Машина желаний

– Прошу прощения, – обратился ко мне прохожий. – Это только мне послышалось или вы слышали тоже?..

Так продолжалось весь следующий час. Оказалось, что голос слышали все. Но все женщины были уверены, что слышали женский голос, а все мужчины – что мужской.

Наконец я добрался до магазина.

Продавщица Минни и кладовщик Фрэнк были уже на месте. Они включили радио на полную громкость и разговаривали, стараясь его перекричать.

– Мистер Остерсен, – обратился ко мне Фрэнк, как только я вошел. – Вы слышали голос?

Мы обсудили случившееся, но не сообщили друг другу ничего нового. Фрэнк услышал голос, когда был уже в магазине. Минни как раз входила, взявшись за ручку двери. По ее словам, голос принадлежал девушке ее возраста с едва заметным акцентом жительницы Бронкса. Мы же с Фрэнком настаивали, что голос мужской. Правда, я слышал голос мужчины лет сорока – сорока пяти, а Фрэнк уверял, что это был молодой человек лет двадцати с небольшим.

Наконец мы вспомнили о радио, которое надрывалось все это время.

– …Голос прозвучал во всех регионах страны в девять часов три минуты утра по восточному времени. Этот голос, предположительно принадлежащий… э-э-э… Создателю, возвещающему Судный день, был слышен… э-э-э… во всех регионах страны. – Диктор неуверенно замолчал, потом продолжил: – Вместо нашей обычной программы слово предоставляется преподобному Джозефу Моррисону, который расскажет о… – Диктор помолчал секунду, затем торжественно произнес: – Преподобный Джозеф Моррисон!

Почти все утро мы слушали радио. Преподобный Джозеф Моррисон казался таким же растерянным, как и все остальные. После его выступления начался специальный выпуск новостей. Выяснилось, что голос слышали люди по всей Земле. Голос обращался на разных языках, наречиях и диалектах.

Минни слушала репортажи, которые следовали один за другим, с изумлением, Фрэнк тоже, казалось, был потрясен. Думаю, я и сам выглядел настолько испуганным, насколько позволяло мое невыразительное лицо. Без четверти двенадцать я решил позвонить жене. Безрезультатно. Я не смог даже связаться с оператором станции.

– …Возможно, это мистификация, – вещал приемник неубедительным тоном. – Массовые галлюцинации плохо изучены, поэтому их нельзя сбрасывать со счетов. В Средние века…

И тут, прерывая наш разговор и заглушая радиоэфир, снова прозвучал голос:

– Страшный суд над жителями Земли состоится через пять дней. Пожалуйста, подготовьтесь к последнему испытанию и отбытию. Это объявление будет повторено.

«Отбытие! – подумал я. – Интересно – куда?»

– Вот! – закричал Фрэнк. – Слышала? Молодой человек!

– Совсем спятил?! – крикнула Минни в ответ. Волосы упали ей на глаза, и она стала походить на драчливого кокер-спаниеля.

– Сама спятила!

Они свирепо уставились друг на друга. Минни, казалось, собиралась швырнуть во Фрэнка кассовый аппарат.

– Успокойтесь, – сказал я. – По-моему, голос разговаривает с каждым на самом понятном для него языке – его собственном.

– Разве такое возможно? – удивился Фрэнк.

– Не знаю. Но это логично. Если бы голос использовал только латынь, иврит или английский, никто бы из арабов или армян его не понял. Оно обращается к каждому на его родном языке и даже диалекте.

– А разве можно называть его «Оно»? – прошептал Фрэнк и оглянулся через плечо, словно ожидая увидеть ангела возмездия. – Может, лучше говорить «Он»?

– «Она», ты хочешь сказать, – вставила Минни. – Ох уж этот мужской шовинизм: Бог непременно должен быть мужчиной! А ведь женское начало очевидно повсюду, во всем окружающем мире. Ты… ты просто не смеешь говорить «Он», когда… когда…

Минни не была сильна в теоретических выкладках. Она запнулась и замолчала, тяжело дыша и откидывая назад волосы.

Некоторое время спустя мы уже говорили об этом спокойно и слушали радио. Выступали эксперты, их становилось все больше. Потом передали короткие репортажи из разных стран, жители которых слышали второе объявление. В два часа я распустил всех по домам. Какой смысл работать в такой день? К тому же к нам не зашел ни один покупатель.

Когда я добрался до «Бруклин-Манхэттен транзит», подземка работала как обычно, и я поехал домой в Куинс.

– Ты слышал голос? – спросила жена, не успел я войти.

– Конечно. Говорила женщина тридцати пяти лет с легким акцентом жительницы Куинса?

– Точно! – воскликнула она. – Слава богу, мы согласны хоть в чем-то!

Но конечно, это было не так.

Мы поговорили про голос за ужином и продолжили обсуждение после ужина.

В девять часов вечера объявление прозвучало вновь:

– Страшный суд над жителями Земли состоится через пять дней. Пожалуйста, подготовьтесь к последнему испытанию и отбытию. На этом все.

– Ну вот, – сказала Джейн. – Ясно же, что «Он» на самом деле «Она».

– Думаю, все-таки «Он», – возразил я, и мы отправились спать.

Утром я поехал на работу, хоть и не знаю зачем. Я, как и все, понимал, что все кончено. Просто казалось естественным вернуться к работе – будь то конец света или нет. Бо?льшая часть моей сознательной жизни была связана с магазином, и я хотел провести в нем еще один день. К тому же я собирался привести в порядок дела, хотя и знал, что это лишено смысла.

Езда на метро превратилась в тихий ужас. В Нью-Йорке и так-то не протолкнуться, но сегодня, казалось, все Штаты решили воспользоваться нью-йоркской подземкой. Вагоны были набиты до такой степени, что двери едва закрывались. Когда я наконец выбрался на свет божий, то обнаружил на улицах почти такую же толчею. Движение застопорилось, и люди покидали машины и автобусы, отчего толчея только усиливалась.

Фрэнк и Минни уже были на месте. Наверное, их осенила та же мысль – привести в порядок дела.

– Как здорово, что вы здесь, мистер Остерсен, – сказал Фрэнк. – По-вашему, как Он поступит? Я имею в виду наши грехи.

Фрэнку шел двадцать второй год. Я с трудом допускал, что он успел наделать много грехов. И все же они его беспокоили. Судя по тому, как он хмурился и расхаживал по залу взад-вперед, он являлся, как минимум, поборником дьявола.

Минни, насколько я видел, грехи не заботили вообще. Она надела свой лучший наряд – кстати, купленный не в моем магазине, – а ее волосы были чуть темнее, чем вчера. Полагаю, она решила выглядеть перед Всевышним на все сто, будь он хоть мужчина, хоть женщина.

Все утро мы говорили о грехах и слушали радио. По радио тоже много рассуждали о грехах, и у каждого выступающего было свое личное мнение.

Около полудня заглянул Олли Бернштейн.

– Салют, экс-конкурент, – сказал он, стоя в дверях. – Как дела?

– Продал пятьдесят нимбов, – сказал я. – А у тебя?

– А, какая разница! – Он протиснулся боком в дверной проем. – До Страшного суда четыре дня, и всем на все наплевать. Пойдем, экс-конкурент, пообедаем.

Формально мы не были друзьями. Мы торговали товаром одной ценовой категории, и наши магазины располагались слишком близко друг к другу. К тому же Олли страдал ожирением, а я всегда настороженно относился к толстякам. Но тогда я почувствовал к нему симпатию. Жаль, что не разглядел его монолитные качества годы назад.

Мы направились в «Лотто», первоклассный ресторан на Семьдесят третьей улице. Мы надеялись, что в центре народу поменьше, однако мы просчитались. «Лотто» оказался забит до предела, и мы ждали столик сорок пять минут.

Мы заказали жаркое из утки, но в итоге согласились на стейк. С самого утра, сказал официант, наплыв посетителей, и все заказывают жаркое из утки.

В «Лотто» работало радио – впервые, наверное, за все время, что существует ресторан. Выступал какой-то священнослужитель – кажется, раввин. Его прервал короткий выпуск новостей.