих портов Камчатки и Сахалина. Само имя, данное этой базе, говорило о русской силе – Владивосток, Владетель Востока.

В четырнадцать лет Жюль покинул Мёрикен-Вильдегг и отправился осваивать мир. Ничего особо удивительного в этом поступке нет. Ученичество предоставило бы мальчику его возраста возможность освоить какую-либо профессию или ремесло, а семья бы освободилась от лишнего рта. Но по тем решениям, которые Жюль принимал и в последующие годы, и всю оставшуюся жизнь, также видно, что он не только был прилежен, но и располагал авантюрным складом ума. Он быстро схватывал новые навыки – особенно ему удавались языки – и быстро приспосабливался к незнакомым обстоятельствам, которые выискивала его любознательная натура.

Жюль рос в 1850-х годах и потому знал, что один из знаменитейших людей на свете, Йоханн Зуттер, происходил из городка совсем неподалеку от Мёрикен-Вильдегга, а как раз в год рождения Жюля «Дробилки Саттера» в далекой Калифорнии стали центром величайшей золотой лихорадки в истории – туда потянулись честолюбивые золотоискатели со всего мира. Вдохновила Жюля история Саттера или нет, но он не мог не знать о приключениях своего соотечественника на золотых приисках – и уж вне всяких сомнений понимал, что такова награда тем, кто осмелится эти приключения искать. Не знал Жюль, вероятно, одного: что Саттер на этом своем приключении потерял все, что заработал.

Подростком Жюль учился ремеслу в цюрихской компании Данзаса[4 - Из документов в деле Бринеров, государственный архив Мёрикен-Вильдегг, Аргау, Швейцария, где зарегистрировано рождение Жюля.] – пароходном агентстве, где работал его дядя Мориц Бринер. Через это агентство он узнал, какие возможности открываются в морях перед молодыми людьми, вроде него. Когда Жюлю исполнилось шестнадцать, он уже зарабатывал на жизнь камбузным юнгой на капере, отплывшем из Средиземного моря курсом на Дальний Восток[5 - Ирина Бриннер. Что я помню. Владивосток: Рубеж, 2014, пер. М. Немцова. Также – по продолжительным беседам и записанным интервью с Ириной, ее матерью Верой и другими родственниками.].

Суда, ходившие по торговым маршрутам в 1860-е годы, были по-прежнему парусными – двух-трехмачтовыми бригантинами и хорошо вооруженными шхунами, шлюпами и корветами, у которых в трюмах стояли пушки. Вскоре на них начали устанавливать паровые гребные колеса, приводившие парусные суда в движение, когда стихали ветра, но большая часть морской торговли, осуществлявшейся в те времена по всему миру, по-прежнему шла под парусом, мало чем отличавшимся от того натянутого холста, каким пользовались греки три тысячи лет назад. На борту капера Жюль открыл в себе страсть к морю, которая не покидала его всю оставшуюся жизнь. Швейцария, само собой, выходов к морю не имеет; когда Жюль осознал, сколь сильно тянут его к себе заливы и океаны мира, а также стиль жизни, который диктует человеку море, он, должно быть, сообразил, что никогда больше не станет жить под сенью Альп.

Следующие несколько месяцев, пока ветра влекли судно на восток, Жюля неоднократно запирали на камбузе – «ради его собственной безопасности», как говорили ему другие члены экипажа. В таких случаях, когда его судно приближалось к другим кораблям и швартовалось у их бортов, с палубы до него доносились звуки жестоких потасовок и крики, иногда звучавшие не один час. Команда его корабля, все – опытные пираты, пасшиеся на морских дорогах, – перемещаясь на восток, собирала с моря всю какую ни есть добычу: брать встреченные суда на абордаж и грабить их было легко. Шелк, красное дерево, чай, опий, а порой даже золото и драгоценности – вот какие сокровища доставались этим морским грабителям. Лишь немногие торговцы опием имели в своем распоряжении быстрые клиперы, вооруженные тринадцатидюймовыми орудиями.

Когда до Жюля дошло, что и он сам – разбойник, если кормит экипаж пиратского судна, которое насильственно захватывает чужой груз, подросток также сообразил, что товарищи по плаванию заклеймят его предателем, если он дезертирует с судна без предупреждения и без плана. Ему придется сходить на берег в крупном порту, где отыщутся работа и защита.

С 1840-х годов Шанхай существовал под юрисдикцией британской короны, которой в этих местах требовался глубоководный торговый порт. Поэтому ежегодно через этот порт переваливалось около сотни тысяч фунтов чая, а также 50 тысяч тюков шелка и 30 тысяч ящиков опия, свозившихся со всех соседних гор и складывавшихся в трюмах судов, пришвартованных к Бунду – набережной в самом сердце города. Когда на ней установили газовые фонари, неутомимый деловой район ожил – рикши носились по нему круглосуточно, шум не смолкал. Поскольку на севере Шанхай был единственным глубоководным портом, практически всей китайско-европейской морской торговле приходилось осуществляться на Бунде, где грузы перемещались с речных джонок на трехмачтовые шхуны. По реке Янцзы неподалеку уже начали ходить и первые пароходы – торговлю ожидал небывалый всплеск.

Когда в середине 1860-х годов семнадцатилетний Жюль Бринер сошел на берег в Шанхае, Тайпинское восстание уже подавили, и после массового исхода китайских беженцев остались тысячи рабочих мест и домов для жилья. Жюль уже немного выучил мандарин и быстро нашел себе работу в конторе торговца шелком, покупавшего у местных жителей шелк-сырец и продававшего его за границу. За следующие несколько лет швейцарский юноша уже хорошо разобрался в шелке – быть может, еще и потому, что отец его работал прядильщиком и ткачом, – а также в местной торговле вообще. Выполняя разные поручения, он стал довольно бегло изъясняться на нескольких местных диалектах, а вскоре после научился и управлять компанией. Безынициативной рутинной работе он добавил результативности, начал обращать внимание на детали, что сделалось чертой его предпринимательского стиля на все последующие годы. Но самое главное – он мог вести дела с английскими, французскими и немецкими клиентами китайской компании, в которой работал.

Для британцев, составлявших большинство трехтысячного иностранного населения города, где проживало 400 тысяч человек, Шанхай был кусочком Англии, воссозданным здесь с причудливым колониальным колоритом. Говорили, что где бы ни оказался англичанин, он берет с собой свою церковь и свой скаковой круг: к 1860-м годам в городе было уже пять христианских церквей и три ипподрома. Кроме того, здесь учредили Королевское азиатское общество, открылись библиотеки, любительские театральные кружки, масонская ложа и, разумеется, превосходный новоотстроенный Шанхайский клуб. В последующие десятилетия Шанхай стал известен как «Дальневосточный Париж» – первый из азиатских городов, претендовавших на этот титул, и единственный, его поистине заслуживавший. Но когда здесь работал Жюль, шанхайская культура еще представляла собой преимущественно «британское колониальное владычество», как в Индии, только вместо карри – чау-мейн. Ничего удивительного, что китайское население все больше озлоблялось на этих захватчиков-англосаксов – и на алчных хищников, и на тех, кто был исполнен самых благих намерений. В 1869 году принц Гун объявил в Пекине британскому консулу сэру Разерфорду Олкоку: «Уберите опий и миссионеров – тогда добро пожаловать»[6 - Ф. Л. Хокс Потт. Краткая история Шанхая: очерк роста и развития международного поселения. Шанхай, 1928, стр. 34.].

Вот в такой космополитической атмосфере Жюль упражнялся в деловом руководстве, набирался привычек и манер международного homme d’affaires[7 - Деловой человек (фр.). – Прим. пер.] и среди британских колонистов учился вести себя в приличном обществе и выглядеть заинтересованным в крикете. А между тем – сосредоточенно изучал предприятия и компании Дальнего Востока и то, как они могут сотрудничать, чтобы регион этот развивался.

По поручению своего нанимателя он также занялся местными политическими махинациями англичан касаемо двух вопросов, которые могли бы непосредственно улучшить местное судоходство: дноуглубительными работами в устье Янцзы и строительством первой железнодорожной линии в Китае – из Шанхая в Вусун. Для осуществления обоих проектов группа иностранных предпринимателей, преимущественно англичан и американцев, основала отдельную компанию. Плану строительства железной дороги общественность и власти весьма препятствовали, но предпринимателям разрешили построить трамвайную линию; они проложили рельсы под локомотивы, с широкой колеей, и поставили китайцев перед fait accompli[8 - Свершившийся факт (фр.). – Прим. пер.]. Все это Жюль мотал на ус.

К началу 1870-х годов между китайским населением и обитателями иностранного сеттльмента в Шанхае возникли трения. В грядущие бурные годы под иностранной пятой беспокойные китайцы начали устраивать бунты; их череда завершилась Боксерским восстанием 1900 года с его недвусмысленным лозунгом: «Сохранить династию, изничтожить чужеземцев».

Китайские работодатели Жюля часто командировали его в Нагасаки, Япония, чтобы он общался с клиентами непосредственно. Шанхай покамест отказывался от какой бы то ни было телеграфной связи – из широко распространенного опасения, что телеграфные столбы нарушат фэншуй всей местности. В одной такой командировке в Нагасаки, где шелк-сырец из Шанхая окрашивали и реэкспортировали, Жюль познакомился с пожилым английским джентльменом, единолично управлявшим судоходным агентством, которое работало по всему Тихоокеанскому региону, и тот вскоре пригласил Жюля к себе в помощники и протеже. Быть может, от недостатка возможности сделать карьеру в китайской компании, а отчасти из-за возраставшей угрозы для иностранцев, Жюль оставил Шанхай и по шелковому пути перебрался в Нагасаки, крупнейший порт Японии.

Менее чем двадцатью годами ранее на берег под Ёкохамой сошел коммодор Мэттью Перри – с письмом президента Соединенных Штатов Милларда Филлмора новому микадо Муцухито (1852–1912), где высказывалось требование, чтобы Япония вступила в международную торговлю. После этого Перри на год уехал – дабы любезно предоставить микадо время на обдумывание вариантов ответа. В 1854 году Перри вернулся, и Япония подписала Канагавский договор, впервые открывший двери для международной коммерции.

Десяток лет спустя в Нагасаки поселился Жюль, оказавшийся под крылом у английского судоходного агента. Ему было чуть за двадцать. До приезда сюда он изучал японский, и вскоре швейцарского парнишку, который умел вести переговоры на французском, немецком, английском, мандарине и японском, причем все это – в одно утро, – назначили распоряжаться всеми деловыми встречами и корреспонденцией агентства.

Само судоходное агентство судами не владело: оно лишь арендовало места на них согласно самым выгодным предложениям по эффективной перевозке грузов. Договориться о перемещении крупногабаритного груза из одного места в другое было довольно легко, гораздо хитрее – сделать эту операцию выгодной, особенно с учетом того, что вдоль побережья рыскали каперы. Жюль это понимал более чем отчетливо.

Став признанным молодым предпринимателем, Жюль уже был хорошо знаком с основными игроками региона и подходил к ним с отвлеченной эмпирической сосредоточенностью, отчего у него выработалась репутация человека, способного решить любую проблему. Он предлагал новые творческие решения для старых досадных задач в судоходстве: как максимизировать вместимость, усовершенствовать погрузку и выгрузку, выгодно перевозить товар сушей и справляться с беспредельной коррупцией среди портовых властей. Через несколько месяцев после переезда в Японию Жюль влюбился в молодую женщину, с которой его познакомили, и еще через год у них родилась дочь, а немного погодя – и вторая. В наши дни японские потомки Жюля живут под Ёкохамой, где его внук Это Наоасукэ после Второй мировой войны стал преуспевающим производителем бумаги.

В 1870-х английский патрон Жюля скончался, и текущие деловые контракты – которые и составляли само предприятие вместе с некоторыми активами – перешли к его швейцарскому помощнику. Жюлю еще не исполнилось тридцати, а он уже владел процветающим судоходным агентством.

Почему именно тогда Жюль предпочел покинуть семью в Нагасаки и переместить штаб-квартиру своего судоходного предприятия в русскую приграничную деревню, – вопрос до сих пор открытый, но для бизнеса его в этом имелось несколько преимуществ. Он уже стал свидетелем становления современных Шанхая и Нагасаки, и русский порт Владивосток за Японским морем в нескольких сотнях километров от Нагасаки предоставлял ему возможность помочь в развитии еще одного современного города. Это значило – железные дороги, телеграф, строительство зданий, а у Жюля к тому времени сложились крепкие связи в банках. Кроме того, у перемещения штаб-квартиры во Владивосток имелись и значительные налоговые преимущества. Но самой крупной выгодой могло оказаться вот что: Россия все же была европейской державой, непрерывно растянувшейся на многие тысячи верст до столицы империи Санкт-Петербурга на западе. А с распространением по всему миру железных дорог – особенно на западе США и в Канаде – Жюль наверняка прикидывал, что настанет день, когда он сможет из нового русского порта доехать до Европы.

• 2 •

Владивосток породило море.

Новый военно-морской форпост установили при благом правлении Александра II примерно в то же время, когда в 1861 году он освободил по всей России миллионы крепостных. Царь и его министры намеревались переселить часть россиян на восток, за Сибирь, в уссурийские и амурские приморья – отчасти для того, чтобы продемонстрировать другим дальневосточным державам, что Россия всерьез намерена развивать этот регион. Генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев (впоследствии граф Амурский) сам исследовал акваторию залива Петра Великого на борту построенного в США корвета «Америка» – быстрого трехмачтового колесного парохода. Подписав с Китаем Айгунский и Пекинский договоры, Муравьев обеспечил России контроль над приморским регионом, так и названным – Приморье.

Первые русские моряки и офицеры прибыли сюда на транспортном барке «Маньчжур» и расположились на южной оконечности узкого пальцеобразного полуострова длиной сорок километров между Амурским и Уссурийским заливами: с большой землей их соединяла лишь коровья тропа. Моряки обнаружили здесь врезанную в полуостров естественную гавань – широкую бухту, которую назвали Золотым Рогом в честь акватории в Константинополе, который избежал царской оккупации в Крымской войне пятью годами ранее. Послужило ли это имя данью имперской амбиции или же насмешкой над ее несостоятельностью, неясно до сих пор: акватория эта настолько мала, что название ее представляется намеренной гиперболой.

По берегам этих бухт еще обитали маленькие группы местных жителей – племена низкорослых и смуглых охотников-собирателей, которые, по мнению этнографов, восходят к палеоазиатам и тунгус-маньчжурам, процветавшим здесь задолго до строительства египетских пирамид. Удэхейцы, нанайцы (гольды), орочи и племена помельче были почти полностью уничтожены шестью сотнями лет раньше разрушительным натиском Чингисхана и его монгольских племен, однако остатки этих культур по-прежнему существовали в общинах, ютившихся на побережье, производивших красивые предметы и носивших одежду из прокопченных рыбьих кож.

Темучин – вот какое имя дали мальчику, когда он родился в Забайкальских горах Монголии в 1162 году, а «Чингисхан» – «повелитель бескрайнего» – стало его титулом, который он принял в сорок два года. Он создал первую империю, объединившую Дальний Восток с Европой – гораздо крупнее, чем римляне могли и мечтать, – и она поглотила большую часть Китая и южной России. Обильное и неуклонное насилие его орд над женщинами привело к зарождению народа, названного бурятами – традиционно их называют «потомками Чингисхана». До недавнего времени эту идею отметали как миф, пока генетик и антрополог Спенсер Уэллз посредством составления генетических карт не подтвердил, что такая версия истории по сути верна. Сам Чингисхан содержал гарем из пяти сотен женщин, собранных со всех покоренных им земель; он сам и его подчиненные, многие – его собственные сыновья, – намеренно зачали тысячи детей на территориях от Восточной Европы до Тихого океана. Многие из этих потомков стали править и Дальним Востоком – включая его внука Хубилая (Кублай-хана), первого императора китайской династии Юань.

Ныне же тайгой правила нация тигров: амурский тигр, бесспорный чемпион пищевой цепи – крупнейшее животное семейства кошачьих на земле, в длину он достигает тринадцати футов. Каждый такой зверь потребляет еженощно сотню фунтов мяса. Тысячи амурских тигров бродили по густым лесам вокруг Амурского залива, с наступлением темноты забредали и к матросским баракам в поисках поживы, и утаскивали домашний скот. Ночи на военно-морском посте не проходило без выстрелов, и каждое утро встревоженные обитатели подсчитывали хищников, виденных или слышанных при спуске с сопки, которую назвали Тигровой.

Русский гость базы так описывал этот унылый пейзаж в первый год существования поста:

…когда мы входили на клипере в бухту, почти против самого входа, на северном берегу стоял офицерский флигель. Далее от него к востоку, саженях в 40, деревянная казарма на 48 человек солдат, составлявших команду поста. Позади казармы, в нескольких саженях от нее в сторону – кухня; возле нее загорожен скотный двор на крутом берегу оврага. По низу его бежит едва заметный ручей, впрочем, чистой и приятной воды. В 200 саженях к востоку от казармы только что была заложена церковь… Между солдатами развито было в сильной степени пьянство и кормчество… Большая часть из них была переведена из армейских полков за штрафы…[9 - Е. С. Бурачёк. Воспоминания за-амурского моряка (1865). Цит. по: Б. Дьяченко. Старый Владивосток. Владивосток: Утро России, 1992.]

Первый гражданский житель поста Яков Семенов поселился здесь на следующий год, когда командир поста выделил ему землю для строительства дома и устройства выгона для скота. В тридцать лет Семенов был купцом третьей гильдии – низшим торговым чином по государственной иерархии – и торговал морской капустой, изобиловавшей в Амурском и Уссурийском заливах. Семенова, этого крупного, дородного и важного человека с вандейковской бородкой, сюда, должно быть, заманил указ, прошедший через министерства и финансов, и иностранных дел, – они оба в редкий миг единодушия объявили Владивосток порто-франко, беспошлинным портом: компаниям, основанным здесь, дозволялось вести торговлю, не платя никаких налогов. Довольно скоро предприятие Семенова добилось успеха. Как первый почетный гражданин города, следующие полвека он оставался фигурой уважаемой и дослужился до звания купца первой гильдии.

Все ранние городские постройки здесь были деревянные – просто-напросто причалы, лодочные сараи, бревенчатые хижины; моряки постепенно рыли колодцы и расчищали землю для посадок с помощью прибившихся к ним корейцев и китайцев, и мужчин, и женщин, строивших себе фанзы-мазанки. Немного погодя возник лазарет, а в 1863 году во Владивостоке родился первый ребенок. Вскоре первую деревенскую улицу назвали Американской – в честь пароходо-корвета из эскадры Муравьева. Еще через некоторое время экипаж шхуны «Алеут» расчистил дорогу, перпендикулярную Американской, и новую дорогу назвали Алеутской.

В последующие несколько лет на восток по наспех проложенным дорогам и мерзлой тайге к более терпимому климату сибирского приморья, где холод смягчен океаном, потянулся первый ручеек переселенцев из переполненных городов и деревень западной России. Владивосток, однако, тепловодным портом не был, как на это рассчитывало имперское правительство: зимой он частью замерзал, ему для навигации требовались ледоколы. В то же время постановлением Императорского суда с Дона стали переселяться казаки и основывать на Дальнем Востоке свои станицы.

В 1864 году, когда строящемуся городку угрожало китайское вторжение, сюда прибыли два щеголеватых немецких предпринимателя. Густав Кунст и Густав Альберс познакомились в Китае[10 - Лотар Деег. Владивосток Кунста и Альберса. Эссен: Клартекст-Верлаг, 1996.], хотя оба были из Гамбурга; они приехали в этот форпост, чтобы совместно открыть здесь крупный торговый дом. Перед отъездом из Европы и тот, и другой заключили протяженные кредитные договоры с различными компаниями, поддержавшими их предприятие, «Дёйчебанк» предоставил им капитал. Со временем «Кунст и Альберс» стал, как это ныне называется, универсальным магазином – здесь продавался широкий ассортимент товаров из Азии и Европы. Поначалу торговый дом располагался в небольшом деревянном домике, но последующий рост их оборотов отражал возраставшее благополучие всего региона.

Сюда прибывало все больше моряков и рыбаков, а также корейцев и китайцев – дешевой рабочей силы, – и постепенно стало появляться уже нечто вроде городка. К 1867 году географ Николай Пржевальский, навестивший эти места, писал:

Кроме солдатских казарм, офицерского флигеля, механического заведения, различных складов провианта и других запасов, в нем считается около пятидесяти казенных и частных домов да десятка два китайских фанз. Число жителей, кроме китайцев, но вместе с войсками, простирается до пятисот человек. Частные дома принадлежат по большей части отставным, навсегда здесь поселившимся солдатам и четырем иностранным купцам, которые имеют лавки, но преимущественно занимаются торговлей морской капустой…[11 - Из дневника Н. М. Пржевальского, цит. по: «Старый Владивосток».]

Первый городской совет был сформирован в 1869 году и старостой своим избрал Якова Семенова, торговца морской капустой. Под его водительством и при энергичной поддержке и европейских связях немецких купцов удалось убедить датскую компанию «Большой северный телеграф» соединить Владивосток кабелем с Шанхаем, а подводным кабелем – с Нагасаки. Это нововведение, вероятно, и убедило императорский флот переместить свое тихоокеанское командование из Николаевска во Владивосток. Кроме того, благодаря ему увеличились объемы торговли «Кунста и Альберса» с торговцами шелка, чьи заказы поступали через судоходное агентство в Нагасаки, которым управлял другой немецкоговорящий европеец – Жюль Бринер.

Впервые Жюль приехал во Владивосток в середине 1870-х годов – энергичным и самоуверенным 25-летним молодым человеком. Хорошо сложенный невысокий мужчина – не выше пяти с половиной футов – носил прямые темные волосы, аккуратно разделенные пробором, и пышные усы. Во всем соблюдал тщание – и в манерах, и в одежде, и в планировании: швейцарский перфекционист по всем статьям, а подстегивала его при этом авантюрная любознательность. Куда бы ни кинул он взгляд, везде ему открывались новые возможности для развития, а там, где видел потенциал, – не боялся рисковать. Жюль был предприимчив в лучшем значении этого слова, а честолюбие его хорошо подстраивалось под общественные нужды, которые он замечал вокруг. То ли черту эту он вывез с собой из Швейцарии, то ли приобрел, уже занимаясь предпринимательством, но Жюль всегда выбирал себе деятельность, способную что-то принести тому сообществу, которому он помогал образоваться. Здесь же ему было ясно с самого начала: чтобы помочь в создании современного города в этой глуши, он должен сам основать деловую империю.

Взгляду опытного швейцарского путешественника открылась кучка деревянных домишек у сонной гавани, куда заходило всего два десятка судов в год. По-русски он еще не говорил, но в особенности региона его быстро посвятили Густав Альберс (Кунст к тому времени вернулся в Германию – управлять экспортной частью их процветающего предприятия) и его другой партнер – Адольф Даттан. Жюль немедленно понял: процветающая новая община станет идеальным портом для его судоходной компании и предоставит ему возможность применить на деле все, что он знал о городском развитии. Статус порто-франко освободит его от значительных тарифов в Японии: тем самым у него окажется значительное преимущества перед конкурентами, но для этого ему придется перенести во Владивосток штаб-квартиру – и переехать самому. Однако городок на пограничье – не место для его родившихся в Японии дочерей. И Жюль оставляет семью в Нагасаки. Поначалу в Японию он ездил часто, а позднее продолжал поддерживать свою тамошнюю семью – еще долго после того, как переселился в новый русский порт.

Горстка замечательных и решительных европейцев, уже обосновавшихся во Владивостоке, а также их внушительные деловые и финансовые связи помогли убедить Жюля, что здесь и следует открывать собственное пароходство. Первый городской голова М. К. Федоров был избран в 1875 году 165 членами городского совета, и на последующих своих заседаниях все единогласно одобряли главное устремление: выстроить здесь целиком и полностью европейский город.

Не случайно это совпадало и с намерением имперского правительства. Довод в пользу русской гегемонии на востоке лучше всего изложил князь Ухтомский, пылко писавший, что нам нечего здесь покорять: все эти народы разных рас и так к нам тяготеют, а великий и непостижимый восток готов стать нашим[12 - См.: Эндрю Малозёмофф. Политика России на Дальнем Востоке, 1881–1904 гг. Беркли: 1958, стр. 43–44.]. Может статься, неуклонно неверное прочтение имперским правительством азиатской геополитики в корнях своих имело чересчур оптимистические ее трактовки князем Ухтомским.

Московские министры все еще рассчитывали населить регион русскими, несмотря на едва проезжие дороги из Европы. Полгода считались тогда быстрым путешествием – ввиду отсутствия деревень почти по всему пути; на восток тогда шли немногие освобожденные крепостные-переселенцы. Северная Корея – всего в нескольких сотнях километров южнее Владивостока – испытывала суровые экономические трудности, равно как и восточный Китай в двухстах километрах к западу; в результате, в 1877 году бо?льшую часть городского населения составляли новоприбывшие, бежавшие из Кореи или Китая. Для того чтобы превратить Владивосток в культурный европейский город, явно требовались немалые сознательные усилия.

В середине 1870-х годов в Санкт-Петербурге начали всерьез говорить о возможности прокладки железной дороги, которая пересекала бы всю Россию. Первые попытки оценить технические трудности и стоимость проекта оказались настолько устрашающи, что даже самые рьяные его сторонники примолкли на много лет. Однако, глядя на неумолимое развитие железных дорог в Африке, Соединенных Штатах и Канаде, равно как и на усиление государственной мощи во Владивостоке, Жюль и прочие отцы города наверняка считали, что железнодорожная магистраль, непосредственно связывающая Дальний Восток с Европой, рано или поздно будет проложена.

В 1875 году Жюль впервые вернулся в Швейцарию – он рассчитывал установить крепкие деловые связи с европейскими банками в Цюрихе (где учился ремеслу в пароходном агентстве), дабы расширить собственное пароходство. Поездка его оказалась триумфальной: он поселился в самой дорогой гостинице города «Baur au Lac», преподнес подарок властям Аргау, подписанный «От Жюля Бринера из общин Мёрикен и Японии»[13 - Из документов в деле Бринеров, государственный архив Мёрикен-Вильдегг, Аргау, Швейцария, где зарегистрировано рождение Жюля. Подарком послужил японский живописный свиток, датируемый 1765 годом, ныне хранится в Государственном архиве Аргау.]. Мальчик, в четырнадцать лет уехавший из дома, в двадцать шесть стал весьма зажиточным предпринимателем.

К тому, чтобы разнообразить деловые интересы, Жюля побуждала необходимость заполнять пустые пространства на судах, которые он арендовал. Растущее владивостокское общество, к примеру, для своего выживания было вынуждено постоянно импортировать предметы потребления и промышленные материалы; а поскольку Владивосток не экспортировал ничего, кроме морской капусты, суда Жюля покидали бухту Золотой Рог пустыми, тем самым увеличивая стоимость импорта вдвое. Поэтому причин создавать новые предприятия, которые наполняли бы трюмы его судов, уходивших в Нагасаки, Шанхай и Гонконг, у него было более чем достаточно.

Официально транспортно-грузовая компания Жюля «Бринер, Кузнецов и Ко.» была основана во Владивостоке в 1880 году – как судовладелец, через много десятков лет влившийся в Дальневосточное морское пароходство. Посоветовавшись с Кунстом и Альберсом, Жюль выбрал известного русского архитектора Бабинцева – проектировать барочное трехэтажное здание из камня посреди некрашеных деревянных построек. Жюль уже договорился с долгосрочными арендаторами, которые делили бы с ним это выгодное местоположение, среди них – «Сибирский торговый банк», да и сам Жюль некоторое время жил там в квартире. Здание располагалось в самом центре города на перекрестке Алеутской и Светланской (бывшей Американской). От этого перекрестка городскими кварталами уже прокладывались все остальные улицы.