Мир льдов. Коралловый остров

Произнося эти слова, Боззби прищурил левый глаз, оставив правый открытым. А потом, кончив речь, он зажмурил правый глаз и открыл левый; он сделал это как будто для того, чтобы показать, что кончил свою речь и предоставляет говорить другим. Но слова его были брошены на ветер и не подействовали на миссис Брайт. Она рассуждала редко, и если рассуждала, то не иначе, как с крайним энтузиазмом; это бывало всегда, когда она вызывалась защищать какую-нибудь нелепейшую мысль о каком бы то ни было предмете, которого ее слабый ум не в состоянии был понимать. Она только покачала головой и пожелала счастливого пути Боззби, так как они подошли к грязному переулку, который вел к ее домику, расположенному за зеленым холмом, закрывавшим собой дом и море.

Между тем Джон Боззби вспомнил, что он запоздал домой, что уже более получаса прошло с того времени, в которое он обыкновенно обедал, и что хотя он и поставил румпель посреди корабля, но он слишком удалился от своего пути; поэтому он натянул все паруса, какие только нес на себе, и направил их по ветру, прямо к деревне, где в маленькой, низенькой, хорошо выбеленной хижине с одной дверью и двумя окнами жена и обед давно ожидали его.

Чтобы долго не распространяться, скажем только, что прошло уже три года, а «Полярная звезда» все не возвращалась и ничего ровно нельзя было узнать о ней от различных кораблей, посещавших Грейтонскую гавань. К концу второго года Боззби стал с отчаянием качать головой, а когда и третий год прошел, то выражение уныния перестало покидать его честное, давно уже знакомое с непогодами лицо. Миссис Брайт, которая до сих пор не совсем еще потеряла было надежду, теперь также стала сильно беспокоиться; и судьба корабля, потерпевшего крушение, сделалась предметом разговоров в соседнем околотке. Между тем Фред Эллис и Изабелла росли, развиваясь телесно и умственно. Занятия отца нимало не привлекали Фреда, но неизвестность его судьбы сильно печалила юношу, и он решил во что бы то ни стало попасть на китобойный корабль и отправиться разыскивать судно отца.

Вспомнив, что один из богатейших в городе купцов и владелец корабля по имени мистер Синглтон – задушевный друг и старый школьный товарищ капитана Эллиса, Фред отправился к нему и смело предложил снарядить тотчас же корабль и послать на поиски брига его отца. Сначала мистер Синглтон смеялся над такой просьбой и представлял крайнюю невозможность исполнить ее, но потом он поднял падавший уже дух Фреда, сказав, что он намерен во что бы то ни стало отправить корабль на китовый промысел в северные моря и что он даст приказание капитану уделить часть своего времени на розыски пропавшего судна; сверх того, он согласился позволить Фреду отправиться на нем в качестве пассажира, за компанию с его сыном Томом.

Том Синглтон был нежным другом Фреда и школьным его товарищем в первый год своего учения, но в последние два года его послали в Эдинбургский университет для продолжения занятий по медицине, так что старые друзья виделись только в редкие промежутки времени. Поэтому для Фреда было неописуемой радостью отправиться вместе со старым товарищем, теперь двадцатилетним юношей, ехавшим в качестве корабельного врача. Он едва владел собой и бросился бежать к Боззби, чтобы сообщить приятную новость и просить его сопровождать его.

Само собой разумеется, Боззби не прочь был ехать; но что особенно замечательно, это то, что жена его вовсе ему не перечила. Она, напротив, сама развязала ему руки и с ласковой улыбкой (но твердо) сказала своему удивленному супругу, что он может отправляться, куда хочет, и что она до его возвращения удовольствуется обществом двоих маленьких Боззби, миниатюрных копий отца.

И снова китоловный корабль готовился к отплытию, и снова миссис Брайт и Изабелла стояли у пристани, наблюдая за отплывающим кораблем. Изабелле было теперь около тринадцати лет, и она была такая красавица, какую, по словам Боззби, вам едва ли удастся встретить в целой Британии. Ее голубые глаза, темно-русые волосы, очаровательное личико и вся фигура, а еще более ее скромное и серьезное выражение лица невольно привязывали вас к ней и заставляли уважать ее с той самой минуты, когда вы увидали ее в первый раз. Боззби любил ее как собственное дитя и чувствовал тайную гордость, считая себя ее покровителем. Боззби любил иногда и пофилософствовать на ее счет в таком роде: «Вы видите, – говаривал он Фреду, – нельзя сказать, чтобы форма ее головы была настоящим снимком с совершеннейшего образца, – совсем нет; я видел картины и статуи лучше; она держит голову немного низко, вот так, видите ли, господин Фред, а у меня решительной меркой достоинства молодой женщины служит то, держит ли она подбородок высоко или низко. Если ее брови глядят прямо вперед, так что кажется, как будто она смотрит в землю, по которой идет, то я уже знаю, что ум ее крепок и не побоится работы; напротив, когда она держит нос свой высоко, как будто боясь взглянуть на собственные ноги, и несет свой подбородок высоко, так что стоящий прямо перед ней мальчишка никак не может посмотреть ей прямо в лицо, – это вернейший признак того, что она не способна думать ни о чем больше, как только о нарядах да о танцах».

На этот раз глаза Изабеллы были красные, припухшие от слез и уж никак не похорошели от этого. Хотя три года мало изменили характер миссис Брайт, она еще меньше старалась сдерживать свою грусть при прощании с Фредом.

Через несколько минут все было готово. Молодой Синглтон и Боззби поспешно, но с чувством простившись с миссис Брайт и ее дочерью, взошли на борт. Фред между тем продолжал прощаться.

– Еще раз прощайте, любезная тетушка, – сказал он. – С Божьей помощью, мы скоро возвратимся. Пиши мне, милая Изабелла, как вы поживаете, в Уппернавик, на Гренландский берег. Если же ни один из наших кораблей не отправится в ту сторону, то пиши в таком случае в Данию. Старый мистер Синглтон скажет тебе, как адресовать твое письмо, смотри только, чтобы оно было длинным.

– Эй, вы, новичок, ступайте на борт! – закричал капитан. – Проворней!

– Сейчас, сейчас, – сказал Фред и через минуту был уже на кормовой палубе возле своего приятеля Тома.

Снявшийся с якоря корабль распустил паруса и пустился в море, в полный приключений путь.

Но теперь уже для нас уплывающий корабль не уменьшается по мере того, как он подвигается вперед, сопровождаемый прохладным ветром, потому что и мы с вами, читатель, также плывем на нем. Теперь уже берег пропадает постепенно вдали, пока не скроется наконец совсем из глаз на отдаленном горизонте, и тогда не на чем остановиться глазу: только светло-голубое небо вверху да темно-голубое море внизу.

Глава III

Путешествие. – «Дельфин» и его экипаж. – Льдины перед носом. – Полярные картины. – Виды с верхушки мачты. – Первый кит. – Необыкновенный восторг

Вот мы благополучно выплыли в голубое море, предмет восторга для моряков и страха для земледельцев.

Море, море, море, холодное,
Голубое, широкое, вечно свободное!

– Я думаю, – заметил однажды Боззби Синглтону, когда во время бури они стояли на шкафуте, наблюдая, как пена брызгала под носом корабля, между тем как он храбро рассекал волны Атлантического океана, – я думаю, что наш шкипер не совсем обычный человек. Он вник в самую сущность дела, и я сам слышал, как он говорил вчера старшему лейтенанту о своем намерении отправиться прямо к Баффинову заливу искать капитана Эллиса, прежде чем плыть на обычное место китовой ловли. Вот что я называю понимать сущность дела: потому что, как видите, он подвергается немалому риску засесть между льдинами и пробыть там во все время ловли.

– Он прекрасный человек, – сказал Синглтон. – С каждым днем он мне больше нравится, и я вполне надеюсь, что он примет все меры к отысканию нашего пропавшего друга; боюсь только, что шансы наши слишком незначительны, потому что хотя мы и знаем место, которое капитан Эллис намерен был посетить, но мы не можем сказать, в какую часть Ледовитого океана занесли его льдины и морские течения.

– Это так, – подтвердил Боззби, придавая своему левому глазу и щеке такое выражение, которое свидетельствовало о его напряженной чуткости и проницательности, – но я уверен, что если бриг или его экипаж можно найти, то капитан Гай непременно найдет их.

– Я совершенно согласен с вами… Были вы когда-нибудь прежде в тех морях, Боззби?

– Нет, сэр, никогда. Впрочем, мой сводный брат был у Гренландии на китовой ловле; сам я был только на линии южных морей.

– На какой это линии, Боззби? – спросил Дэви Соммерс, дюжий парень лет пятнадцати, бывший на корабле помощником баталера.

Но Боззби не обратил внимания на этот вопрос и продолжал разговор с Синглтоном.

– Я могу вам представить самый обстоятельный дневник моего путешествия по южным морям, – сказал Боззби, смотря глубокомысленно в морскую глубину. – Однажды, когда я был около пятнадцати миль к юго-западу от мыса Горна, я…

– Обед готов, сэр, – сказал сухопарый, высокий и живой человек, проворно подходя к Синглтону и снимая шляпу.

Это был баталер корабля.

– Мы поговорим с вами об этом когда-нибудь в другое время, Боззби. Капитан любит точность. – Говоря это, молодой лекарь сошел в каюту, оставив старого моряка курить трубку в уединении.

Здесь мы можем остановиться на несколько секунд, чтобы описать наш корабль и его экипаж.

«Дельфин» был крепкий, новый, хорошо оснащенный корабль, могущий поднять около трехсот тонн, специально построенный для китовой ловли в северных морях и вмещавший сорок пять человек экипажа. Корабли, которым предстоит бороться со льдинами, должны быть построены прочнее тех, которые плавают только по чистому морю. «Дельфин» соединял в себе прочность с вместительностью и легкостью на ходу. Нижняя часть его кузова и боков была обложена двойными тимберсами и снаружи обшита крепкой железной обшивкой, между тем как с внутренней стороны пиллерсы и перекладины так были устроены, что давлению, сообщаемому какой-нибудь одной части корабля, противодействовал весь его корпус; а его нос, где удары льдин бывают всего чаще и всего опаснее, обшит был доской необыкновенной толщины и крепости. И во всех других отношениях корабль этот был снаряжен и снабжен всем нужным лучше купеческих кораблей. Из других подробностей, касающихся этого корабля, достойно замечания было только «воронье гнездо», прикрепленное к вершине фок-мачты, где во время китовой ловли помещался человек и высматривал китов. Главными лицами на корабле были: капитан Гай, сильный, серьезный и практичный американец; старший лейтенант мистер Болтон, здоровый, дородный англичанин, и мистер Сондерс, младший лейтенант, степенный, широкоплечий, худой шотландец, который был необыкновенно высокого мнения о собственном достоинстве и обладал беспредельной силой аргументации, можно сказать, обезоруживающей. Мивинс, баталер, был, как мы уже выше заметили, полноватый, высокий и дельный малый, живого и веселого нрава, предмет насмешек товарищей, но, как человек сильный и надежный, пользовавшийся их уважением. Молодой лекарь, Том Синглтон, с которым мы недавно познакомили читателя, был высокий, худой, но хорошо сложенный молодой человек очень веселого нрава. Он был всегда откровенен и обходителен. Он никогда не позволял себе насмехаться над другими, редко острил, в товарищеской компании был несколько застенчив и говорил мало; но зато для мирной беседы с глазу на глаз не было на корабле человека, равного Тому Синглтону. У него было испанское красивое лицо, курчавые, коротко остриженные черные волосы и едва пробивавшиеся усы, нежные и черные, как брови прекрасной андалузки.

Было бы непростительно не внести в наш список повара, Давида Мизла. Это был коренастый и толстый мужчина, жирный, как любой из пудингов собственного его приготовления. Взглянув на него, вы сейчас же заподозрите его в том, что он съел половину приготовленной им свиньи, и его плутовской, трудно скрываемый смех, в котором принимали участие все части его лица, начиная от конца его широкого подбородка, до самой верхушки его плешивой головы, подтвердят ваше подозрение. Мизл лишился волос слишком преждевременно, так как он был совсем еще молод, и когда его спрашивали о причине, то он обыкновенно приписывал это тому обстоятельству, что он очень долгое время занимается поваренным искусством, так что излишний жар, которому он подвергался, сжег его волосы.

Экипаж состоял из крепких молодых парней, большей частью более или менее привычных к китовой ловле, и нескольких гарпунщиков, широкоплечих силачей, если не великанов.

Начальником этих гарпунщиков был приземистый, коренастый и здоровый, лет тридцати пяти, мужчина, почти выросший на море среди занятий китовой ловлей в северных и южных морях. Никто не знает, какой стране принадлежит честь произведения его на свет, – да и сам он не знал об этом, хотя сохранял самые живые воспоминания о своем детстве, проведенном среди зеленых холмов, деревьев и ручейков. Он послан был в море с одним иностранным капитаном в таком возрасте, когда еще не мог узнать название своей родины.

Позже он ушел с корабля и, таким образом, потерял всякую возможность узнать, кто он таков; впрочем, как он сам выражался, он не слишком-то интересовался этим; он знал только то, что он – «он сам», а этого для него было довольно. По незначительной особенности его произношения, как и по некоторым другим признакам, догадывались, что он, должно быть, ирландец, – предположение, которое он тем охотнее поддерживал, что чувствовал некоторую привязанность к сыновьям и особенно к дочерям Эмеральда Эйля, даже женился на одной из последних, ровно за полгода до отплытия на китовую ловлю.

Таков был «Дельфин» и его экипаж. Бойко несся корабль по волнам широкого Атлантического океана, не встречая ничего замечательного на своем пути, пока не приблизился к гренландскому берегу.

В одно прекрасное утро, когда только заканчивался завтрак, корабль слегка покачнулся, как будто об него что-то ударилось.

– А! – воскликнул капитан Гай, допивая свою чашку шоколада. – Удары начались.

– Перед носом лед, сэр! – сказал старший лейтенант, смотря в люк.

– Много? – спросил капитан, приподнявшись с места и снимая маленький телескоп с крючка, на котором он всегда висел.

– Не очень, сэр; только один поток; но вон там прямо перед нами блестит лед на всем протяжении горизонта.

– В какой стороне, мистер Болтон?

– Норд-норд-вест, сэр.

Еще не был кончен этот короткий разговор, как Фред Эллис и Том Синглтон вышли из каюты к остальной компании и встали на палубе, смотря вперед с величайшим любопытством. Оба они начитались рассказов о полярных морях и их природе; оба были хорошо знакомы, по крайней мере по названию, с плавучими ледяными полями, горами и холмами, но в действительности они еще ничего подобного не видели. Это впечатление глубоко врезалось в их молодую память, со всем, что было в нем романического и дикого, гиперборейского и полярного, блестящего и сверкающего, и светлого, и белого, в полном смысле слова – белого. Видеть на самом деле льдины, плывущие по соленому морю, было замечательнейшим событием в их жизни; наверное, впечатления первого дня среди льдов оставят после себя живые, глубокие следы, которые не изгладятся долго после того, как картины более поразительной природы исчезнут из их памяти.

Сначала вид, который представился их горящим от нетерпения глазам, не мог особенно удивить их. Попадались только изредка небольшие массы льда, плавающего в беспорядке в различных направлениях. Ветер дул непрерывный, но легкий, и казалось, что он совсем перестанет дуть. Но вот постепенно «блеск», замеченный прежде на горизонте (так как легкий газ всегда бывает приметен надо льдом этой так называемой покрытой снегом землей), превратился в длинную белую ледяную цепь, которая, казалось, все более и более росла по мере того, как корабль приближался к ней, и часа через два они очутились посреди груд, к счастью, разделенных между собой настолько, что корабль мог пройти по находящемуся между ними каналу чистой от льдин воды. Вслед за тем с безоблачного неба заблистало солнце во всем его величии, ветер успокоился, и на океане воцарилась мертвая тишина.

– Пойдем на фор-марс, – сказал Фред, хватая своего друга за руку и быстро направляясь к ванту.

Через несколько секунд они уже сидели рядом на маленькой платформе у вершины фок-мачты, в том самом месте, где он соединяется с фор-стеньгой, и с этого возвышения они молча упивались волшебной красотой лежащей перед ними картины.

Те, кто никогда не стоял на вершине корабельной мачты, на море, среди мертвой тишины, не могут понять того ужасного чувства одиночества, которое наполняет сердце человека, находящегося в таком положении. На суше не бывает ничего подобного. Стоять на самой верхушке башни и смотреть вниз на суетящуюся толпу – это не то, потому что здесь и звуки не те и видишь признаки жизни на обширном пространстве, так как крики долетают издали так же точно, как и снизу. А с вершины мачты вы только под собой слышите изредка звуки, а далее глубокая тишина; вы видите только маленькую, овальной формы площадку – вот и весь ваш «мир», за ним один безмолвный, пустынный океан. На палубе вы не можете испытывать подобного чувства, потому что здесь над вами возвышаются паруса и реи, и перед вашими глазами мачты, шлюпки и снасти… Но если вы смотрите с высоты мачты, вы стоите, так сказать, в стороне и видите, как бесконечно мала и как ничтожна «вещь», которой вы вверили свою жизнь.

Сцена, на которую смотрели с вершины корабельной мачты наши друзья, на этот раз была поразительно прекрасна. Все огромное пространство, которое только в состоянии был обозреть глаз, покрыто было островами и ледяными полями всех форм, какие только воображение может себе представить. Одни возвышались над водой в виде небольших пиков и башен, другие имели форму арок и куполов, иные представлялись разломанными и походили на развалины старых пограничных крепостей, между тем как некоторые были ровны и гладки и представлялись как бы полями, покрытыми белым мрамором. А тишь была такая, что океан, по которому они плыли, походил на полированную стальную плоскость, на которой играло солнце во всем своем ослепительном блеске. Вершины маленьких островов были чистого белого цвета, а бока тех, которые были выше, – нежно-голубые, что придавало картине особенный блеск, делавший ее совершенно волшебной.

– Это далеко превосходит все, что я когда-нибудь представлял себе, – воскликнул Синглтон после долгого молчания. – Теперь я понимаю, отчего писатели говорят о некоторых картинах, что их невозможно описать. Не правда ли, что это похоже на сон, Фред?