Три цветка и две ели. Первый том
________________
Перед обедом Рагнер покинул Маргариту, а она позвала Ингё и попросила помочь ей вплести жемчужные нити. Всего минут за двенадцать золотистые волосы оказались уложенными лучами ниже макушки, будто плоская ракушка, да словно посыпаны каплями росы. После чего воодушевленная Маргарита добавила на лоб кулон с черным морионом, а затем и платье переодела – выбрала более нарядное – из атласа ярко-изумрудного цвета, со шлейфом и, конечно, с черной каймой на подоле.
– Ингё, большое спасибо, – в конце поблагодарила Маргарита прислужницу. – Ты не перестаешь меня удивлять. А откуда ты знаешь меридианский?
– Мне повезло, Ваша Милость, – бесцветным голосом проговорила рыжеволосая прислужница, – герцог Хамтвир по прошению моей, ныне покойной, матушки, вдовы, оплатил для меня монастырскую школу.
Маргарита почувствовала странную неловкость, словно она лезла в чужое белье, но спросила:
– Ингё, а какой он, герцог Хамтвир? Что о нем можешь сказать?
– То, что с ним лучше не иметь дел, – таким же голосом без эмоций ответила рыжая красавица. – Даже руку с его рукой соединять крестом никогда не стоит. Лишь кажется, что он свою разжимает.
Далее Ингё уклонялась от разговоров о Хамтвирах, да и времени для бесед не осталось: опоздав на триаду часа, Маргарита, великолепно причесанная, яркая и сияющая в своем атласном платье, появилась в Большой гостиной перед королевой Маргрэтой. Старуха, глядя на изумрудный шлейф с черной каймой, сделала вывод, что девчонка отнюдь не проста, и отсекла мысль о том, что перед ней наивная дурочка, – значит: стрекоза-хищница, третьего не дано. Оставалось понять, какая это стрекоза. Может, просто зеленая муха-мясоедка?
Ничего не подозревающая «стрекоза» ей улыбнулась, почтительно поклонилась и прошла к подруге, Марлене, присела к ней и Магнусу на скамью. По соседству, за столиком, принц и ее падчерица играли в «лису и гусей»: Енриити быстро истребляла лисой-фишечкой «гусиную» гущу Эккварта. Диана Монаро читала книгу. И Мирана, сидя на табурете, читала роман, но вслух, для королевы – та, особняком расположилась на другой скамье, спиной к окнам.
Эти узкие витражные окна выходили на тихую набережную Айрюснс. Стены и потолок Большой гостиной художник одел в уютные, терракотовые и кремовые фрески, то есть в роспись, дробившую стены лоскутами-панелями, кантами, простоватым орнаментом. Травянисто-зеленые портьеры добавляли летней свежести, тканые шпалеры живописали сцены охоты, на полу лоснилась поливная золотисто-зеленоватая плитка. Еще не стемнело. Маргарита уж давно отменила странную особенность севера – здесь летом вечер был чрезвычайно долог, рассвет же мог настать в третьем часу ночи. Рагнер обещал, что на следующий год она вообще увидит в Ларгосе чудо – ночью будет светло, как днем, однако Конец Света не случится.
В Большой гостиной закуски брали с двух буфетных столов у стен, там же прислужники разливали напитки. Три скамьи, на значительном удалении друг от друга, встали буквой «П». Кроме того, можно было занять табуреты с разноцветными подушками на сиденьях.
– Мы нашли дом, что нам понравился, – рассказывала Маргарите Марлена. – Там есть два дворика и – не поверишь: храм Благодарения рядом! Правда, весьма маленький и простой. Это в Солнечном городе, в Мягком крае Малого Лабиринта, близ Нового Вала.
– Так себе округ, – отозвался Эккварт. – Там есть добротные дома, но порт крайне близко.
– Ну и что, что порт… – пожала плечами Марлена. – Я в портовом городке выросла. Меня возчиками и моряками не испугать.
Появился незнакомый для орензчан гость – белокурый красавец Эгонн Гельдор. Рагнер отсутствовал в гостиной, и представлять себя граф не стал, даже не кивнул головой Эккварту – поставил свой табурет у скамьи королевы и сел так, чтобы видеть Мирану.
Спустя минут девять в гостиную шумно ввалились Рагнер, Аргус и Лорко. А у Маргариты заболели глаза – камзол Лорко был зеленее зеленой зелени! Эгонн Гельдор презрительно хмыкнул и брезгливо скривил лицо, хотя Аргус, напротив, оделся со вкусом – приятный лицом, широкоплечий и с властным взором темных глаз, он выглядел как небогатый аристократ. Лорко, низкорослый, рыжеватый и со ртом как у шута, рядом с ним и с черной фигурой Рагнера смотрелся особенно несуразно в своем крикливом облачении. При всем том Лорко нимало не смущался. В мутных, каре-зеленых глазах плясали искры. Маргарита поняла, что он сильно нетрезв, впрочем, как и двое других из их веселой троицы.
– Бабуля, это мои братья, Аргус Нандиг и Иринг Мавборог, – громко представил их Рагнер. – Аргус – мой единокровный побратим. И дня не хватит, чтоб перечислить всех его заслуг. А Иринг умудрился самого принца Баро пленить. Да вот такусеньким ножичком. Словом, удачливее сего мужа мир еще не знал.
Лорко подмигнул Миране.
– Красы падобнай мир яща не знал – ее я увидал, с тях пор ни есть, ни пить не стал! Я погибал…
– Врет он, – жестко оборвал его Рагнер. – Через миг уж налопается! К моей Миране, моей дочке по сердцу, ни на шаг, Лорко!
– Эээ, – пьяно протянул тот. – Да я ж не ей… А вааам, Ваш Величество, – выдал Лорко и галантно поклонился, припадая на колено перед белой королевой Маргрэтой. Старуха весело хохотнула.
– Он мне нравится, – изрекла она. – Быть вам сегодня моим застольным мужем!
– Ээ, – ошалел Лорко, но тут же нашелся. – Да я, да с вами, да под венец хоть щас! – заявил он. – Каковскай дурак откажется?!
– Лорко! – возмутился Рагнер. – К моей бабуле – ни на шаг!
– А вот и на шаг! – заметно повеселела та. – Право, я желаю продолжить общение и за обедом с этим смельчаком. Самого Баройского Льва, говорите, одолел? Да такусеньким ножичком? Мне нужно всё узнать!
Рагнер что-то недовольно промычал, пока Лорко еще раз кланялся, а потом показал на Эгонна Гельдора.
– Да, тут еще пустое место в золотом камзоле сидит. Его заслуги в том, что он брат королевы Хлодии.
Эгонн возмущенно поднялся на ноги.
– Тем не менее, герцог Раннор, я ваша семья, нравится вам это или нет, и вы себя оскорбили тоже.
Рагнер огляделся…
– Пискнуло вроде что-то… – нахмурился он. – А не, почудилось. Вроде как пустой золотой камзол моей семьей назвался… Друзья, – обнял он Аргуса и Лорко за плечи, – пошлите-ка пока к тем дамам и Эккварту!
Веселая троица ушла, а Эгонн Гельдор молча сел на табурет. На его щеках проступили красные нервные пятна.
– Простите его, пожалуйста, – с жалостью в голосе тихо сказала Мирана. – Он просто выпил много…
– Мирана! – прикрикнула на нее королева. – Графа Гельдора я пригласила, а не ты. Роман читай лучше! А ты, Эгонн, вроде с Зимрондом дружишь… а Рагнеру до сих пор ответить ничем не можешь, как сопля!
Меж тем, у другой скамьи, Лорко, присев на табурет, посмотрел на игровой столик, точнее, на Енриити, и махнул ей рукой.
– Э, дча цкучашь, быкоглазая, – заговорил он на орензском. – Придчаливай сюды!
У Дианы Монаро и у Енриити широко распахнулись глаза. В следующее мгновение девушка встала, и направилась к Лорко. Тот довольно улыбался, но услышал:
– Я тебе не быкоглазая! Я баронесса Нолаонт! Ее Милость! А ты на себя лучше посмотри. Вырядился – шут шутом! Глаза мои аж слезятся – вот, небось, и покраснели, как у быка! Рот твой – как у дурака! А ты и есть дурак! Еще и рыжий! Мелкий, рыжий, дурак!
– Да дча я сказал-то, а? – обиделся Лорко. – Дажа похвалял ее глазья, а она…
– Дева Енриити, – вздохнул Рагнер, с укором глядя на Лорко. – Иринг Мавборог хотел сказать «волоокие»! Что у вас красивые, волоокие глаза!
– И всё равно… Шут шутом!
– Тъи! А тъы!.. Баранассыня!
– Аааах!
– Довольно! – встал Рагнер. – Дева Енриити, он вас обозвал – вы его трижды дураком обозвали, – ничья, и славно! А глаза у вас – волоокие! Не надо ругаться, крайне прошу. С утра уже ругаюсь… хоть час хочу передохнуть!
Тут прибыли Хамтвиры. Старик Хильдебрант вел, опираясь на трость, свою тучную жену, Валору. Когда-то Рагнер описал ее Маргарите как лесную кабаниху – и впрямь из-за маленьких глазок, потерявшихся в пухлых щеках, и надменной верхней губы, она на нее походила. Позади деда и бабушки, будто не шел, а махал длинными ногами граф Брант Хамтвир, старший брат Хильде. Он был темноволос и кареглаз, худощав и очень высокого роста, просто очень – пожалуй, только Ольвор не проиграл бы ему: даже Рагнер был ниже Бранта Хамтвира на целую голову. У самого же Бранта голова вышла маленькой, личико (именно личико) смотрелось детским и глуповатым, руки казались длинными жердями, ступни – гигантскими. Этот молодой мужчина, едва достигший восемнадцати лет, служил королевским оруженосцем у посадника Ксгафё (коменданта крепости), всё время проводил не на балах, а в боевых тренировках. Звезды щедро одарили его воинскими талантами, напрочь обделив изяществом и обаянием, тем не менее он с угрюмым упорством (ведь рыцари должны!) слагал каждый день по стихотворению и без слуха-голоса фальшиво исполнял на лютне по одной оде.
Брант Хамтвир, граф королевских кровей, оказался столь же заносчив, как и Эгонн Гельдор. С высоты своего роста он надменно глянул на дальнюю скамью – и более ничего, зато герцог Хильдебрант Хамтвир вежливо кивнул головой и даже улыбнулся гостям герцога Раннора и Эккварту, но старой королеве он не сказал ни слова, не кланялся, не кивал и тем более не улыбался. Заняв свободную скамью, напротив королевы Орзении, Хильдебрант Хамтвир и его жена вели себя так, словно ее не существовало – королева отвечала тем же. Вскоре к родне спустилась Хильде, и с ней пришла мона Фрабвик. Перед церемонией омовением рук появилась Соолма с Айадой (собака всегда обедала, возлежа на полу возле Рагнера).
За спиной Маргариты, параллельно скамье, стоял длинный стол с пятью чашами, великими и не очень: с мыльной водой, с обычной, с «белой», от какой исчезали чернильные пятна, опять с обычной. Последний кратер наполняли ароматной водой. Господа парами следовали к столу, по очереди опускали в воды руки, (мужчины и женщины делали это с разных сторон стола), после, вытерев руки салфетками, в ожидании других читали про себя молитву (сложив пальцы домиком, перекрестив мизинцы и «уронив лицо в руки» – поднеся большие пальцы к подбородку, а указательные ко лбу). Таким образом, хозяин и хозяйка дома молились дольше других. Более Маргарита не замечала, чтобы лодэтчане молились где-то еще, за исключением часовни, посещаемой в полуденный час Веры. Далее, после церемонии омовения рук, проходили в обеденную; там прислужники помогали рассаживаться гостям.
В замке Рюдгксгафц обеденная была просторна, будто парадная зала. Вдали ее, на подиуме, как и в замке Альдриана Лиисемского, находился стол для знати – в открытом шатре о пяти куполах (шатре вождя). Только стол здесь был не прямым, а в виде раскоряченной буквы «П». Скамью во главе стола, похожую на трон для двоих, занимали хозяин и хозяйка дома, туда же могли усадить малолетних наследников.
До подиума, ближе к окнам, протянулся огроменный дубовый стол – в обычные дни за ним обедали прислужники, а на многолюдных пиршествах и гости тоже за ним кушали, даже аристократы. Свободное пространство залы отводилось под танцы, до того центр занимал буфетный стол, ломящийся от яств, откуда прислужники приносили угощение гостям и у какого наполняли кувшины. На стене, противоположной окнам, выдавались вперед два балкона для музыкантов. Ради сегодняшнего званого обеда Рагнер нанял арфистов.
Обеденная являлась самой роскошной залой в замках лодэтчан, гигантский дубовый стол и буфетный стол – ее неизменными атрибутами. В Рюдгксгафце обеденная, будто парадная зала короля, хвасталась полуколоннами из малахита, резным потолком с позолотой, подвесными свечными светильниками причудливых форм; зала казалась бело-красно-зеленой; пол ее был, как шахматная клетка, повернутая диагонально. В глаза сразу бросался неимоверных размеров камин, черный и зловещий: на нем, как и на фасаде дворца, пригрелись крылатые демоны, химеры и горгульи; черное знамя Рагнера, с белым морским змеем и веселой рожицей Смерти, достойно «красовалось» над очагом в достойной себя компании. Были в этой зале и два буфета, демонстрировавшие расписную и золоченую посуду; после часа Трезвения туда переносили с буфетного стола оставшиеся яства и кувшины. В тот же вечерний час дорогая посуда пропадала где-то в замке под надзором Линдспа Вохнесога, амфоры с вином прятались в погребе, но пивной бочонок не убирали до тех пор, пока его не опустошали или пока все не расходились из обеденной залы в начале часа Любви. Напольные мелодичные часы с красочным циферблатом помогали не нарушать распорядка времени. Их колокольчики звенели единожды, зато каждый час.
Местные мясные угощения мало чем удивляли орензчан, в отличие от рыбных. Иногда появлялись блюда не очень привлекательные на вид и странные на вкус, но лодэтчане облизывались и с удовольствием их вкушали. Ягодное вино пили столь же охотно, как вино из винограда, а также пиво – здесь веселый хлеб отнюдь не считался хлебом бедных, зато крепкое куренное вино аристократы Лодэнии в обществе пристойных дам не употребляли.
Сегодня, соблюдая приличия, Рагнер прошествовал за стол с супругой, а Аргуса попросил сопровождать Маргариту. С Енриити рядом шел принц Эккварт, довольный Лорко – с королевой Маргрэтой, не менее довольный и повеселевший Эгонн Гельдор пригласил засмущавшуюся Мирану. Брант Хамтвир ступал своими ножищами в обеденную залу без пары.
Аргус и Маргарита заняли стулья под сенью шатра, за тем столом, что был по правую руку Рагнера. Самое почетное место, конечно, досталось королеве, далее расположился ее «застольный муж», после него – принц Эккварта и Енриити, причем «быкоглазая прелестница» сперва оказалась рядом с Лорко, и тот ей по-дьявольски злорадно улыбнулся. Эккварт спас положение, пересев к нему, а Енриити переместив к мачехе, то есть к Маргарите. За Аргусом сидели Соолма, Диана Монаро и Линдсп. За левым от Хильде столом, за Хамтвирами, расположились Эгонн, Мирана, Магнус, Марлена и Пенера Фрабвик.
Лодэтчане пили из чаш, для орензчан поставили привычные для них бокалы, чему прислужники за большим дубовым столом непритворно дивились. Но сильнее прочих чужеземцев, уже второй вечер подряд, прислугу изумляла и пугала ангелоподобная Марлена, ведь кушала она при помощи двузубой вилки. Даже Мирана порой с ужасом поглядывала, как скромная, культурная, очаровательная Марлена подносит ко рту орудие Дьявола.
– Это причуды бронтаянцев, мона Вохнесог, – пояснил ей на лодэтском языке Эгонн, не ожидая, что «варвары-южане» его поймут. – В их медвежьем королевстве все блюда водянистые и разваренные настолько, что соскальзывают с ножа. Капуста – их любимейшая закуска… Не медведь должен быть их знаком, а заяц – трусливый и быстро убегающий.
Валора Хамтвир наградила его разъяренным взглядом, но ее опередил Магнус.
– Прошу меня извинить, Ваше Сиятельство, что вторгаюсь в беседу, – заговорил он по-лодэтски, – но не могу не заметить, что в Меридее храбрость бронтаянцев вошла в легенды. Разве Бронтая не побеждала в недавней войне, несмотря на то, что лодэтчанам помогала даже сверхдержава Санделия? А принижать отвагу достойного противника после победы над ним – стыд да глупость, – всё равно что принижать собственную доблесть.
– Ты кто таков? – разозлился Эгонн.
– Господин Магнус Махнгафасс, – улыбнулся ему тот. – Я родился на острове Утта, а моя супруга из Бронтаи.
– Аа… фф, ты проходимец… – фыркнул Эгонн.
– Эй, Эгонн! – повысил голос Рагнер, заметив их распрю. – Ты там чего моих гостей обижаешь?
– Я лишь повторил то, что ты всегда говоришь, Рагнер. Что бронтаянцы бежали из Лодэнии, как жалкие зайцы, какими они и являются.
– А я имею право так говорить! А ты – не рыцарь, с Бронтаей не воевал, капли крови не пролил за родную Тидию, равно как и мой братец, и как Зимронд тоже! Но ты первый треплешь свои языком, хотя за этим столом сидят трое, кто там воевал – и добился победы! Ты же им рожи корчишь да других моих гостей оскорбляешь! Чего ты, вообще, припёр…
– Рагнер, я не держу зла, – перебил его Магнус, – как и моя супруга. Заблуждения – свойственны людям, и мы относимся с пониманием к тем, кто их имеет. Заблуждения всего лишь остаются заблуждениями, и нас не принижают – не надо за нас заступаться. И тем более не надо портить прием пищи руганью – это не богоугодно и вредит здоровью. А вам, Ваше Сиятельство, я предлагаю продолжить общение после обеда. Я могу вам многое рассказать о прекрасной Бронтае – и заблуждения вас оставят.
– Обойдусь, – встряхнул белокурыми локонами Эгонн.
Повар тоже замял ссору господ – он приказал прислужникам принести следующее главное блюдо. Под плавную мелодию арф, трапеза за левым столом продолжилась в молчании, тогда как за правым столом царило оживление – Лорко талантливо живописал сказ о том, как он с Ольвором пленил героя Меридеи и четырех воинов-монахов при помощи ножичка да пустого ружья.
– Лорко, – посмеиваясь, сказал в конце его «оды» Рагнер. – Только Адальберти на глаза не попадайся более. Он мне сказал, что за то неуважение к его любимой Ориане, его мечу, если он тебя еще раз увидит – башку снесет этим самым мечом, – и ничто его не остановит. А он к Сатурналию уж будет.
– Рагнер, – задумчиво покривил шутовской рот Лорко. – А четвертина выкупу, енто скока будёт?
– Много, – блестел серебряными зубами Рагнер. – Но не скажу сколько: иначе наобещаю того, чего у меня пока нет.
– Неужто рон триста будёт? – радостно предположил парень, назвав сумму в золотых монетах Лодэнии.
– Не знаю… Лорко, пока забудь о выкупе. Я же сам золота еще не получил от Адальберти. А тебе я и так щедро заплатил за его меч. Тебе мало?
– Ну… я парень простой и скромной… Но так хочу горшочак золоту! Хоть натрогаться яга и наобжиматься с им, – мечтательно прошептал он. – И сказать: «Моёйнае золоту!».
– Лорко, может, ты гном? – задумался Рагнер.
Те, кто их понял, рассмеялись.
– Нет, ну правда: мелкий, лихой, везучий! И горшок золота тебе подавай!
– Я Лорко, – гордо заявил тот. – Бог ловкостей и обману. А у его былся и горшочак золоту, и Златовлавка тожа была. Златовласка у меня ужа имеатся, – улыбаясь, глянул он на Марили за дубовым столом. – Кстать, Рагнер, – понизил Лорко голос, – а дча тама за дика краса, а? Рыжа́я и зленоглазья, эка дракона, да?
– Вот, бабуля, жених из Лорко – ни к черту, – строго смотрел на рыжеватого парня Рагнер. – Его песнями не обольщайся: он их всем подряд поет.
– Не порть мне хоть этот вечер, Рагнер, – ответила королева. – Цыпленок старую курицу учить собрался!
– Коль я и видю здеся стару куряцу, – подал голос Лорко, – то тока тама, – указал он на Хильдебранта Хамтвира, носившего красный шаперон с петушиным гребнем, ведь знаком Хамтвиров был красный бойцовый петух. За дерзость Лорко заслужил очередную улыбку с больших губ королевы Маргрэты.
Меж тем Маргарита, являясь спутницей Аргуса, должна была за ним ухаживать. Тарелки, разумеется, у них были раздельные, но ей надо было выбирать для Аргуса лучшие куски и следить, чтобы его тарелка не пустела. Она, тихонько вздыхая, потянулась к миске с толстыми личинками и, зачерпнув их большой ложкой, положила «яство» Аргусу на тарелку. Тот загадочно улыбался своими полными, чувственными губами.
– Сэбя угозщадь не жэладь? Эдо вкусдно.
– Нет… Не могу… – честно сказала она. – Вчера я каких-то змей кушала, но черви – это уже слишком!
– Эдо нэ дчэрвь, – шире улыбнулся он и положил на ее тарелку одного червя. – Эдо хлэб. Пробуй. Пробуй, – почти приказал он. – Вкусдно.
Кроме ложек, вместо двух кинжальчиков, лодэтчане вкушали при помощи трех коротких ножей: один был прямым и с резьбой на конце, второй – с загнутым вниз концом и третий – с загнутым вверх концом. Подливы они промокали хлебом, как и орензчане. Маргарита разрезала «личинку» и, не без труда нацепив кусочек на нож, положила его в рот. Другой рукой она взяла на всякий случай салфетку, чтобы выплюнуть подозрительное яство, но червь, действительно, оказался вареным хлебом, да еще и безумно вкусным.
– Правда очень лакомо, – улыбнулась она Аргусу. – Лодэния не перестает меня удивлять.
Он тоже улыбался и смотрел на нее темными, томными глазами, немного помутневшими из-за испитого ранее с Рагнером куренного вина.
– Будто в Орэнзэ, – сказал он, глядя, как она кушает, неумело управляясь с «личинками» ножом. – Тъы внёвь вправё от мэня за зтол.
Маргарита ничего ему не ответила, лишь опять улыбнулась.
Напоследок, с началом часа Целомудрия, в Лодэнии пили из чаш похлебку – перетертую жидкую кашицу из овощей: горячую зимой и холодную летом. Горшок с ней ставили на столешницу буфета в обеденной. Вчера прислужники налили похлебку для орензчан в бокалы и любезно принесли их в Большую гостиную, но «чужеземцы-варвары» отказались от того, что пахло чесноком. Одна Маргарита, носившая в чреве дитя, уже проголодалась и с удовольствием испила «чесночной каши». Кстати, лук, чеснок, хрен и редьку в Лодэнии кушали даже изнеженные аристократки. Только капусту богачи здесь тоже презирали, ведь бедняки ее ели круглый год.
После обеда хозяева Рюдгксгафца повели гостей в уборные. Одни дамы пошли в помещение у часовни, другие в свои покои, а мужчины направились из проходной залы в соседнее с дворцом здание (то, что было с тремя сводчатыми проходами в парк), поднялись на второй этаж – там был длинный коридор, а в его конце – дверь в мужскую уборную.
Смотритель замка Линдсп Вохнесог остался следить за приборкой в обеденной, но успел шепнуть Эгонну Гельдору:
– Сегодня, в семь и две триады часа, у задней калитки.
Белокурый красавец кивнул и направился вслед за Рагнером. Он с ненавистью смотрел на его широкую черную спину и думал, что во что бы то ни стало соблазнит Мирану: во-первых, красавицу он страстно желал, во-вторых, страстно желал как-нибудь посильнее задеть Рагнера, если не унизить. Кары Эгонн Гельдор ничуть не боялся, ведь приходился королю братом по жене, а Рагнер всего лишь был его племянником, хоть и кровным. Охранителей опять же можно было нанять, даже охранителей с ружьями. Вот только соблазнение Мираны не казалось Эгонну полноценной местью – к ней его и так влекло.
Зато, спустившись в Большую гостиную, Эгонн увидел там супругу Рагнера – по-детски юную, субтильную, невзрачную Хильде. В полном одиночестве она стояла у витражного окна и печально смотрела на море. Идея, как отомстить Рагнеру, осенила Эгонна молниеносно.
– Герцогиня Раннор, – подошел к ней граф и вкрадчиво заговорил: – Дама Хильде, прошу покорно выслушать меня, ведь я ждал возможности поговорить с вами весь вечер… Зачем еще я терпел бесконечные грубости от вашего супруга, а сразу же не покинул этот дом? Всё ради надежды… на подобный миг.
– Надежды?.. – недоумевала кроткая, тихая Хильде и розовела под горячим синеоким взглядом.
– Вы сочтете это дерзостью… Но я дерзну и признаюсь. С тех самых пор, как я увидел вас на вашем венчании, то потерял покой! И хожу в этот дом по глупым поводам ради вас – добрая, набожная, безупречная дама Хильде.
– Я?.. – глуповато уставилась Хильде на Эгонна.
– Какая же это мука, если бы вы знали: видеть, что супруг вас ничуть не ценит. Смотреть, как он позорит вас, вашу и нашу семью, покидая свадебный стол, как возвращается с… какой-то чужеземкой, как попирает приличия – как срамит вас! Смотреть и быть не в силах что-либо сделать: у него все права на такое сокровище, как вы, дама Хильде, а я… Ах, как же вы прекрасны. Особенно ваши жгучие очи… что прожигают мое сердце насквозь.
– Мои очи?.. – оторопев и смущаясь, потрогала свои веки Хильде.
– Ох, если бы я мог, то немедля, в тот же миг, пал пред вами на колени, предложил бы вам руку и сердце – всё бы предложил ради вашей руки, – всё, чтобы однажды назвать вас «моя Хильде»… Быть… нет, не господином быть вам, а вашим слугой! Нет – рабом!
– Моим рабом? – ярче зарделись щеки Хильде.
– Но я могу лишь мечтать о подобном рабстве! Никогда я не признался бы вам в своих преступных чувствах, но сил уж нет! Сколько я еще могу терпеть унижения в этом доме и видеть ваши? В смирении я молю о встречах. О, не подумайте дурного: лишь бы видеть вас где-то еще… Мы бы беседовали… О большем я и не мечтаю!
Хильде молчала, краснея и смущенно отводя к окну свои глаза-угольки. Пару минут назад она твердо решила, что утопится в море, раз никому не нужна и никто ее не любит: ни муж, ни семья. Признание в любви от синеокого, прекрасного, как солнечный Феб, Эгонна Гельдора пролилось на ее сердце целительным эликсиром, но что делать и что отвечать она не понимала.
– Быть может, я напишу вам… – тихо ответила девушка.
Донеслись голоса – в гостиную входили мона Фрабвик, Марлена и Магнус.
– Я намерен вскоре удалиться, – шепнул Хильде Эгонн. – И удалюсь я самым счастливым из людей… ведь теперь у меня есть надежда.
Ничего не ответив, Хильде отвернулась к окну, но Эгонн, замечая ее улыбку, понял, что получит и письмо, и всё, что захочет, спустя пару свиданий. «Добиться взаимности от Хильде! От Хильде, воспитанной бабкой в монастырской строгости!» Поздравляя себя с тем, что «дельце» у него заняло три минуты, Эгонн сел на скамью, намереваясь покинуть этот дом сразу после прощания с королевой Маргрэтой. И полагая ночью же вернуться в него вновь.
