Фармацевт

Платтер постарался сдержать себя, хоть и вопросы Дика, и его ответные реплики, и общее направление их беседы ощутимо беспокоили его. Лицо Ральфа застыло наподобие гипсовой маски. Но не опасаться же всерьёз этого настырного подростка, пусть и наделённого недетским умом и проницательностью! Нет, Ричарду не стать помехой его планам! Помех больше вообще не осталось.

– Тогда давайте сменим тему разговора. Ваши недомолвки и намёки оскорбительны, вы не находите, Ричард? – В его спокойном невыразительном голосе явственно прозвучала зловещая нотка. – Я не собираюсь давать вам отчёт в своих действиях. Причина же того, что вы многого не понимаете, совсем проста: вы ещё слишком юны.

Дик промолчал. Но глядел он на Платтера цепко, настороженно. И Ральфу казалось, что он понимает ход мыслей Дика и таивший массу оттенков взгляд. Очень неуютно стало мистеру Платтеру под этим неприязненным взглядом…

Платтер недооценил своего ученика: хоть недавно Ричарду исполнилось лишь пятнадцать лет, он догадывался, чего именно добивается от его матери Ральф. Но именно догадывался, и что ему было делать со своими смутными догадками и домыслами? Обратиться к отцу, графу Уильяму? Предостеречь его? Но от чего? Чем, хоть в малой степени, подтвердить свои подозрения? Сослаться на то, что благодаря своим особым способностям он попросту видит: лечение Платтера, пусть удерживая его мать на тонкой грани, в то же время лишает её воли? Но граф, скорее всего, просто не поверит ему, отмахнётся от беспочвенных фантазий сына. Если вообще захочет его выслушать: слишком разрушительно успели подействовать на Уильяма Стэнфорда белые кристаллы морфина, уж это Ричард понимал отлично! Можно сказать, что в реальном мире граф Стэнфорд пребывал теперь лишь время от времени, и периоды таких просветлений непосредственно зависели от тех же белых кристаллов. Поговорить с учителем в более жёстком тоне? Опять же: где основания? Ведь ничего конкретного предъявить Платтеру он пока не мог. Так что позиция Ральфа непробиваема: даже понимая, что Ричард на верном пути, что Ричард раскусил его, Платтер всегда может просто высмеять Дика…

Интересно всё же устроен человек! Ричард серьёзно беспокоился за мать, его выводило из себя собственное бессилие, невозможность как-то повлиять на ситуацию, переломить ход событий, но при всём при том… Не отдавая себе в этом отчёта, он был даже чуточку доволен тем, что узнал, о чём догадался! Потому что теперь Ричард получил лишнее подтверждение тому, что внешним воздействием с человеком, с его поведением, психикой, с его душой можно сделать всё, что угодно. А эта мысль, уверенность в том, что подобное воздействие возможно, была исключительно важна для Ричарда. Ральф Платтер ошибался: Ричард вовсе не собирался становиться учёным, его манила куда более высокая цель. Да, Дик хотел познать законы природы, управляющие миром и человеком в этом мире, но лишь для того, чтобы научиться менять внутреннюю сущность людей, делать их лучше и добрее. Чтобы стать помощником Всевышнего на земле, никак не меньше! У него есть важная и святая обязанность: изменить картину мира, исправить его. У него есть миссия. Призвание.

И – самое главное! – Ричард пребывал в полной уверенности: ему осталось совсем чуть-чуть до того момента, когда он сможет дать Платтеру бой его же оружием. Не только Платтеру… Вещества окружающего мира всё полнее раскрывались ему, он всё лучше понимал их потаённый язык. Да, совсем немного, и он сам станет воздействовать на людей, но лишь во имя высоких, светлых целей. Причём – Дик был уверен в этом – его возможности будут куда богаче, чем у Ральфа Платтера. Тогда первыми, кому он поможет, чью душу исцелит и улучшит, станут отец и мать, а там дело дойдёт и до брата, и до Платтера, и до… до многих других!

Как знать… Дай судьба Ричарду ещё год времени, возможно, всё пошло бы так, как ему хотелось. Предпосылки к тому имелись. И в этом случае совсем по-другому сложились бы судьбы многих людей…

Но нет, не было у Ричарда Стэнфорда этого времени. До трагической развязки оставалось всего-то три месяца.

Меж тем через неделю после этого разговора долгие усилия Ральфа Платтера всё же увенчались успехом, он добился своего, ключик, который Платтер так настойчиво подбирал, сработал! Что ещё раз доказывает: даже замыслы, продиктованные манией, безумные замыслы, можно реализовать, если взяться за дело со столь же безумной методичностью, настырностью и хитростью. Non vi sed saepe cadendo. Не силой, а повторением. Капля, как известно, долбит камень частотой падения.

Ральф Платтер в чём-то опередил своё время. Та комбинация солей брома и растительных алкалоидов, которую он использовал для лечения Фатимы, оказалась редкостно эффективной. Значительно позже, в середине двадцатого века, такие комплексные препараты назовут транквилизаторами, а их воздействие на психику больного – седативным, успокаивающим.

Но в нашем евклидовом мире любая палка о двух концах, и у любой медали есть обратная сторона. Успокаивая больного, сглаживая разрушительные биения психики, подобные средства резко снижают уровень критичности у человека, который их принимает, лишают его воли, делают повышенно восприимчивым к внушению. Обычно такой побочный эффект не слишком страшен, но вот если психотерапевт преследует какие-то свои цели, если он хочет подтолкнуть своего пациента, направить путь его души в желательную для себя сторону… Тут, как говорится, возможны варианты.

Платтер чисто интуитивно – а он был наделён тонкой интуицией, особенно если дело касалось его выгоды! – догадался об открывающихся перспективах. И сумел использовать их на все сто процентов, пусть для этого потребовалось почти три года. Нет, Платтер не использовал гипноз или что-то подобное гипнозу, в этом не возникло необходимости. Вкрадчивое, осторожное, но чуть ли не ежедневное внушение стало не менее эффективным инструментом, Фатима оказалась практически беззащитна перед ним.

Словом, к концу лета девяностого года Ральф Платтер и леди Стэнфорд стали любовниками; охота Платтера на редкую дичь всё-таки увенчалась успехом, он мог торжествовать.

Ральф и торжествовал, не зная, что продлится его триумф очень недолго, а закончится совершенно чудовищно.

Понимала ли Фатима в полной мере, что произошло? Или её больной мозг, её затуманенное – не без помощи Платтера – сознание не могли до конца вникнуть в создавшееся положение, просветить его безжалостно холодным лучом анализа? Трудно сказать…

Последние три месяца, оставшиеся ей на земле, молодая женщина прожила словно бы в густом тумане или в тягучем сне, который никак не желал заканчиваться пробуждением.

Граф Уильям ничего не замечал. Впрочем, Платтер оказался достаточно хитёр и осторожен. Свои «любовные» свидания с покорённой и покорной ему леди Стэнфорд он планировал заранее, на те часы, обычно утренние, когда на графа Уильяма накатывалась наркотическая ломка и он не мог думать ни о чём, кроме очередной дозы морфия. Графу попросту было не до окружающей действительности, не до того, чем занимаются другие обитатели Стэнфорд-холла.

Платтер быстро вошёл во вкус, тем более что ему постоянно требовались зримые и ощутимые доказательства одержанной победы. Физическая близость с Фатимой доводила его до исступления, до вспышек совершенно немыслимого восторга. Словно умирающий от жажды бедуин, из последних сил выползший к затерянному среди барханов вожделенному колодцу, он пил и пил, а жажда становилась всё сильнее. Да и Фатиму их близость всё сильнее привязывала к Ральфу, в чём нет ничего удивительного: она оставалась молодой женщиной, природа требовала своего, а контролировать свои инстинктивные влечения и позывы леди Стэнфорд уже не могла, практически лишившись свободы воли. Она понимала, что изменяет мужу, она страдала из-за этого, она не хотела этого, но уже не могла остановиться! Её порой охватывало чувство нереальности происходящего, в мыслях всё плыло, как в тумане, в сюрреалистическом кошмаре, где распадается привычный мир. Сон наяву и в то же время – жестокая действительность, которую не стряхнёшь, как стряхиваешь остатки примерещившегося кошмара.

Спираль этой полубезумной связи скручивалась всё туже, накапливала зловещую энергию, словно стальная пружина перед тем, как распрямиться одним рывком или сломаться, не выдержав напряжения сжатия.

Утренние встречи в покоях леди Стэнфорд на втором этаже становились всё чаще, Платтеру стали изменять присущие ему осторожность и осмотрительность. Ральф испытывал эйфорию, он опьянялся Фатимой, своим успехом, тем, наконец, что он оказался сильнее и хитрее всех и взял то, к чему стремился! Тщеславное самодовольство кружило голову Платтеру… И Ральф совершенно упустил из виду, что был в Стэнфорд-холле человек, чьи глаза пристально и злобно следили за каждым шагом леди Стэнфорд, пусть и сквозь алкогольную пелену! Не принимал Ральф Платтер этого человека во внимание, слишком сильно презирал его…

Питер! Никакой алкоголь не мог до конца растворить мрачную тягу к мачехе, маниакальную одержимость, занозой засевшую в его сердце. Да, он все эти годы глаз не спускал с Фатимы. В этом, и только в этом отношении были присущи ему поистине звериное чутьё и острая, хитрая наблюдательность. Не прошло и полутора месяцев с того дня, когда Ральф Платтер впервые овладел Фатимой, как Питер всем своим существом ощутил: дело плохо! Между его мачехой и учителишкой младшего братца что-то произошло!

Совсем забросить спиртное Питер уже не мог, но он резко ограничил ежедневную дозу виски, перестал уходить в глухие запои. Любопытно, что эту необъяснимую на первый взгляд перемену в поведении Питера заметил только Ричард, остальным обитателям Стэнфорд-холла было не до того! Питер начал выслеживать Ральфа и леди Стэнфорд. Какая-то недобрая сила, словно злой дух, поселившаяся под крышей родового гнезда Стэнфордов, помогала ему в этом, набрасывала на Питера призрачный плащ, который делал его невидимым. Ральф проморгал слежку! А Фатима и не могла её заметить, она пребывала в своём, безжалостно изломанном, искорёженном мире, весьма далёком от реальности.

Вскоре Питер Стэнфорд уже знал, что именно произошло и продолжало происходить между женой отца и учителем младшего брата. Места для сомнений не оставалось…

Душевная боль, которую испытал Питер, была неописуема, все его прежние страдания показались милой детской забавой рядом с ней. Словно тупое сверло медленно вкручивалось в его голову, словно его, беспомощного и жалкого, заживо сжирали мерзкие крысы. Как?! Афганская ведьма, презрительно отказавшая ему, растоптавшая его личность, изуродовавшая жизнь, и вот она… Она счастлива в объятиях какого-то мелкого негодяя, жалкого учителишки! Это немыслимо и невыносимо, этого не должно быть!

Но ни на секунду в голову Питера не пришла мысль о самоубийстве. Сперва он решил, что убьёт мачеху и её любовника, несколько дней сосредоточенно обдумывал детали своей кровавой мести и даже не притрагивался к виски, оставался трезвым! Чудовищное потрясение на время вышибло из Питера желание одурманивать себя алкоголем, так тоже бывает, и чаще, чем принято думать.

Но, не убив любовников сразу, в первом не рассуждающем порыве, Питер притормозил. Он должен был отомстить наверняка, мало того, сам он должен остаться целым! Нет, ему было не жаль собственной жизни, но попасть на виселицу за двойное убийство?! Это отравит всю сладость мести. Удивительно, но боль, рвущая сердце в кровавые клочья, на какое-то время сделала Питера Стэнфорда чуть умнее.

А сколько-нибудь умный человек, желая отомстить, будет держать свои планы в глубокой тайне и приложит все силы к тому, чтобы объекты его будущей мести не догадались о его ненависти: обнаруженная ненависть есть ненависть бессильная.

Кто сказал, что алкоголик не может придумать хитрого, коварного плана? Как ещё может! В конце концов, алкоголизм тоже есть род помешательства, разве что наполовину добровольного. А сумасшедшие бывают порой на диво изобретательны и хитры, это любой врач-психиатр подтвердит. И Питер составил такой план, который самому ему казался безупречным, представлялся настоящим шедевром точного хитроумного расчёта.

Питер задумал раскрыть глаза отцу! Но не просто на словах, нет. Словам граф Уильям может не поверить, а негодяев так легко спугнуть! И ничего потом не докажешь.

Пусть-ка отец увидит всё своими глазами, пусть застигнет двух этих мерзавцев на месте преступления, станет свидетелем гнусного прелюбодеяния. А Питер поможет ему в этом, сделает так, чтобы граф оказался в нужное время в нужном месте. Только не стоит торопиться, всё нужно просчитать и подготовить точно, ведь у него будет только одна попытка.

Питер удвоил внимание, стал следить за мачехой и Ральфом ещё пристальнее и осторожнее, ради своей цели почти полностью отказавшись от выпивки. О, предвкушение момента мести пьянило его сильнее любого виски! Вновь некая таинственная и недобрая сила играла на его стороне, как будто злой дух, поселившийся в Стэнфорд-холле, нашёптывал Питеру советы, подсказывал верные решения… Ох, до чего же прав был Генри Лайонелл, когда ещё двумя годами ранее говорил себе, что от Стэнфорд-холла нужно держаться подальше, что это плохое место, над которым словно нависло чьё-то проклятие.

Изощрённая терпеливая слежка принесла свои плоды: к середине октября Питер точно знал, где и когда встречаются любовники. По утрам, когда графу определённо не до них. Чаще всего в среду, пятницу, воскресенье, словно издеваясь над христианскими ценностями и традициями. Оставалось лишь точно рассчитать момент, выбрать нужный день, убедиться, что Ральф поднялся на второй этаж, зашел в комнаты мачехи, и…

И можно нажимать на курок! Зарядом послужит бешеная ярость отца, который лично убедится в том, как подло его обманывают.

Питер не мог точно представить, во что именно выльется гнев графа Уильяма, но он не сомневался: гнев этот будет всесокрушающим! А чтобы гарантировать свой план от осечки, Питер встроил в него особую пружинку, важнейшую деталь, которая непременно должна была сработать, усилив гнев графа Стэнфорда до самых крайних пределов.

Додуматься до этой части зловещего плана ему опять же помогло хитроумие, которым Питер Стэнфорд ранее не слишком-то отличался!

В начале ноября Питер провёл «генеральную репетицию» своей будущей постановки. Ему не составило труда заказать в Фламборо-Хед дубликат ключа, открывающего дверь в комнату мачехи. И вот утром одного из воскресений Питер, пока ещё один, прокрался к покоям Фатимы. В коридоре второго этажа было пусто, как в тот проклятый вечер одиннадцать лет назад…

Питер осторожно повернул ключ в замке. Лишь бы они не запирались ещё и на задвижку! Лишь бы ничего не услышали!

Нет, не запирались. Были слишком беспечны…

Он тихонько потянул дверь на себя, она не скрипнула, петли были смазаны на совесть. Питер одним глазом заглянул в образовавшуюся щёлку…

Он увидел именно то, что ожидал: два обнажённых тела, слившиеся в бесстыдной позе на кровати мачехи. Он услышал глуховатое порыкивание Платтера, захлёбывающиеся стоны леди Стэнфорд.

В голове сделалось гулко и пусто, сердце на мгновение остановилось, дёрнулось раз, другой… И застучало сорванно, ломая все ритмы, выпрыгивая из груди.

Питер аккуратно прикрыл дверь, повернул ключ. Любовники, поглощённые друг другом, ничего не заметили.