Бей или беги

Его благожелательное отношение вызывало у Томасин искреннее недоумение, ведь именно ее стараниями мужчина обзавелся уродливым, медленно затягивающимся шрамом. Каждый раз, общаясь с Малкольмом, девушка смотрела только на эту отметину, невольно задумываясь об отложенной расплате за свою проделку. Не сказать, что они много общались – мужчина всегда был сильно занят, но он выкраивал время в своем плотном графике для совместных походов на охоту. Только вдвоем. Отправлять Томасин с остальными было опасно, но нашлось и другое объяснение: Малкольм сказал, что ему есть чему у нее поучиться, и кое-какие вещи он хотел бы приберечь только для себя. Ему нравилась охота, она помогала отдохнуть от превратностей бытности руководителем многочисленного сообщества и, как он выразился, прочистить голову. В какой-то степени он даже завидовал достижениям Томасин, превосходившим его успехи. Высокий рост и массивное телосложение делали движения Малкольма чуть неповоротливыми, а поступь тяжелой. Девчонка же, по его словам, будто парила над землей и передвигалась так бесшумно, словно сливалась с лесом воедино. Томасин запомнила эту формулировку, она ей очень понравилась. Прежде никто не хвалил ее таланты и навыки, даже отец. Отец был строг. Ему всегда казалось, что дочь недостаточно хороша. Он осуждал Томасин за суетность и, рассердившись, мог назвать ее «неуклюжей каракатицей» или «пьяной медведицей», дополнив критику крепким ударом трехпалой руки.

В первую общую вылазку Малкольм презентовал своей подопечной арбалет, который до того берег, как трофей, выигранный в суровой схватке с каким-то опасным типом-одиночкой. Томасин оценила. Она догадалась, почему выбор мужчины пал именно на это оружие, а не на огнестрел. Звук выстрела распугал бы всю потенциальную добычу и привлек к ним мертвецов, околачивающихся поблизости. Стрелы неслышно рассекали воздух, но были не менее точны. Томасин взвесила приобретение, заключив, что для ее рук оно тяжеловато. И все же спросила:

– Я могу его взять?

– Да.

– А если я прикончу тебя и сбегу?

– Давай, – ничуть не испугавшись, подначил ее Малкольм, – докажи, что у тебя совсем нет мозгов.

Девушка проглотила обиду и желчные реплики, так и вертевшиеся на языке. Она решила, что куда продуктивнее будет потратить энергию на освоение нового навыка, а не на глупую ссору с тем, от кого зависят ее жизнь и благополучие. К тому моменту она немного обжилась в лагере и оценила все его прелести – и регулярную еду, выдаваемую каждому члену общины по специальному списку, и отдельную, комфортную комнату, и горячую воду, доступ к которой стабильно предоставлялся три раза в неделю. Большую часть своей жизни девушка провела, как зверь. Наконец-то почувствовать себя человеком было приятно. Нет, она не хотела, чтобы ее вышвырнули за стену, обрекая на дальнейшее жалкое существование в одиночестве. Отец учил ее выживать – некоторая степень сговорчивости была адекватной платой за безопасность.

С тех пор Томасин начинала каждый свой день с упражнений и отжиманий, чтобы укрепить мышцы рук. Она держала арбалет все увереннее, и с каждой охоты они возвращались с добычей. Девушка испытывала нечто, сродни гордости. Она вносила свой вклад в общее дело, при том весьма ощутимый. Она заслужила свое место в общине и право пользоваться благами Цитадели. И ей было плевать, что о ней говорят. Почти.

Конечно, люди злословили о «любимице» лидера, но, как правило, у Томасин за спиной. Лишь дважды она услышала оскорбления в лицо, и если один случай быстро забыла, то второй оказался весьма примечательным и по-своему судьбоносным. Дело было в тюремной столовой, где трижды в день обитатели лагеря получали причитающиеся им пайки. Для удобства за ними приходили группами, в соответствии с родом занятий. Только там Томасин и пересекалась с другими охотниками, обычно она старалась забрать паек и побыстрее уйти. Но в этот раз на раздаче стоял новенький парень – молодой, темнокожий, с непривычки он терялся и путался в списке людей. Из-за его нерасторопности образовалась длинная очередь.

Томасин назвала свое имя, и бедняга окончательно пришел в замешательство. Он боялся, что выдаст порцию не тому и будет наказан. Он смотрел то в список, то на девушку, большими, чуть глуповатыми, карими глазами.

– Здесь как-то не так написано, – промямлил он, – Томас? Тома… Томасин А это… мужское имя? Подождите, пожалуйста, я пойду, спрошу… эм… у кого-нибудь… Если ошибка, надо поправить…

– Стой, идиот! – рявкнул угрюмый детина, стоявший за Томасин следующим, – Мы хотим жрать! Просто выдай шлюшке босса то, на что она насосала, и не еби мозги!

Томасин вжала голову в плечи, стараясь стать еще меньше, еще незаметнее, чем она есть. Она не хотела провоцировать обидчика дальше. Она боялась не совладать с собой и вмазать гаденышу, если он скажет еще какую-нибудь гадость.

– Ага, – встрял другой охотник, – не нарывайся на неприятности, сынок. Оставишь крошку голодной – и на следующей «волчьей гонке» тебе придется побегать!

Темнокожий парнишка испуганно приоткрыл рот, кивнул и торопливо всучил Томасин в руки паек. Она выскочила на улицу в поисках укромного уголка, чтобы расправиться с едой без лишних свидетелей, а главное, без неприятных разговоров. Она так и не научилась есть по-человечески, по-прежнему уничтожая пищу с яростью дикого животного. Другие жители лагеря над ней потешались, одна миловидная девушка даже предлагала преподать новенькой пару уроков, но Томасин тут же сбежала от нее и ее навязчивого дружелюбия.

Она проглотила порцию, толком не прожевав, но почему-то не ощутила вкуса и удовлетворения. Обидные слова того мужлана все еще отдавались в ушах, а фраза про «волчью гонку» не желала выходить из головы. Томасин уже не единожды слышала это словосочетание и просила Малкольма растолковать ей, о чем идет речь, но он лишь отмахнулся – вырастешь, узнаешь. Она подслушивала разговоры других членов общины и все равно ничего не выяснила. Некоторые говорили об этом с восторгом предвкушения, другие же с почти суеверным ужасом, что вызвало у Томасин полный диссонанс. Она не понимала – плоха ли эта «гонка» или хороша.

Она сидела на траве, с пустой упаковкой в руках, и наблюдала за облаками, летящими по небу, когда на нее легла чья-то тень. Девушка опустила голову и заметила того самого темнокожего парня из столовой.

– Извини, – смущенно протянул он.

– За что? – удивилась Томасин.

– Я не хотел поставить тебя в неловкое положение, – пояснил он. Для Томасин ничего не прояснилось. Она нахмурилась и прикрыла лицо ладонью, сложенной козырьком, чтобы солнце не слепило глаза.

– Чего?

– Ну… эм… – запинаясь, продолжал парень, – ты не переживай, они про всех говорят гадости. Я, если что, так не думаю.

– Как так? – уточнила девушка. Она вдруг поймала себя на том, что ее забавляет растерянность этого парня, и хотя она уже поняла, к чему он ведет, ей стало любопытно поглядеть, как он, это проговаривая, будет тушеваться. Отец считал, что такие нюни обречены на смерть в новом мире. Мальчишке повезло, что он прибился к лагерю Малкольма. За стеной он не продержался бы и суток. Причем убили бы его не мертвецы, а живые.

– Ну… что ты…

– Шлюшка? – подсказала Томасин. Она улыбнулась, сама не зная чему. Но каким-то образом ее положение – истинное положение и условная власть, которую она имела, будучи приближенной к главарю, заслуженно приближенной, делала ее сильнее против оскорблений и зависти окружающих. Она-то знала, каким способом в действительности заслужила свое место. Впервые Томасин смотрела на это с другой стороны: Малкольм не просто дал ей шанс, но и выделил ее, когда другие были лишь безликой массой. Он ходил на охоту только с ней. У нее был арбалет – персональное оружие, отстегнутое с барского плеча. Малкольм, выходит, ее уважал. А «шлюшки»… да, их хватало. Томасин жила через стенку от своего покровителя, оттого имела представление о паломничестве девиц в его комнату. И она не замечала, чтобы усердие этих женщин приносило плоды, и они удостаивались каких-то исключительных почестей.

– Я слышал, что ты клево охотишься, – тем временем сказал темнокожий парень, – теперь у нас всегда есть мясо в меню, а то консервы ужасно надоели. Ты так попала в верхушку рейтинга? Твои успехи впечатляют! Может, и до «гонки» скоро допустят.

– Рейтинг? – заинтересовалась девушка, – О чем ты?

– Эм… – ее собеседник снова замялся, – Как? Ты не в курсе, не следишь за этим? Его вносят в таблицу каждую неделю за всякие заслуги перед Цитаделью. В главном корпусе можно посмотреть…

– О, – теперь была очередь Томасин испытывать неловкость, – я бы посмотрела, но… – продолжение далось ей с трудом, – я плохо умею читать.

Отец счел, что в новом мире такие навыки ей не понадобятся. В год, когда мир рухнул, она только готовилась пойти в школу. Тогда ей нравилось читать вывески и надписи на дорожных знаках, пока она каталась с отцом по стране, но это не тянуло на полноценные познания в грамоте. Она до сих пор могла, скорее по памяти, разобрать фразу «добро пожаловать» или «парковка запрещена», но имела расплывчатое представление о значении некоторых букв и цифр.

– Как? – изумился парень, но тут же бодро сказал, – Я могу тебя научить! Я, кстати, Зак. Мы организовали кое-что вроде… кружка… ну для тех, кому не хватает образования. Приходи… как будет время.

– Я подумаю, – уклончиво ответила Томасин. Она решила рискнуть, раз уж парень сам шел на контакт и оказался таким разговорчивым. – Что такое эта «гонка»?

– О, я и сам толком не знаю, – вздохнул Зак, – но, вроде как, таким образом поощряют лучших из лучших. Наверное, это очень весело. Но я такой лузер… мне это не светит.

«Волчья гонка» так и оставалась для девушки тайной, окутанной мраком, но теперь у нее появился первый друг.

Глава третья.

Первые полгода в Цитадели пролетели незаметно. В жизни Томасин еще не было такой спокойной, безопасной и уютной зимы. В тюремных корпусах давно не работало отопление, но спать в постели, а не на холодной земле или тонкой лежанке, все равно было намного приятнее. Девушка еще помнила, как отморозила ногу и чуть не осталась калекой, оттого особенно ценила то, что имела здесь. Стены, отделившие ее от орд кровожадных тварей. Кров. Еду. Зимнюю одежду, выданную ей в хозяйственном корпусе, пусть большую и пропахшую сыростью склада. Кутаясь в огромную, тяжелую куртку, она бесстрашно бороздила заснеженный лес с арбалетом в руках, а потом гордо семенила за Малкольмом, взвалившим на плечо тушу очередного подстреленного зверя.

С приходом холодов они реже выбирались на охоту, потому Томасин завела привычку посещать образовательный «кружок» Зака, желая убить время. Благодаря этим занятиям, она немного освоилась с чтением и счетом, выучила названия исчезнувших городов и стран, пополнила и расширила свой словарный запас. Она уже не была такой дикаркой, как прежде, но все еще предпочитала соблюдать дистанцию и избегать чрезмерного сближения с другими людьми.

Ей вполне хватало тех двоих, кого она считала друзьями – застенчивого, наивного Зака и, конечно, Малкольма. Томасин особенно гордилась своей «дружбой» с главарем лагеря, не обращая внимания на пересуды посторонних. Однажды ей захотелось поделиться подслушанной сплетней с Малкольмом, настолько она была фантастической и забавной, – мол, пригретую им девчонку воспитали не люди, а волки. Оттого она и вела себя, как животное, даже в постели, в первый раз наградив его приснопамятным шрамом. Эта тема по-прежнему беспокоила Томасин, вот она и решила, что очистит совесть, переведя старый конфликт в шутку. Зак заверял ее, что потешаться над серьезными вещами – нормальная форма взаимодействия между друзьями. Но Малкольм не оценил ее порыв. Он выслушал девушку, все больше хмурясь. И у него сделался такой взгляд, от которого Томасин всегда становилось не по себе, – холодный, жесткий и безжалостный. Ее внутренний зверь поднял голову, почувствовав опасность.

– Извини, – выдавила девушка, припомнив наставления Зака. Парень пытался хоть немного, но сгладить ее социальную неловкость и объяснить новой подруге значение некоторых человеческих ритуалов. Извиняться – один из них. Зак постоянно за что-то извинялся, даже тогда, когда, на взгляд Томасин, не было повода. Свою вину в истории со шрамом она признавала. Девушка пораскинула мозгами и добавила:

– Мне не стоило говорить про шрам. Я сожалею о том, что тогда это сделала.

Томасин похвалила себя за эти слова. Увы, без толку. Малкольм пропустил ее раскаяние мимо ушей и никак на него не отреагировал, его занимало что-то другое.

– Кто это сказал? – строго спросил он.

– Что?

– Кто сказал ту херню, что ты мне сейчас пересказала, – уточнил мужчина.

– Ну… я не знаю их имен, – принялась увиливать девушка. Рука мужчины, затянутая в кожаную перчатку, больно сжала ее подбородок, не позволяя отвернуться и отвести взгляд. Грубая ткань была холодной и чуть влажной от растаявших снежинок.

Ей повезло, что Малкольм отвлекся на какой-то шорох и выпустил ее, настороженно оглядывая зимний лес. Они были одни, окруженные утопающими в белизне снега черными стволами. И Томасин стало тревожно – впервые в лесу, где она чувствовала себя комфортнее, чем среди людей, в чуждой ей стихии. Она прекрасно знала, что у ее спутника пистолет в кобуре, который он выхватит до того, как она поднимет арбалет или применит свой нож.

– Ты сделала все правильно, – заговорил Малкольм, и его тон был таким пустым, будто скучающим, – молодец, что рассказала. Ты отлично умеешь слушать. Так слушай, о чем они там треплются, и докладывай мне. Любая такая мелочь… – он поморщился, – незначительная, на первый взгляд, важна. Это подрывает мой авторитет. Так чье это творчество?

– Я не понимаю, – честно призналась Томасин. Она пыталась разобраться с человеческими взаимоотношениями, но ничего не смыслила в том, что касалось управления лагерем, да и не забивала себе голову. Ее вклад здесь – в лесу, где она была хозяйкой положения, где все было предельно просто и подчинялось совсем другим правилам. Элементарным. Она в упор не видела никакой связи между нелепыми слухами и «авторитетом» Малкольма. Ее, по правде, забавляли подобные домыслы, особенно после того, как она убедилась в том, что этот человек по-своему благороден и не стребует с нее того, чего она не сможет дать. Временами это почти огорчало. Томасин ворочалась без сна, прижимала ухо к толстой стене и пыталась представить, что творится в соседней комнате, когда к Малкольму приходит очередная девица. Но где она, нескладная девчонка с арбалетом, а где эти лагерные красотки?

– Общество – это механизм, – туманно пояснил мужчина, – одна поломанная деталь – и вся система выйдет из строя. Это долгий процесс, нужно отследить его в тот момент, когда все еще можно отладить. Ты – одна из шестеренок. Я уверен в тебе, но есть другие, кто… кто требует особого внимания.

Томасин стала слишком зависимой от похвалы, которую незамедлительно углядела в его словах, оттого и уступила. Ей нравилось быть незаменимой, нужной, какой-то там важной шестеренкой, на которой стоит огромная махина Цитадели. Невозможно было устоять.