Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

Глава XX

Любовь и сожаления

Все люди, согласно меридианской вере, рождались только с Добродетелями, но сразу, еще с младенчества, усугубляли шалостями свои порочные склонности, а с семи лет, когда человек четко разбирал разницу между праведным и дурным, значит, совершал поступки осознанно, крест как бы начинал крениться: Пороки тянули его концы вниз, Добродетели – вверх. Иногда проповедники прибегали к сравнению с лестницей: на каждой из четырех сторон или вырастала ступень вверх, к Небесам, или же вниз – к Аду. Ритуал единения помогал человеку в сопротивлении пагубным склонностям: крест стихий усмирял животное естество плоти, капелька крови Божьего Сына усиливала тягу к праведности. Не зря Добродетели и Пороки писали с большой буквы и сравнивали их с живыми тварями: под действием сил любви и вражды они, как живые существа, то росли, то слабли, а где-то между ними лежал божественный элементаль, полученный всеми живыми существами при зачатии и соединяющий Воду с Огнем.

Алхимики на основе знания искали чудесный эликсир, дарующий бессмертие или даже оживляющий мертвых. Они полагали ртуть Водой как любовь, серу – Огнем как вражду, их соединение, киноварь – символом чудесного эликсира. Смешивала же всё Соль – тот самый божественный элементаль. Суть Соли, чтобы создать эликсир, и пытались определить алхимики, конечно, работая тайно: Экклесия твердо знала, что «Соль» дарил только Бог и ее нельзя было получить на этом свете никакими алхимическими опытами. Сомневающихся в этом ждал костер.

Добродетель в кресте склонностей вовсе не означала, что она не переменится в Порок, ведь люди жили в грешном мире и пройти по грязи, не запачкавшись, никто не умел, – требовалось очищать душу молитвами, исповедями и дарами стихий, как омовениями плоть. Но усердные люди могли даже Порок обратить в Добродетель – поэтому душа и спускалась с Небес: для того чтобы стать воздушнее и после смерти плоти вознестись выше, однажды достигнув высот Божьего света. Дорогу к Богу прихожанам описывали священники-проповедники – они объясняли, как ощущалось начало Добродетели и как ее совершенство. Например, в восьмиду и час Целомудрия следовало не только хранить в нравственной чистоте плоть, но еще и разум: воздерживаться от сладострастных бесед, от блудных мечтаний, от произнесения скверных или двусмысленных слов. Вместо этого надо было пребывать в скромности, служить больным и увечным, больше молчать и думать о смерти и Аде. Началом Целомудрия считалось воспитание ума, равнодушного ко всем блудным помыслам и видениям. Совершенством этой Добродетели была чистота, зрящая Бога.

________________

Рагнер Раннор пришел после седьмого боя Толстой Тори, после окончания часа Целомудрия. За это Маргарита его мысленно поблагодарила – пусть и на маленький, но на один грех меньше. Тот, кто собирался стать губителем ее души в шестом рву Ада, постучался во вторую комнатку на третьем этаже с началом восьмого часа Любви.

Маргарита его впустила и отошла к высокому изножью своей кровати. Рагнер появился одетым в белую рубашку, выпущенную поверх черных, узких штанов – выглядел так, будто находился у себя дома, среди семьи. Его неровные волосы раскинулись по широким плечам. Он огляделся, крикнул в коридор кому-то что-то и ушел. Удивленная Маргарита вознесла хвалу Богу и только хотела затворить дверь, как он вернулся. В руке мужчина держал масляный фонарь. Пока он подвешивал его на потолочный крюк, Маргарита вернулась к своей кровати, встала у спинки.

– В темноте, значит, сидишь? – спросил Рагнер, прислоняясь к стене напротив девушки и складывая руки на груди. – Не стеснялась бы и попросила Геррату принести лампу. Или думаешь, что если монах выживет, то похвалит тебя за лишения и страдания?

– Он может и не похвалить. Он немного не такой… не такой, как все священнослужители, – постаралась объяснить Маргарита. – Он такие вещи иногда может говорить… Смущающие очень… Особенно от священника.

– Ты кого меня заставила сюда притащить? – удивился Рагнер.

– Нет, вы не так поняли… Он очень хороший: добрый и мудрый. Про всё на свете знает. Его же Святым зовут. Вы сами слышали от того наглеца на телеге.

– Ты часом не влюблена в этого монаха? – прищурил Рагнер глаза и скрестил голени.

– Нет. Как можно думать такое? – мотнула головой Маргарита. – Это же большой грех…

– Точно?

– Да…

– Кобылу твою привели… Она в конюшне. Жрет овес за троих: оголодала… А так – в порядке. Я ее сам осмотрел. Что с ней дальше делать?

– Отведите ее, пожалуйста, в тот зеленый дядин дом. Дед Гибих о ней позаботится.

Рагнер хохотнул, опуская руки.

– Я этому вонючему деду еще и подарки буду делать? За пять золотых монет?! Да я не со всякой дамой так щедр.

– Пожалуйста… – нежно попросила Маргарита. – Лишь мне и деду дорога эта кобыла.

– Ладно, – вздохнул Рагнер и, оттолкнувшись от стены, подошел к девушке. Он прижал ее к спинке кровати, обнял и стал искать своими губами ее губы.

– Подождите, как там брат Амадей? – отвернула лицо Маргарита, подставляя мужским губам щеку.

– Жив пока, – прошептал Рагнер, целуя ее за ушами и вызывая вихрь мурашек, что забегали по девичьей коже. – Нынче всё зависит от его сил. Посмотрим…

Маргарита закрыла глаза и, вспоминая смирившееся, одухотворенное лицо Арвары Литно, покорилась, никак не попыталась остановить ласки Лодэтского Дьявола. Прижимая к себе красавицу, Рагнер целовал ее губы, гладил ее спину и плечи, потом его рука перебралась вперед, нашла мягкую грудь и обхватила ее. Он чуть отодвинулся, не убирая руки, заглянул Маргарите в глаза и сразу после этого положил свою правую ладонь на ее левую кисть.

– Пойдем, – сказал Рагнер и потянул девушку к двери.

Он вел ее, держа за пальцы, до своей спальни. И на третьем этаже, и на втором, и на лестнице им встречались мужчины и женщины – начался отбой, и все разбредались по своим комнатам. Они смотрели на Маргариту с улыбкой. Она же пылала от стыда, но сопротивляться не думала.

________________

В своей спальне Рагнер отпустил руку девушки, подошел к радостно завилявшей хвостом собаке, стал ее гладить, говорить что-то ласковое и усаживать ее на подушку в углу. Успокоив свирепую псину, он снял с себя рубашку и полуголым вернулся к Маргарите, которая, робея подойти к уже разобранной постели, остановилась в шагах пяти от нее.

– Всё, Айада нам мешать не будет, – сказал Рагнер.

Первым делом он стал расплетать девушке косу. Близость его мужественного торса с повязкой на левом плече наполнила Маргариту страхом, в ее голове зазвучали мерзкие строки из стишков Блаженного – она захотела убежать, пока не поздно, но будто оцепенела.

– Ты очень красивая, – тихо сказал Рагнер, расправляя по ее плечам золотистые волны волос. – И совсем еще юная. Сколько тебе лет?

– Ск… оро пятнадцать ис… полнится, – еле выговорила Маргарита.

– А мне уже тридцать два. Я больше чем вдвое старше тебя…

Рагнер взял ее дрожащую руку и поцеловал ее.

– Не бойся. Я тебя обижать не буду. Здесь есть уборная, – он махнул головой на дверь в глубине комнаты. – Если нужно, то иди.

Маргарита помотала головой.

– Кушать, пить хочешь?

Она снова молча отказалась, желая, чтобы всё быстрее закончилось. Тогда он погладил ее плечи, спустил руки и обвел ими ее талию, потянул подол юбки вверх и стал освобождать девушку от платья и сорочки. Скоро она уж стояла перед ним в одних белесых, мешковатых, «сильванских исподниках», в коричневых чулках до колен и в старых башмаках. Рагнер смотрел на красавицу, не торопясь ее трогать, любовался ее грудью, водопадом волос и даже тем, как на ней сидят эти большие трусы со сборкой чуть ниже впадинки пупка. Потом он очень нежно поцеловал ее в лоб, скользнул ниже, припадая губами к синяку под глазом, и обнял тонкое тело. Забрасывая руки Маргариты себе на плечи, он стал ее целовать в губы так же, как на храмовом кладбище, – неторопливо и глубоко.

– Я всё-таки оторвал корку… – услышала она, когда Рагнер прервал поцелуи и приподнял голову. – Не больно?

– Нет… – ответила она и потрогала свою губу – короста под ее пальцами слетела на пол, а под ней оказалась здоровая кожа.

Беседу Рагнер продолжать не стал – он поднял девушку на руки и понес ее в красную постель. Уложив золотоволосую голову на подушку, он снял с Маргариты старые башмаки и чулки, затем, поглаживая ее живот, развязал шнурок на ее трусах и стянул их. С закрытыми глазами Маргарита дрожала от ожидания – Рагнер, сидя рядом, созерцал красоту благородно-бледной плоти перед ним, которую более не уродовала одежда. Наслаждаясь мягкостью девичьей кожи, он провел рукой по ее телу, направил ладонь через пупок к ее промежности, отчего девушка невольно стиснула ноги. Но его рука уже там оказалась – она начала гладить девушку между сжатых ног, в то время как большие губы обцеловывали ее шею и лицо. Привыкая и расслабляясь, Маргарита стала чувствовать, насколько ей приятны касания мужских пальцев…

Вскоре Рагнер встал с кровати. Сквозь полузакрытые веки Маргарита увидела, что он аккуратно повесил на спинку стула, поверх грязно-розового платья, ее уродливые трусы и начал полностью раздеваться сам. Свои штаны и белье он небрежно зашвырнул к рубашке, на перекладину для одежды.

Не в силах унять любопытства, она украдкой смотрела на тело Рагнера Раннора, пока он тушил свечи, – следы старых шрамов отметили и его ноги, но сильнее всего ее внимание притягивал меридианский крест, испещренный изломами в центре и окантованный узорными линиями по краям. Крест был неточной, неправильной формы – удлинялся в южной стреле и укорачивался в северной. На щитах иногда изображали крест, сдавленный с боков, с короткой западной стрелой и восточной, – иначе святой знак не вмещался от начала и до конца герба. Зачем было менять длины стрел на спине человека, где их никто не ограничивал, а тем более сокращать самую важную северную стрелу, Маргарита не понимала.

«Это сделали нарочно, – думала она. – Если бы это было распятие, то не осталось бы места для светил, какие целуют в знак своего смирения, страха и обещания более не грешить. Не понимаю, зачем укоротили северную стрелу, но это не может быть ошибкой. Кто-то резал ему шрамы несколько дней, стараясь и прилагая изуверскую любовь к своему рисунку, но ничуть не заботясь о человеке. Ему, наверно, жутко больно было… Никто по доброй воле не стал бы терпеть подобное, тем более такой далекий от Бога, веры и Экклесии человек. Ему крест точно не нужен… Да и так это странно: крест на теле, к тому же на спине. Зачем?»

Рагнер меж тем вернулся к кровати. Обжигая своим теплом ее похолодевшие бедра, он лег рядом с Маргаритой, набросил на них обоих пуховое одеяло, задвинул балдахин, погрузив пространство внутри кровати в густой полумрак. Сильное, мускулистое тело вдавило девушку в перины, однако ласки мужских рук дарили ей нежность. Закрыв глаза, Маргарита даже могла представить, что это ее супруг, только с плечами, отлитыми из стали и твердой спиной Лодэтского Дьявола. Но потом руки из нежных превратились во властные, движения ускорились, будто неспешный танец паво, сменившись на медленную тарду, переходил к еще более быстрым пляскам. Девушка полностью покорилась мужской мощи, в какой-то момент забылась и стала наслаждаться, а не просто принимать чужую волю и терпеть. Когда Рагнер приподнялся, она почему-то почувствовала себя опустошенной и слабой, словно он успел стать частью ее тела и предательская плоть захотела его возвращения. Она выравнивала дыхание, пока Рагнер, сминая ее грудь, оканчивал любовное действо. Исторгнув семя на край постели, он перелег на правый бок, повернул к себе Маргариту, положил свой лоб на ее лоб, как при первом поцелуе, и обнял ее щеку ладонью.

– Больше меня не боишься? – шепотом спросил он.

Маргарита пожала плечами.

– Ну хоть больше не дрожишь – и то ладно. А то я боялся, что ты сбежишь.

Он чуть отодвинулся, убирая с ее лица волосы, погладил синяк под глазом и поцеловал его.

– Он тебе идет, – сказал Рагнер, улыбаясь и показывая в полумраке серебряные зубы. – Та болячка на губе не шла и мешалась, а синяк весьма к лицу – подчеркивает цвет глаз. Мне будет его не хватать.

Маргарита снова промолчала.

– У меня шутки такие, – услышала она. – Не обращай внимания.

Он обхватил одну из ее грудей, стал ее гладить и сминать.

– Хочешь мне что-нибудь сказать? – спросил он, не убирая руки от ее груди.

– Не знаю… Может, спросить…

– Спрашивай, – сказал он и прижался ближе – мужская рука оставила ее грудь, скользнула вниз по спине и сжала другую мягкую округлость, а губы Рагнера начали ласкать ее шею.

– Ваша Светлость…

– Что? – приподнялся он и засмеялся. – Ваша Светлость? Ну-ка, Грити, скажи «Рагнер».

– …Рагнер, – несмело произнесла она (слышать свое уменьшенное имя от Лодэтского Дьявола ей казалось странным, а звать его самой по имени было еще более диковатым).

– А теперь повтори мое имя и задай свой вопрос, Грити, – прошептал он, продолжая целовать ее шею. Его пальцы опять нырнули в розовую расщелинку между ног девушки.

– Я хочу спросить… Рагнер, – не без труда выговорила она его имя. – О кресте на вашей… твоей спине. Откуда он?

Рагнер приподнялся и, вздыхая, убрал руку из ее промежности. Даже в темноте она увидела, что он нахмурился.

– Нет, не расскажу, – серьезно ответил он. – Тебе не стоит знать. Я не люблю об этом говорить и не буду… И тем более сейчас.

Он помолчал, разглядывая ее.

– Так… Настало время заняться тобой по-настоящему, – сказал он, усаживаясь на кровати. Маргарита похолодела, вспомнив слова кухарок о том, что он точит меч костями красивых любовниц. То, что Рагнер стал делать дальше, еще больше ее напугало – он перевернул ее на живот, притянул к себе и положил ее бедра на свои колени, словно собирался пороть розгами. Пытаясь понять, что он удумал, она смотрела широко раскрытыми глазами на его едва различимый в темноте широкоплечий силуэт и наклоненное лицо, спрятавшееся под длинными волосами.

– Расслабь тело, – потребовал Рагнер, трогая ее ягодицы одной рукой, а пальцами второй руки медленно проводя между ее половых губ. – Расслабь, говорю, и успокойся. И не бойся ничего, а то я вижу твои круглые глаза. Очень красивые, – с улыбкой добавил он. – Лучше отвернись, опусти веки. И ни о чем не думай. Когда ощутишь, что тебе приятно, то сосредоточься на этом чувстве и держись за него. Только о нем и думай. Я всё равно от тебя не отстану – буду хоть до утра тебя мучить… до утра следующей триады, то есть еще завтра целый день… Может, и дольше…

Он замолчал и продолжил очень медленно поглаживать ее промежность пальцами. Маргарита отвернулась и закрыла глаза. Вспомнив, как он уже до этого ее ласкал и как ей это было приятно, она отрешилась от всех мыслей – и неожиданно почувствовала пронзительные и сладкие прострелы, от каких немели ноги и пробирало до самого нутра. Она стала чаще дышать, затем чуть слышно стонать, замечая, что и мужчина тяжело дышит в возбуждении. Но он не спешил овладевать ею, дарил ей удовольствие и, созерцая ее наслаждение, сам получал его. Достаточно усладив взор, Рагнер вылез из-под девушки, оставил ее лежать на животе, сам же забрался сверху. Он крепко обхватывал Маргариту двумя руками – так, что у нее сбивалось дыхание, его нос водил по ее затылку и за ушами, большие губы то искали ее губы, то приникали к шее, усиливая волны сладких ощущений – будто зыбь на воде, вздымаясь всё круче, перерастала в морскую бурю. Вскоре волны блаженства стали захлестывать сильнее, пронзать глубже, доходя до сердца, – девушка уже вскрикивала и часто стонала в такт убыстрявшимся движениям. Рагнер сам начал постанывать и прошептал что-то на лодэтском, после чего опять очень крепко обхватил Маргариту, вмял ее в себя и уже медленно стал раскачивать ее тело своим: то вперед, вдавливая в постель, то чуть забирая с собой назад. Удовольствие поднималось откуда-то изнутри, заполняя плоть и придавая ей невесомость. Маргарита схватила в кулак простыню, чтобы не взлететь ввысь, как облако, или не растаять, как пар. Рагнер снова что-то прошептал ей на своем языке, перевернулся вместе с ней на бок, положил руку к ее промежности и надавил там. Другой рукой он примял одну из ее грудей, припал губами к тонкой коже за ушами и продолжил неторопливо двигаться, растягивая наслаждение. Маргарита забыла с кем она и где – волны из самой сладостной услады стали подниматься выше и выше, достигать сердца, плеч, шеи, а внизу живота появилось слабое ощущение теплого пузыря. Внезапно «пузырь» лопнул – ее тело пронзила судорога, а она сама резко дернулась – и в это же время Рагнер низко застонал и затих. Они оба молчали, слушая дыхание и биение сердец друг друга, по их ногам разливалась нежащая истома. Через пару мгновений Рагнер опять надавил рукой на низ ее живота, прижал девушку к себе, и продолжил очень медленно двигаться, вызывая новые, уже слабые волны удовольствия, от каких она вздрагивала и сжималась.

«Боже мой, – пронеслось в голове у Маргариты, – что Лодэтский Дьявол сделал со мной? Я ему душу всё же отдала? Колдовство? Похоже на колдовство, как-то темное и очень грешное… Черти в Аду меня теперь точно жалеть не станут…»

Рагнер ослабил хватку, но рук не убрал. Еще прижимая Маргариту к себе и проводя носом за ее ушами, он тихо заныл от удовольствия.

– Давно у меня так не было, – услышала она его шепот. – Ты сладкая, как сахарный сироп… или как медовое море. Я просто захлебнулся тобой.

Он страстно поцеловал ее в губы, отчего ее ноги вновь окатила легкая волна покалывающих мурашек. Рагнер почувствовал это и откликнулся тихим стоном.

– Девочка моя, – услышала Маргарита его шепот. – Сладкая маленькая девочка.

Рагнер переместился промеж ее ног, после чего, увлекая Маргариту за собой, он перевернулся на спину и устроил ее голову на своей груди. Лава золотых волос накрыла их обоих. Рагнер ничего больше не говорил. Вздыхая и натягивая одеяло, он погладил девичью спину и оставил руку чуть ниже – на приятной его ладони мягкости. Лодэтский Дьявол засыпал, и Маргарита тоже закрыла глаза.

________________

Проснувшись и открыв глаза, она увидела часть мужской груди, на какой лежала ее голова, плечо с повязкой и красные шелковые завесы балдахина. Синеватый, сумрачный свет говорил, что уже наступал рассвет. Маргарита слегка шевельнула головой и услышала:

– Извини, что разбудил. Но скоро мне и так пора будет вставать…

Девушка откинула голову вверх и получила поцелуи в лоб и бровь. Рагнер обеими руками обнял ее за талию, приподнялся вместе с ней на подушках повыше, чтобы ее лицо оказалось рядом с его лицом, неторопливо целовать ее губы и шею. Маргарита, еще наполовину пребывая в грезах, растворилась в сонной и сладкой неге. Скоро, возбужденная ласками и поцелуями, она вновь отрешилась от всех мыслей. Ее сознание утекало в иной мир, порой замирая – и тогда сладостные волны скользили по ее ногам к мизинцам. Закрыв глаза и отдавшись удовольствию, она часто дышала и стонала, пока ее целовали и гладили. Губы мужчины прижимались к ее шее, порождая вихри гуляющих по позвоночнику мурашек, а его руки путались в струящемся золоте ее волос – и даже легкая боль оказывалась приятной. Не открывая глаз, Маргарита почувствовала, как ее положили на спину. Руки Рагнера ловили ее груди и трогали начало ее промежности, усиливая прострелы наслаждения. Волны услады стали подниматься выше и выше, сбивая сердце. Как и вчера, она ощутила, что некий пузырь уже полон негой – еще немного – и он лопнет, изольется блаженством. Девушка стала прогибаться навстречу мужскому телу, чтобы быстрее достичь этого. Тогда Рагнер навалился на нее, вжал ее в постель и жадно поцеловал ее стонущие губы.

Он замер, будто решил отдохнуть. По телу девушки от промежности и по ногам разливалось парализующее тепло. Он и она тяжело дышали, но оба еще не достигли удовлетворения. Маргарита открыла глаза и встретилась с его горячим взглядом, от какого у нее свело низ живота. Глядя ей в глаза. Рагнер сделал одно сильное, резкое движение в ней навстречу, и как ночью она содрогнулась всем телом, задергалась, издавая стон, вторивший его низкому стону, и схватила его за спину; Рагнер, замирая и расслабляясь, упал на Маргариту – обнимая ее, он зарылся лицом в ее волосы, и она ощутила его дыхание на своей шее. Вскоре, не приподнимаясь, Рагнер нащупал одну из девичьих грудей и собрал ее в своей ладони. Маргарита всё еще не чувствовала пальцы на ногах. Не открывая глаз, она трогала его спину и рубцы меридианского креста.

– Как тебе мой подарок? – тихо спросил ее Рагнер.

– Подарок? – удивилась девушка.

– С мужьями ты до конца любовного удовольствия не доходила ни разу – это я еще вчера понял. Так что скажешь? – поднял он голову и посмотрел на Маргариту. Его лицо в тени упавших волос оказалось непривычно добрым. Глаза напоминали карамель, теплую и тягуче-сладкую.

– Не знаю, что сказать, – смутилась Маргарита. – Что это было? Колдовство?

Сверкая серебром зубов, Рагнер от души рассмеялся. Не покидая ее тела, он приподнял девушку и, обнимая ее, перебрался к подушкам в изголовье кровати.

– Дьявольское колдовство, ты хочешь сказать? – широко улыбался Рагнер, поворачивая их обоих на бок. – Этому, как ты говоришь, колдовству меня Соолма научила. Я был ее первым и единственным, не подумай, – уточнил он. – Просто она не считает, что любить свою плоть – это ее осквернять.

Упоминание о Соолме было некстати – Маргарита, как наяву, увидела ее острые, словно кинжалы, черные зрачки.

– Не бойся Соолму, – понял ее страхи Рагнер. – Она ничего тебе не сделает. Соолма мне близка и родна, но связь у меня с ней скорее как с подругой… Она мне что-то вроде матери или сестры, с которой можно лечь… Я люблю ее не как любимую, и она это прекрасно знает. У меня, кроме тебя, и другие дамы были, и она слова им не сказала. Так что – не бойся.

«Мать или сестра, с которой можно лечь…» – покоробило девушку.

Рагнер нежно погладил волосы и щеку Маргариты, еще раз поцеловал ее в губы и откатился на спину.

– Так бы в тебе и жил, – вздыхая, произнес он. – Но надо прогуляться с Айадой, а то она разобидится.

Его глаза заблестели, и он повернул голову к Маргарите.

– Хочешь, покажу тебе что-то смешное? – спросил Рагнер. – Только тихо, – приложил он палец к губам. – Смотри, – прошептал он, приподнялся на кровати и немного раздвинул балдахин, показывая черный собачий нос: Айада с умилительной мордой, навострив уши так, что они даже выгнулись друг к другу, сидела прямо перед красной завесой, готовая в любой момент излить на хозяина всю свою любовь. Узнав Рагнера, она тут же бросилась на него сквозь штору – и он, не давая собаке запрыгнуть на кровать, едва успел ее перехватить.

– Ну как тебе это? – спросил Рагнер, широко улыбаясь и наглаживая собачью морду. Айада млела от удовольствия: раскрыла пасть, высунула язык и показывала огромные зубищи.

– Давно она там? – ужаснулась Маргарита.

– Нет, подошла, когда мы закончили. Тихо подкралась, да? – нежно говорил Рагнер собаке, пока трепал ее за ушами. Потом он перешел на лодэтский, и Айада отошла в угол к внушительной миске, из какой принялась шумно лакать воду, а Рагнер покинул постель и стал одеваться.

– Это очень умная собака, – говорил он Маргарите. – И преданная. Это даже не собака… Это дертаянский волк. В неволе едва размножаются, потому что суки принимают своего хозяина за вожака и… мужа, что ли… – улыбнулся Рагнер. – И хранят ему верность, других женихов к себе не подпускают… А кобели не уживаются с человеком – рано или поздно захотят оспорить право быть главным. Вот поэтому эти собаки так редки… Айаду я взял уже двухгодовалой, когда воевал за Лаарснорсдажд. Три года уже прошло или даже больше с тех пор… Айаде уже шестой год пошел… Значит, уже четвертый год, как она со мной. Такие собаки – гордость горной Дертаи. Щенки стоят груды золота. Когда погиб ее первый хозяин, тоже рыцарь, ее многие хотели взять себе, но никто не мог ее приручить. Она тосковала и тихо умирала, а когда к ней приближались, рычала. Я не знаю как, но мне удалось. Я просто стал с ней разговаривать… беседовать без слов: посылать ей мысли – она стала их принимать, а потом и я стал ее чувствовать… Это не так, как что-то четкое и явное. Просто я знаю: рядом она или нет, спит или притворяется, чтобы мне не мешать. Ну и прочее…

Слова Рагнера производили обратное впечатление на Маргариту, чем он желал ей внушить. Она вспомнила, что продавший душу Дьяволу герцог наверняка питается с этой собакой с пола. И то, что он читает собачьи мысли, тем более мысли волчицы, еще сильнее походило на признак демона или одержимого им.

Рагнер оделся и сел рядом с Маргаритой на кровать.