Три цветка и две ели. Второй том

– Мне уже тоже… На детей еще можно желуди тащить… И можно полить воском в воду – воск любой ответ знает.

– Какой умный воск! – не переставала ехидничать Соолма. – Всего-то воск, оказывается, спросить надо! И зачем глупые люди выдумали суды и университеты?! Впрочем, про суды я теперь знаю: чтобы обвинять невиновных, и отпускать насильников!

– А ты всё не успокоишься?! – разозлилась и Маргарита.

– Хочу, но не могу. Вьён прав – это было судилище над Лилией Тиодо. Отвратительно вспоминать! А еще мне мерзко вспоминать, как ты без устали ревела после насилия над тобой, но в перерывах между хныками и соплями соблазнила Рагнера, а в Суде ни разу не пожалела другую жертву – передумай ты и скажи Рагнеру, то вместо судилища восторжествовала бы справедливость, а Вьён и Рагнер остались бы друзьями! Тебя и сейчас совесть не мучает?!

– Не мучает… – тихо сказала Маргарита, терзая пальцы. – Говорю же, Нинно не мог. Он на Ульви сразу женился, едва раз с ней спьяну лег. И мучился потом – пока не сбежал в конце концов. А эта Лилия… Соолма, ну разве не странно? Она отказалась от охранителей, одна поехала во тьме через лес, ты не смогла ее осмотреть, собаки не смогли взять след насильника, ее кошелек был выпотрошен… Значит! – осенило ее. – Раз кошелек потрошили, то ценности искали! Одурманенный до бреда человек не стал бы ценности искать. Это точно был не Нинно! Если, вообще, кто-то был!

– Какая же ты дрянь!

– Не я, а она! Послушай же! Я помню себя после насилия… И ты помнишь. Разве я хоть раз в ратуше распустила волосы? А она распускала в нашей Оружейной! А ее корона из кос в Суде!

– Не продолжай! Меня теперь послушай, – сурово говорила в густом мраке своей спальни черная и свирепая лицом Соолма. – Рагнер занимался розыском, ты же в замке сидела. Раз у него нет сомнений, то я ему верю. А в ратуше ты была замужней – вот и носила платок, но с Рагнером при этом легла. Про тебя Гюс Аразак тоже сказал, что над тобой вовсе не надругался, а просто бросил и унизил любовник, ведь презирал. Сейчас я думаю, что он был прав. Любо это слушать? И еще я помню, на какое место Рагнера ты пялилась, едва его увидела, госпожа Совиннак! Ты бесишься оттого, что теперь для Рагнера не только ты обесчещенная красивая бедняжка, – вот и льешь грязь на несчастную женщину, какая безупречна в поведении, в отличие от тебя!

– Я пойду, – хмуро ответила Маргарита и начала завязывать мешочек с каштанами, но вдруг Соолма его у нее отобрала.

– О нет, как раз сейчас мне весело! Скажи, Диана, – засунула она руку в мешок, – сколько деток я рожу? – высыпала Соолма горсть в чашу. – О, смотри-ка! Один есть! – показала она желудь. – Что и надо было доказать! Неправда это: и твои желуди, и твои слова, и ты сама!

Маргарита ничего не стала ей отвечать. Она тоже достала горсть орехов из мешка, сунула добычу в карман платья, после чего не без труда поднялась и вышла из спальни Соолмы, оставив там всё, что принесла для ворожбы.

________________

Рагнер не спал. Открыв потайную дверь, Маргарита увидела освещенный полукруглый проем и, пересекши опочивальню герцога, взошла туда, в кабинет, по трем ступеням.

Кабинет Рагнера Раннора еще не превратился в захламленный чердак, но с каждым новым днем увереннее шел по этому пути «к совершенству»: ларь завалился свитками и бумагами, на полу, у печки, Айада свернулась калачиком среди своих игрушек (кабаньей кости с копытом, старой рубашки Рагнера и большой подушки), на многоярусную угловую полку страшно было смотреть – так ее нагрузили вещицами. Между свертками, ларчиками и книгами Маргарита разглядела подзорную трубу и янтарь с осой.

Рагнер сидел за столом, среди хаоса из бумаг, и что-то писал.

– Налеталась на метле? – повернулся он к Маргарите. – Быстро ты.

– Мы поругались с Соолмой. Она ведь науку чтит, а не всякое сильванское волхвование, – подошла Маргарита к столу. – Хочешь знать, сколько у меня будет от тебя детей?

– Давай.

Маргарита высыпала из кармана на пустой край стола свою «добычу».

– Опять попался! – расстроено сказала она, показывая на покореженный, наполовину почерневший желудь. – С этим уродом всего-то лишь три!

– Эй! – возмутился Рагнер, обнимая ее и сажая к себе на колени. – Наше чадо так не обзывай! Я буду любить даже горбатого карлика… Плоть – это тлен и песчинки, важна лишь жизнь души! Мне всё это Магнус еще в Элладанне как следует разъяснил и наглядно доказал собственным примером.

– Как же я тебя люблю, – прошептала Маргарита, целуя его в губы, после чего она обвила рукой его плечи и прислонилась щекой к его щеке. – А ты что делаешь?

– Считаю прибыль от своего торгашества… – тяжело вздохнул Рагнер.

– И как?

– Ну… я делаю крупные успехи. Даже грандиозные! Прогорел всего на десять золотых, а не на сотню, как в прошлый раз… Если так пойдет дальше, то третья ходка «Медузы» должна принести мне прибыль в восемьдесят рон! Кстати, всё белое вино Вьёна сразу разобрали. Жаль, его было немного, но это отличный повод прошмыгнуться завтра до него и отдать ему его долю.

– Помиритесь?

– Наверняка. Завтра особенный для нас день. Сорок второго дня Целомудрия, двенадцатого года, тридцать девятого цикла лет, Вьён пришел в этот замок и мы с ним впервые встретились.

Он немного помолчал и добавил:

– Я это помню, потому что потом меня повезли в Ло?нлвонц, на пятый день рождения Хлодии – и тогда я впервые ее увидел тоже. А завтра, уж почти сегодня, Хлодии будет тридцать один год. Быстро время летит…

________________

Вьён успел накурить белого вина на пятьдесят три бочонка, десять из которых Рагнер раздал в Венераалий и посчитал их купленными самим собою. Четверть прибыли за пятьдесят три бочонка составляла тысячу триста одиннадцать сербров и три медяка. Медные монеты Рагнер искать поленился и бросил в замшевый кошелек только серебряные.

Сорок второго дня Целомудрия «алхимики» впервые отправились работать на винокурню, а Оттольд Эккильсгог вместе с отрядом Рагнера поутру выехал на санях из замка. У Пустоши Рагнер свернул направо и совершенно один направился по лесной дороге к дому у озера, так как встреча бывших друзей не могла не пройти без унижения герцогского и рыцарского достоинств, швыряния в Рагнера ретортами и криков с нравоучениями про «гумноизм».

Ирмина тоже обиделась на Рагнера и не спустилась вниз, а старик Димий не обиделся и шепнул тому, что хозяин уж три дня как «шижит в шваём шерьшёге» и не выходит, только берет еду.

Рагнер без воодушевления сошел по винтовой лесенке на полуподвальный этаж и постучался в дубовую дверь.

– Вьён, это Рагнер. Я привез тебе твою долю за вино: четверть, как и договаривались… Я никому кроме тебя деньги отдать не могу. Стану каждый день приезжать, пока ты мне не откро…

Дверь распахнулась. Пьяный и всклоченный Вьён Аттсог, одетый в неизменный красный полукафтан, стоял на пороге, а за его спиной виднелась какая-то очередная чертовщина из «нечто чего-то». «Чертовщина» давно не бесновалась в «чертоге» этого алхимика, и Рагнер улыбнулся чудовищу из тряпок, трубок и сосудов, как дорогому гостю.

– Давай деньги, – буркнул Вьён.

– Герцог Раннор желает войти и говорить с тобой, господин Аттсог, – улыбаясь, сказал Рагнер. – Довольно, друг… Ты и так здорово унизил меня в Суде… Поговорим? Госпожа Тиодо уж съехала. И сейчас ясно, что всё равно ушла бы, как бы ты ни гремел перед ней свои рыцарским хозяйством. У меня так с Хлодией было, и когда я смирился, то перестал делать несчастным и себя, и ее. Ты тоже смирись с тем, что белоснежный толидонский цветочек не для тебя уродился – бывает…

Вьён зло посмотрел на Рагнера и, приглаживая серо-русые неопрятные волосы, холодно проговорил:

– Нижайше прошу подождать меня в гостиной зале, Ваша Светлость. Я приведу себя в порядок, чтобы не оскорблять ваши знатные очи, а то вдруг вы занедужите и в расстройстве разума совершите благородное деяние.

– Да ладно, всё еще дуе…

Вьён резко захлопнул перед Рагнером дверь. Тот снял берет, потер лоб у начала волос и пошел вверх по винтовой лестнице. В гостиной, на игровом столике у скамьи, позабыли миску с печеньем и чашку с теплым молоком. Рагнер понял, что Ирмина недавно была в этой зале, наверняка читала роман, но сбежала при его появлении так быстро, что даже позабыла про свои вкусности. Вздохнув, он положил кошелек с деньгами на столик у миски и отошел к окну. Ожидая Вьёна, Рагнер любовался белым небом, белым лесом и зеленью припорошенных елей на дальнем берегу белого озерца. Аттсоги высаживали по годовалому деревцу при рождении своих детей. Елочка «Ирмина» за двенадцать с половиной лет неплохо подросла – ее можно было назвать хоть и молодым, но вполне зрелым деревцем. Хвойная разлапистая громадина Вьёна вымахала выше ели старшего брата и догоняла отцовскую.

Вьён вошел в гостиную с мокрыми волосами и со Святой Книгой в руке – той самой: старинной, в полудрагоценной обложке из красной кожи и серебра.

– Что-то новенькое! – усмехнулся Рагнер. – Будешь мне святые мудрости проповедовать? А как же гумноизм?

– Гуманизм! Гуманизм – это человечность! Больше я хищного зверя учить человечности не собираюсь, как и читать тебе мудрости, святые или нет.

С пламенеющим ненавистью взором его пронзительно-голубых глаз Вьён подошел к Рагнеру и распахнул перед ним Святую Книгу – меж пергаментных, рукописных страниц ярко синела шелковая закладка с вытянутым меридианским крестом – таким же, какой Рагнеру вырезали на спине безбожники в Сольтеле.

– Чччервь… – процедил Вьён.

– Да я не знаю вовсе – почему она такой крест вышивала! – воскликнул Рагнер. – Я сам удивился, когда увидал!

Ничего не отвечая, Вьён закрыл книгу и, отойдя к скамье, отшвырнул ее туда. Его взгляд задержался на мешочке с деньгами, и он издал гортанный, булькающий звук, по какому стало понятно, что его едва не вывернуло.

– Ты накурил превосходного вина, – вздыхая, сказал Рагнер. – Его взяли по два сербра и три медяка за кружку. Возвращайся к делам. Я ждать не могу. Ненавидь меня, сколько хочешь, но винокурня более простаивать не может. Вьён, я нашел двух алхимиков. Им будет, чем заняться, кроме того, как курить вино, но если ты не образу…