Магия отступника

– Хорошо, что твой кормилец нашел для тебя грибы. Они помогут, а еще лучше будет, если он сумеет отыскать синих моллюсков. Если мы собираемся путешествовать быстро, тебе понадобятся силы.

Мой рот был занят плодами. Мальчик-солдат не мог ничего произнести, поэтому лишь приподнял брови.

– Мы не можем задерживаться здесь. Надо отправиться в путь сегодня же. Я истратил магию, чтобы прийти сюда и взять с собой Фираду, Ликари и Оликею, и все в одну ночь. Сегодня мы должны выступить обратно. На этот раз торопиться мы не будем. Однако время уже слишком позднее, чтобы ты и твой кормилец путешествовали обычным образом. Тебе придется потратить магию на то, чтобы быстроходом доставить себя и Ликари на зимовье.

В голове моей теснились вопросы. Зачем мы отправляемся в горы, когда надвигается зима? Зимовать в предгорьях куда разумнее, чем перебираться туда, где морозы сильнее, а снега глубже. Я не был уверен, что мальчик-солдат умеет пользоваться быстроходом, не говоря уже о том, чтобы взять кого-то с собой. Быстроход – это магия спеков, способ за малое время преодолеть большое расстояние. Мальчик-солдат разделял со мной эти сомнения. Он торопливо затолкал в рот остатки плодов, прожевал их, и я неожиданно почувствовал себя спокойнее, как будто нашел собственное место в этом мире и этом дне. Он с удовольствием сглотнул, но, прежде чем успел задать Джодоли вопрос, вмешалась Фирада.

– А что насчет Оликеи? – веско напомнила она. – Ты доставишь ее обратно к народу?

Я заметил замешательство Джодоли.

– Жаль, что я не был полон магии, когда говорил с Кинроувом. Я уже истратил больше, чем намеревался, чтобы добраться сюда и привести вместе с собой всех вас. Невар собирается расплатиться с нами, но…

– Оликея пришла сюда ради меня, – перебил его мальчик-солдат, прежде чем он успел еще что-то сказать. – И подозреваю, что неохотно. Я перед ней в долгу – и сам верну ее назад.

Он не хотел увеличивать свой долг перед Джодоли.

– А тебе хватит сил перенести себя, Оликею и Ликари? – с сомнением спросил тот.

– Если не сегодня, то придется остаться здесь, отдыхать и есть, а потом попробовать снова.

Оликея далеко не ушла. Я подозревал, что она ждет где-то поблизости, слушая наш разговор и наблюдая, как я обращаюсь с ее сыном. Теперь же она появилась из-за одного из гигантских деревьев и словно бы невзначай направилась к нам, но взгляды, которые она бросала на меня, все еще были полны гнева и уязвленной гордости.

– Я бы предпочла, чтобы меня отвел к народу ты, – не глядя на меня, обратилась она к Джодоли. – Когда мы окажемся там, я принесу тебе еды в уплату. Или пойду поищу чего-нибудь сейчас, чтобы тебе хватило сил, когда мы сегодня отправимся в путь.

Ее слова зажгли в глазах Фирады сердитые искорки. Она встала так, чтобы загородить Джодоли от сестры, и прищурилась, а когда заговорила, ее голос звучал, словно ворчание разъяренной кошки.

– Я вижу, чего ты добиваешься. Не выйдет! Ты рассердила собственного великого, и он тебя отверг. Не надейся, что сумеешь подольститься к моему! Джодоли мой с тех пор, как прошел испытание! Я кормила его, ухаживала за ним и много раз спасала от его собственной глупости. А теперь, когда он готов бросить вызов Кинроуву, ты надеешься сладкими речами и лакомыми кусочками сманить его у меня? Нет. Отойди от него, сестра. У тебя была возможность, и ты ее упустила. Мою ты не отберешь.

Я в ужасе, смешанном с изумлением, смотрел, как она пригнулась в стойке, словно борец, готовящийся к поединку, – колени чуть согнуты, руки подняты, готовые вцепиться в противницу, если та решится напасть. Тряхнув головой, она откинула с лица полосатые пряди волос. Я сморгнул и вдруг увидел ее глазами мальчика-солдата. Мое гернийское воспитание не позволяло мне открыто уставиться на обнаженное тело. Теперь же я с восхищением отметил, что обильная плоть Фирады прячет под собой сильные мышцы. Она производила потрясающее впечатление. Ее младшая сестра была выше и притом ничуть не хрупкой, но, доведись мне заключать пари на победителя, я бы поставил на Фираду.

Я не уверен, что Оликея собиралась спорить с ней за Джодоли. Она казалась несколько удивленной и обескураженной тем, с какой яростью Фирада кинулась защищать свое. Ее губы дрогнули, а потом пренебрежительно надулись.

– Его я и не хочу. Хочу только, чтобы меня переправили обратно к народу. И все. Вечно ты подозреваешь, Фирада, что другие женщины завидуют принадлежащему тебе. Ты глупа и слишком высоко его ценишь. Он медленно растет, чересчур покладист и не слишком умен, раз позволяет тебе помыкать собой, словно он гернийская овца. Оставь его себе, и посмотрим, много ли пользы тебе от него будет.

Она отбросила волосы назад, с вызовом вскинула голову и повернулась к обоим спиной. Джодоли, как я отметил, не слишком интересовался их перебранкой. Возможно, Оликея права, и он действительно чрезмерно покладист – или же, будучи великим, выше того, чтобы оскорбляться подобным спором. Фирада оскалилась, глядя на сестру, – то ли развеселилась, то ли праздновала победу. Мне было некогда об этом размышлять, поскольку Оликея подошла и нависла надо мной с угрожающим видом. Никогда прежде мне не доводилось смотреть снизу вверх на обнаженную женщину, кипящую от ярости. Это одновременно пугало и странным образом возбуждало.

– Ты прав. Именно твоя глупость вынудила меня прийти сюда. И ты обязан доставить меня к народу.

Мальчик-солдат промолчал. Я, как и подобает воспитанному человеку, был склонен проследить, чтобы она благополучно вернулась к семье. Однако великий устал от ее требований и попыток использовать его в собственных интересах. Она все еще кипела от ярости, стоя передо мной.

– Если ты хочешь, чтобы я отвел тебя к народу, мне понадобятся силы, – твердо сообщил мальчик-солдат. – Я попробую, если сегодня ты поможешь Ликари искать для меня еду. Мне это представляется справедливым.

Последнее замечание он добавил зря – оно оказалось подобно искре, упавшей на пороховую бочку. Оликея взорвалась праведным негодованием:

– Справедливым? Ты говоришь – справедливым? Ты ничего не понимаешь в справедливости. Долгие месяцы я носила тебе еду и даже учила, что ты должен есть. Я ложилась с тобой, чтобы ты мог расслабиться. Я убеждала тебя, и все без толку, чтобы ты позволил мне кормить тебя и заботиться о тебе как о великом. Я изо всех сил билась над тем, чтобы ты вел себя как подобает, и объясняла тебе твой долг перед народом. И какую благодарность я получила в ответ? Завоевала уважение своего народа? Нет! Может, ты совершил ради них великие дела? Нет! Вместо этого ты называл своим народом захватчиков и говорил, что их невозможно прогнать! Предательство и неблагодарность. Вот что я получила от тебя! Оскорбления и непослушание! Как быть кормилицей столь несносного великого? А теперь взгляни на себя! Все, что я для тебя сделала, пошло прахом. Ты тощий, словно умираешь от голода, словно тебя никто не уважает, словно тебя проклял лес, словно ты слишком глуп, чтобы найти себе пищу. Ты никогда не совершишь ничего великого. Пройдет несколько месяцев, может, даже год или больше, прежде чем ты наберешь прежний вес. А пока ты восстанавливаешь растраченные силы, Джодоли будет есть, копить могущество и расти. Ты никогда его не превзойдешь. А когда все кланы соберутся на зимовье, над тобой будут смеяться – как и над теми, кто тебя привел. Вся моя работа, все усилия, затраченные на то, чтобы собирать тебе еду и ухаживать за тобой, пропали зря. Ты их уничтожил. Что хорошего ты мне принес? Что хорошего сделал моему клану?

Я словно бы наблюдал извержение гейзера. Всякий раз, когда мне казалось, что она вот-вот остановится, она лишь делала глубокий вдох и снова принималась меня поносить. Джодоли и Фирада смотрели на нее молча с тем выражением ужаса на лице, какой бывает у людей, ставших свидетелями немыслимого события. Думаю, мальчик-солдат спокойно выслушал ее лишь потому, что мы с ним по-разному отнеслись к ее тираде. Герниец был готов признать, что она не получила ожидаемого. Великого возмутила ее брань.

Мальчик-солдат скрестил мои руки на груди – это лишь напомнило ему, что кожа свисает с предплечий и тела жалкими складками. Даже пальцы, утратившие пухлость, выглядели чуждыми. Я разделил с ним всплеск скорби об утрате всей накопленной магии. Оликея была права. Я выглядел бессильным, не заслуживающим уважения и тощим. Меня высмеют на собрании кланов. Разочарование затопило меня, но тут же обратилось в гнев. Он указал на нее пальцем.

– Оликея, – оборвал он поток ее обвинений.

Не думаю, чтобы он воспользовался магией, но она тут же осеклась.

– Если ты хочешь, чтобы я нынче же ночью перенес тебя назад к народу, пойди и принеси мне еды. Иначе я буду слишком слаб. Если ты не желаешь помогать меня кормить – прекрасно. Проси Джодоли, чтобы он тебя доставил. Другого выбора у тебя нет. Решай – и сделай это молча.

Она прищурилась, отчего ее зеленые глаза сделались похожи на кошачьи.

– Возможно, у меня есть выбор, о котором ты не знаешь, герниец!

Она развернулась на пятках и удалилась в лес. Я смотрел ей вслед, спрашивая себя, как я мог вообразить, будто она любит меня или хотя бы привязана ко мне. Это была обычная сделка. Ласки и еда уделялись мне в надежде, что я обрету высокое положение и власть и она разделит их со мной.

Фирада выдохнула сквозь поджатые губы, презрительно отмахнувшись от заявления Оликеи:

– У нее нет выбора. Она вернется со сладкой едой и нежными словами, чтобы вновь втереться к тебе в доверие. Моя сестрица всегда была такой. Отец испортил ее после того, как мать забрали.

Джодоли подошел и грузно опустился наземь рядом со мной. Мальчик-солдат с трудом подавил накатившую зависть. Джодоли выглядел прекрасно, с гладкой, умащенной маслом кожей, с животом круглым, как у объевшейся лесной кошки. Волосы, зализанные назад и связанные в толстый хвост, блестели. Я отвернулся, не в силах снести резкое несоответствие этого зрелища и своих торчащих костей и обвислой кожи.

– Невар, мы должны обсудить обвинения Оликеи. Я знаю, ты разрывался на части, не желая принять, что захватчиков следует убить или выдворить прочь. Но теперь, когда они изгнали тебя, возможно, ты передумаешь. Возможно, ты признаешь, что они здесь чужие.

Мальчик-солдат потер мои руки, глядя на пальцы. «Разрывался на части». Джодоли даже не представляет, насколько он прав.

– Откуда ты знаешь, что они меня изгнали? – спросил он Джодоли.

– Мне нашептала это магия. Ты бы не пришел в лес по собственной воле, поэтому ей пришлось обратить твой народ против тебя. И они от тебя отреклись. Теперь, когда ты говоришь «мой народ», кого ты имеешь в виду?

Этот вопрос был обращен не только к мальчику-солдату, великому спеков, он предназначался и для Невара. Но мальчик-солдат ответил за нас обоих:

– Думаю, я еще не скоро вновь произнесу слова «мой народ».

Глава 6

Противостояния

Я – Невар оставшуюся часть дня почти бездействовал. Я отступил в глубины собственного сознания, наблюдая за своей жизнью, словно зритель. Мальчик-солдат съел то, что нашел для него Ликари, вдоволь напился чистой воды, а затем уснул. Разбудил его восхитительный аромат горячей пищи, принесенной Оликеей. В наспех сплетенной сетке лежали свертки из листьев размером с мой кулак и печеные клубни. В свертках таились куски рыбы, приготовленной с кислыми корешками. Листья тоже оказались съедобными и добавили блюду собственный пряный привкус. Он съел всю еду и отозвался о ней благосклонно. Ни о чем другом они не разговаривали. Никто не стал извиняться или обсуждать сложившееся положение. Столь простое окончание ссоры не пришло бы на ум ни одному гернийцу.

Когда Ликари принес еще еды, мальчик-солдат съел и ее. Не думаю, что это порадовало Оликею, но она промолчала, лишь достала из наплечной сумки гребешок и принялась бережно расчесывать мои волосы. Она потратила на это куда больше времени, чем было необходимо; я даже не представлял, какое удовольствие может доставить столь незамысловатое ощущение. Непохоже, чтобы Фирада одобряла то, насколько легко мальчик-солдат принял возвращение Оликеи. Она сообщила, что отведет Джодоли к ручью, чтобы помыть его, а затем он там и отдохнет. Она зашагала прочь, и ее великий невозмутимо последовал за ней, словно добродушный бычок.

Оликея не обратила на их уход внимания. Ликари отправился поискать еще грибов, она же продолжала водить гребнем по моим волосам. Их было не так уж и много. Я уже некоторое время назад перестал поддерживать короткую солдатскую стрижку, но заплетать в косу или как-нибудь укладывать все равно было пока нечего. И тем не менее ощущалось это приятно, и мальчик-солдат позволил нежным прикосновениям и полному животу себя убаюкать. Он заснул.

Как ни странно, я при этом не спал. Я остался бодрствовать и чувствовал все, что доступно человеку с закрытыми глазами. Возможно, так было и с моим спекским «я» в те дни, когда я сам распоряжался своей жизнью, точнее, считал, что распоряжаюсь. В своем роде это было приятно. Мне казалось, я выпустил поводья, и уже никто не мог вменить мне в вину хаос, в который превратилась моя жизнь. Ранний вечер оставался теплым, словно лето отняло у осени этот день, но здесь, глубоко в лесной тени, приятный холодок щекотал мою кожу. Пока я лежал неподвижно, тепло собственного тела окутывало меня, но даже легчайший ветерок прогонял его. Глубокий мох, на котором я покоился, уютно согрелся подо мной. Я запоздало понял, что полностью обнажен. Должно быть, Оликея раздела меня, когда спасла. Она никогда не одобряла того, как много одежды я ношу. Но выбросить ее представлялось мне глупостью, поскольку так стало куда заметнее, насколько я изможден. Какой бы странной ни казалась ей моя одежда, она, по крайней мере, могла бы защитить меня хоть от части насмешек и пренебрежения. У спеков мало к чему относились с такой жалостью и презрением, как к худобе. Что за дураком надо быть, чтобы не суметь позаботиться о себе и не заслужить доброе отношение сородичей, готовых помочь, если ты болен или ранен? Сейчас я выглядел именно таким дураком. Ну, теперь моим телом распоряжается мальчик-солдат, и разбираться с этим придется ему. Я позволил своим мыслям соскользнуть на более приятные вещи.

Я слышал птичье пение, шорох хвои и тихий шелест падающих листьев, когда их срывал внезапный порыв ветра. Я слышал, как они осыпались вниз, цепляясь за ветви, пока наконец не ложились наземь. Спеки оказались правы. Лето минуло, осень уже в разгаре, и вскоре ее сменит зима. Придут настоящие морозы, следом выпадет снег, и задуют суровые зимние ветра. Прошлой зимой у меня была уютная хижина. Этой я встречу холода даже без одежды, чтобы прикрыть спину. Волна ужаса нарастала во мне, но я отмахнулся от нее на том же основании: это больше не мои затруднения. Спеки, судя по всему, вот уже многие века справляются с выживанием. К чему бы они ни прибегали, даже если они просто терпеливо сносят холод и лишения, мальчик-солдат научится этому и продержится зиму.

Снова закричала птица, громко, тревожно, а затем я услышал хлопанье крыльев, когда она поспешно взлетела. Мигом позже что-то тяжелое устроилось на ветвях над моей головой. Мне на лицо просыпался град обломанных прутиков, а следом, медленнее, – сброшенных листьев. Я с раздражением взглянул вверх. На дерево надо мной уселся огромный стервятник. Я с отвращением поморщился. Дряблая красно-оранжевая бородка болталась под его клювом, напоминая то ли кусок мяса, то ли опухоль. Его перья громко шуршали, когда он их топорщил, и, казалось, до меня доносилась исходящая от них вонь падали. Длинные черные когти крепко сжали ветку, когда он наклонился, чтобы взглянуть на меня. Глаза его словно пылали.

– Невар! Ты задолжал мне смерть.