Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том
Сын Магнуса Умного подарил новую колокольню храму, следующий герцог Лиисемский в который раз решил преобразить фасад храма Благодарения. Свой окончательный вид первый храм Элладанна приобрел пять циклов лет назад – тогда же и стал приходить в упадок: город разрастался – и новому герцогу Лиисемскому захотелось новую Главную площадь, куда более вместительную, новый грандиозный храм и новую колокольню с самым большим во всей Орензе колоколом. Он так поднял сборы, что в Элладанне случился бунт. Многолюдность города из достоинства превратилась в бедствие для власти герцога. Когда восстали и преторианцы, подкупленные богатыми горожанами, тот пошел на перемирие с бунтовщиками, – так возник патрициат Элладанна, так началось возведение городской ратуши, а в ней колокольни. В те же года статуя Святого Эллы покинула Элладанн и перебралась в монастырь, расположенный по дороге в Нонанданн: новой городской верхушке не нравилось наблюдать калек и странников с почерневшими руками, от которых к тому же разило гниением, ведь патриции не могли отгородиться от народа замковыми стенами, как герцог Лиисемский. Конечно, священники из храма Благодарения поначалу не желали отдавать статую святого мученика, но новая власть Элладанна приказала не впускать в город больных огневицей как прокаженных. В итоге и духовенство уступило патрициату, но предупредило – город останется без покровительства Божьих сил, о чем горожане еще пожалеют. Герцога Лиисемского, при котором произошло изгнание Святого Эллы из его дома, прозвали в народе Олеа́р Жди Беды. Даже красивейший храм Возрождения не смог перебить это позорное прозвище, с каким Олеар Лиисемский вошел в Историю.
Первым, однако, пострадал сам храм Благодарения – из сакрального места поклонения он превратился в обычный святой дом; его некогда поражающая воображение архитектура к сороковому циклу лет смотрелась излишне тяжелой и мрачной. Храм остался славен лишь благодаря библиотеке при семинарии с редчайшими книгами – кроме знаний, всё остальной оказалось тленным и старомодным для потомков. Тем не менее Альбальд Бесстрашный пошел проверенным путем: подарил своей столице новое здание мирского суда. При Альдриане Красивом расширили три главных дороги Элладанна до расстояния в тридцать шесть шагов и построили крытый рынок – книжки книжками, вот только их величие внутри, а не снаружи. Правители, избранники Божие, проводники его замысла и сами в некотором роде полубожества, понимали, что их наследие должно удивлять и восхищать прежде всего глаза подданных, да не меньше чем чудеса Создателя.
________________
Восьмида Смирения близилась к окончанию. Без учета вечера, когда случился штурм Элладанна, для Маргариты пошел седьмой день пребывания в плену. Прошло четверо суток с тех пор, как Синоли и Нинно отпустили на волю, и заканчивался пятый день, но от Ортлиба Совиннака не было вестей. Никто не являлся, чтобы спаси Маргариту, несмотря на прощальные заверения Синоли и на ее собственные горячие мольбы в часы Веры и Трезвения.
К седьмому дню плена девушка стала привыкать к «варварам» и уже не шарахалась от них. Она приходила на трапезы к их началу, когда народа было мало, потом возвращалась на третий этаж, дожидалась окончания часа и спускалась убирать опустевшую обеденную залу. Кушала она с края стола, и ни разу у нее не возникло затруднений: едва она подходила к своему месту, его сразу освобождали. После завтрака и приборки она получала от поварят ведро теплой воды для омовения; перед сном девушка довольствовалась тем, что в своей спаленке протирала тело водой и куренным белым вином. Геррата ворчала, что зря переводится ценный товар, но перед отбоем всегда заносила пленнице чашку, доверху наполненную этим омерзительно пахучим, крепчайшим напитком.
Благодаря Лорко, Маргариту прозвали Госпожаня. Теперь все ее так звали, даже Хельха и Геррата. Последняя пока не узнала о происшествии с поваром, добродушно общалась с «гостьей герцога» и подкармливала ее вкусностями, если они появлялись. Гёре, сторонясь «мятляньи, чёртовки и вёдьмы зленоглазьей», вел себя равнодушно. Эорик проникновенно поглядывал на Маргариту, но не досаждал. Лорко не упускал случая подкатить и подшутить над ней. Еще она стала замечать, что с каждым новым обедом Аргус становится заботливее. Герцог Рагнер Раннор не искал с ней общения, а когда они случайно встретились на лестнице в день меркурия, он задал госпоже Совиннак пару коротких вопросов и сообщил, что останки ее прислужницы после сожжения погребли во дворе дома на улице Каштанов, в отдельной могиле под крестом, а не в общей. Палачам за их презренное ремесло огонь и крест не достались – тела Эцыля и Фолькера просто сбросили в помойную яму, поскольку никто не желал с ними возиться. Узнав о незавидной участи палачей, Маргарита сильнее подивилась заботе о покойнице, незнакомке для варваров-лодэтчан, и искренне поблагодарила герцога Раннора. За четыре после медианы дня Лодэтский Дьявол ни разу не смотрел на свою пленницу с желанием, и она успокоилась. Другие мужчины из ратуши могли откровенно пялиться, что-то говорить или свистеть, но никто из них не пытался что-либо делать и не приближался.
Свою жизнь в плену Маргарита могла бы назвать приемлемой, если бы не страх – она всего боялась, понимая, что зависит от чужой воли – как Лодэтскому Дьяволу вздумается поступить, так и будет, а на его благородство надеяться не приходилось. К прочим неприятностям, еще и Гюс Аразак перебрался в ратушу, заселился в комнатку на втором этаже и, так как его тетка знала, где достать любую снедь, стал работать в снабжении войска съестными припасами. Из-за этого он часто бывал в кухне; когда Маргарита прибирала обеденную залу, то порой сталкивалась с ним. Гюс, как и остальные, получил приказ не приближаться к пленнице герцога и следовал ему, вот только он с откровенной злобой смотрел на Маргариту и выискивал любую возможность, дабы досадить ей. Однако он успел лишь вылить воду из лохани на пол да измазать буковый стол воском, после чего крепко огреб от Герраты, сам всё вычистил и более пакостить в обеденной зале не смел.
Синяки ко дню венеры начали зеленеть и исчезать. Остались лишь темные пятна под глазом, со стороны виска, и небольшая засохшая ссадина на нижней губе. Платок по-прежнему скрывал обольстительные волосы Маргариты от посторонних глаз, но он раздражал всех женщин, живших в ратуше. Они считали, что так она показывает свое превосходство над ними: тычет им в лицо, что замужем, хотя муж неизвестно где. Маргарита сама недоумевала: где же ее супруг. Бросить он ее не мог, значит, погиб, – с таким убеждением, рыдая по ночам в подушку, она засыпала в одинокой спальне на третьем этаже. Богатая фантазия чего только ей не рисовала – например то, что Ортлиба Совиннака, если он остался жив при штурме Северной крепости, убил Идер Монаро. А утром ей опять хотелось надеяться на чудо – на то, что сегодня любимый супруг появится и попытается ее спасти.
Вечер сорок третьего дня Смирения стал для захватчиков Элладанна восьмым вечером после удачного штурма города. Эту «медиану» лодэтчане решили отпраздновать, и по окончании обеда в залу собраний набилось еще больше людей, чем обычно. Расходиться они не планировали до полуночи. Маргарита, подметая пол в обеденной зале, слышала музыку, женское пение и взрывы хохота. В кухне еще шуршал Гёре, поскольку лодэтские вояки, не считая мужчин-поваров себе ровней, брезговали отдыхать за кружкой пива рядом с «самым важным чоловеком», но Хельху и Геррату за тот же труд уважали и всегда были рады их обществу. По той же причине Геррата раздавала еду: с ней здоровые и страшные мужики не пререкались, а на слова Гёре не обратили бы внимания и «потёрзали бы стоко хлебов, скоко бы цмогёли» – так говорила эта длинноносая женщина с большой родинкой над большим ртом.
Закончив уборку, Маргарита отнесла в кухню метлу и, уже покидая обеденную залу с намерением сразу последовать на третий этаж, столкнулась на ее пороге с Аргусом.
– Пъойдём цо мной, – сказал он, останавливаясь в дверях. – Выпёй ц нами. Хватид скудчадь навёрху.
– Я не пью ничего… одни чисты воды… – в замешательстве ответила Маргарита. – Я к себе пойду.
– Общениём ц нами гнузшаца? – спросил Аргус таким тоном, что девушка опешила. – Это дчесть для плённика, эцли ёго за зтолом цо всэми кёрмят и односяца дак, как к тёбе. Будь благодарна.
– Я весьма благодарна… – ответила Маргарита, хлопая глазами и отыскивая причину для отказа. – Просто…
– Пъойдём, – завел Аргус руку за ее спину и подтолкнул девушку к выходу. – Тъи цо мной, нидчего нэ бойзя. Выпёй кружку пиво и пъойди навёрх. Я бёщаю.
Маргарита не решилась больше протестовать, и покорно пошла с Аргусом в Залу Торговых собраний.
Раньше девушка никогда не была там, где заседали могущественные богачи, решая, как им стать еще могущественней и богаче, но и она поняла, что зала собраний сильно переменилась. Теперь в огромной комнате все стулья стояли как попало; на массивном столе с резной кровлей, за каким ее муж проводил заседания, разложили закуски, кружки и бочонки, а на трон под соколом герцогов Лиисемских забралась Эмильна. Свесив одну ногу через подлокотник, она играла на лютне и чарующе пела на непонятном для Маргариты наречии. В залу принесли подушки и бросили их на пол, втащили столики и несколько покрытых коврами скамей со спинками. На одну из них упал Аргус и сказал Маргарите сесть рядом, следом девушке вручили громоздкую деревянную кружку с пивом. Лорко послал пленнице воздушный поцелуй, Эорик печально посмотрел, Гюс Аразак мерзко ухмыльнулся. Маргарита поняла, что сотворила глупость, придя сюда, но она верила Аргусу и надеялась, что он сдержит свое обещание: скоро отпустит, не причинив ей зла.
Поднимая двумя руками тяжелую кружку, она сделала несколько глотков пива, когда, переговариваясь, рядом с ней на скамью уселись двое мужчин. Аргус приобнял девушку и притянул ее к себе, подальше от этих двоих. Маргарита не знала, чем отвечать, – она хмурила брови, а Аргус ей улыбался; его томные глаза подернулись мутной, пьяной пеленой. Эмильна, не прекращая петь, пускала в Маргариту отравленные стрелы из своих черных, злых очей. Сама несчастная пленница чувствовала себя так же, как за столом герцога Альдриана: уйти нельзя и терпеть мочи нет. Всё, что она могла предпринять, – быстрее допить пиво, что и стала делать.
Осушить в короткий срок двенадцатую часть ведра ей оказалось непросто. К тому моменту, как она выпила половину кружки и уже хорошо захмелела, Аргус стал наваливаться на плечи девушки, пригибать ее тяжелой рукой и ближе притягивать к себе. Пальцы мужчины начали легонько поглаживать ее плечо.
– Не надо, – сказала Маргарита, пытаясь высвободиться.
– Эй, я дак тебя защищаю, – ответил Аргус и его большой палец опять погладил плечо Маргариты.
– Пустите, – скривилась она, пытаясь сбросить его руку, и он опустил ладонь ей на талию.
– Я нидчего тебэ нэ сдёлаю, – прошептал Аргус – и рука со шрамом сползла еще ниже. Маргарита вскочила, он же попытался ее удержать. Кружка упала на пол, пиво пролилось на платье, но девушка вывернулась, освободилась и бросилась к выходу. Путь ей преградил бородатый здоровяк с повязкой вместо глаза. За ним еще с десяток мужчин встали, и они начали полукругом подходить к Маргарите. Она затравленно огляделась: Геррата не шелохнулась, чтобы ей помочь, Хельха сидела в обнимку с жутким Ольвором и виновато прятала глаза, Эмильна, оборвав пение, наблюдала. Эорик вышел, Лорко смотрел исподлобья и посмеивался, Гюс Аразак скалился, а Аргус довольно улыбался.
– Садизь, – приказал он. – Я бещал тебэ, дчто пъойди к сэбэ, кёгда допить одну кружку. Садизь, – он кивнул на место подле себя и свою руку, лежавшую на спинке скамьи. – Цадизь, говёрю!
– Так нельзя! – пыталась достучаться Маргарита до окруживших ее людей. – Я замужем! Выпустите меня!
Ответом ей был хохот – издевательски смеялись и те, кто понимал орензский, и те, кто его не знал.
– Муж к тябе не пазпёшат, Гаспожаня! – выкрикнул Лорко. – Ненужная ты ёму! Сыщай новага музжа – и дялов-та.
– Что я вам сделала? В чем я виновата? – глядя по сторонам, начинала плакать Маргарита. – Я просто хочу уйти, и всё.
– Ты пленница, – злорадно ответил Гюс Аразак. – И будешь делать, что мы хотим, а не то, что хочешь ты.
Головорезам надоело стоять: они схватили Маргариту с двух сторон, намереваясь подтащить ее к Аргусу, но он им что-то устало проговорил, и девушка оказалась свободной. Люди из прохода расступились – она тотчас кинулась туда. В коридорчике, от залы собраний и до парадной залы, столпились те, кто только подошли. Маргарита пробиралась сквозь широкоплечие силуэты и деревенские кафтаны, нарочно встававшие у нее на пути. Она услышала в непонятной речи слово «Госпожаня», и кто-то хлопнул ее по заду, после чего раздался смешок. Когда она в конце концов оказалась в полутемной парадной зале, то скользнула в тень к неосвещенной стене и спряталась за колонну, желая быть подальше от мужчин, что-то громко здесь обсуждавших. Стоял гул лодэтской речи, похожей на звон схлестнувшихся клинков. Усмотрев высокую черную фигуру в плаще и черную собаку, Маргарита, огибая залу, побежала в полумраке за колоннами – мимо уборных, к лестнице на спасительный третий этаж. Цель была близка, когда непонятная сила повалила ее на пол – Маргарита едва успела выставить руки и не добавить к синякам на лице разбитый нос. Затем нечто тяжелое, карябая когтями спину через платье, придавило Маргариту к полу и зарычало ей в ухо.
– Айада! – послышался голос Рагнера. Он звал собаку и говорил с ней по-лодэтски. Та напоследок что-то негромко прорычала, словно пригрозила Маргарите, что в следующий раз точно с ней разделается, и отпрыгнула.
– Ты живая? – спросил Рагнер, поднимая девушку. – Она тебя покусать не успела?
– Нет! – ответила Маргарита несчастным от обиды голосом – обиды и на Аргуса, и на псину Лодэтского Дьявола.
Ладони и колени начинали наливаться болью, сзади на шее, под платком, тоже зудело. Она потрогала там, проверяя, есть ли кровь. Когда она поднесла пальцы к лицу, то они оказались окрашенными красным. Собака Айада мирно сидела рядом с хозяином и мела по полу острым, толстым хвостом; на ее счастливой, свирепой морде светилось выражение исполненного долга и ожидания награды. Она бесстрашно выдержала полный ненависти взгляд Маргариты.
– Дай гляну, что там у тебя, – вздохнул Рагнер и полез за спину девушки, а она отшатнулась от него. – Прекрати, – раздраженно произнес он. – Я тебя голой видел и на всё уже посмотрел. Не веди себя глупо.
Он развернул Маргариту к себе спиной, поднял край ее платка, у шеи, и сразу же опустил его назад.
– Не нужно здесь бегать, – сердито сказал он, давая понять, что пленница сама виновата. – У Айады в повадках ловить тех, кто бежит, – это для собак ее породы любимая игра. А еще эти собаки обращают в бегство даже лося и, когда догонят его, то вгрызаются ему в горло: так что тебе еще повезло, что Айада уродилась милейшей душкой. Просто царапина, – заключил он, разворачивая расстроенную и поникшую Маргариту к себе лицом. – Ты что, пиво пила? – строго спросил он. – Там? – кивнул он на залу собраний. – Говорил тебе, сиди тихо у себя в спальне. Одни бедствия от тебя… – повторил он любимую фразу тетки Клементины. – Пошли со мной, – вздохнул Рагнер. – Обмыть надо бы твою царапину – Айада по какой только грязи не шастает. И мне поговорить с тобой нужно.
В спальне герцога Соолма недобро зыркнула на гостью, но без возражений удалилась, когда Рагнер ее об этом попросил. Собака устроилась в углу у окна, на своей подушке: положила большую голову на лапы и грустно смотрела на хозяина, который никак не оценил ее охотничье мастерство.
Рагнер усадил Маргариту за стол с шахматной доской и неоконченной партией на ней, принес влажную салфетку, достал с полки какой-то пузырек. Он встал за стулом девушки и, обнажая ее шею, снова задрал платок.
– Наклони голову, – приказал он.
Она думала, что он протрет ей кожу водой с вином, – сначала так и было: он поглаживал ей затылок влажной салфеткой, но затем до ее ноздрей донесся острый запах терпентинного масла, и затылок так сильно защипало, что Маргарита невольно втянула воздух ртом.
– Приятного мало: как каленым железом, зато не загноится, – ответил ей Рагнер. – Мой старший брат умер в горячке от подобной царапины, так что лучше три минуты потерпеть, чем три дня мучиться перед концом. Теперь быстро заживет…
Он молчал, чуть дотрагиваясь до шеи Маргариты. Прикосновения его рук были нежными – заботливо, даже трепетно, он прижигал ее царапины, не желая причинить боль. Она стала ощущать, что он любуется ее тонкой, белой кожей и изгибом шеи, стала чувствовать, что его глаза снова становятся горячими, – тепло разлилось по ее спине и позвоночнику, вызывая, будто от холода, мурашки. С широко открытыми, полными страха глазами Маргарита ждала, что он вот-вот поцелует ее затылок, и судорожно соображала, как себя вести, но Рагнер вскоре отошел. Убрав масло на полку и отбросив салфетку на подоконник, он сел за стол напротив нее.
– Умеешь играть в шахматы?
– Плохо, – ответила Маргарита, прогоняя из головы страх.
– Раз так, – стал расставлять фигуры Рагнер, – ты мне подойдешь. Я играю отвратительно…
– Вы плохо играете в шахматы? – удивилась Маргарита. – Мой супруг был уверен, что вы отлично играете. У вас столько побед в войнах…
– Вот именно поэтому. Мой друг, из Лодэнии, учил меня мастерству этой игры, еще когда я был крайне юн, но за следующие шестнадцать лет я всё позабыл. На настоящую битву эта забава ничуть не походит и ее правила бесполезны. А мой друг ни разу, вообще, ни с кем не дрался, зато отлично воюет на доске и всегда попрекает меня тем, что я так и не понял, как двигать эти дурацкие куклы.
– Мой супруг тоже хорошо играет… – не зная зачем, сказала Маргарита.
– Наслышан… Премного наслышан. Приступим?
Шахматные фигурки, искусно вырезанные из белой кости и обсидиана, изображали меридейские войска: пехотинцы, туры, конники, рыцари, короли. Ничего особенного, кроме фигурок полководцев, которые, как и в домашнем шахматном наборе Ортлиба Совиннака, превратились в двух мудрецов или в кого-то похожих на них: со свитком под мышкой, без трости, но с маской в руке. Белый мудрец, державший маску козла, из-за бородки клинышком напоминал Маргарите ее супруга, только стройного – как на портрете из парадной залы темно-красного дома. Жутковатый черный мудрец имел голову козла, а в руке держал маску с лицом человека, непохожую ни на графа Шанорона Помононта, ни на кого-либо другого, кого Маргарита знала. И всё же маска кого-то ей напоминала – догадка вертелась рядом, дразнила и, как юркая птаха, умудрялась ускользать. Лицо на маске казалось жестоким, хотя не лишенным благообразия, и на Альбальда Бесстрашного тоже никак не походило. Девушке не понравилась эта фигурка: даже трогать ее ей не хотелось.
– Это ваши шахматы? – спросила она.
– Нашел в этой спальне. Весьма занятные козлы. Тебе какой по душе?
– Конечно, белый…
Как гостю Рагнер изначально отдал ей «белое войско», и она сделала первый ход. Несколько минут они играли молча, затем Рагнер проговорил:
– Седьмой день, как ты здесь, а твой муж не объявился. Что думаешь?
– Я говорила, что не уверена, придет ли он. Может, он даже мертв, – прикусила Маргарита здоровую сторону нижней губы.
– С такой отметиной, как у него на черепе, мертвецов мы не нашли… – переставил черного конника Рагнер.
– Аразак? – грустно усмехнулась Маргарита.
– Аразак. Появился в Тронте и изъявил желание помочь за вознаграждение… Он нам много чего рассказал: о городе и его слабых местах, о градоначальнике и вашем новом доме… Ну и о тебе.
– Даже знать не хочу, что этот человек вам рассказал, – ответила Маргарита, срезая черного конника Рагнера своим белым мудрецом.
– Неужели? – спросил он по-меридиански. – Аразак сказал, что ты была неграмотной… прачкой работала, что соблазнила того, кто на сорок лет тебя старше, вышла за него замуж сразу после траура. Ах да… Градоначальник еще от бывшего супруга тебя избавил – он же стал помехой. И убил твоего первого мужа тот человек, который, по твоим словам, надругался над тобой, – незаконный сын градоначальника. Еще Гюс считает, что ты и тот незаконный сын давно стали любовниками и он решил избавиться от тебя первым, пока ты не избавилась от него, как от первого супруга… Что скажешь?
Маргарита сжала губы от праведного гнева.
– Да никогда я не работала прачкой! – возмущенно ответила она на меридианском. – Я и медной монеты не получила за стирку тех проклятых простыней! Это выручка семьи была… А в замке я честной посудомойкой трудилась. Начистила, должно быть, тысячи тысяч тарелок! И супруг старше меня не на сорок лет, а на тридцать восемь с половиной. Ложь! И остальное – ложь! Хотя, нууу, – замялась она. – Про образование… Это правда – мой меридианский не очень хорош, а остальные науки и искусства еще хуже, особенно вышивание.
– Не знаю, как с вышиванием, – ответил Рагнер по-меридиански, – но на языке Святой Земли Мери́диан ты говоришь неплохо, – задумался он. – Так что же твой супруг? Сильно он тебя любит?
– Да не знаю я! – вскричала Маргарита, перешла на орензский и постаралась себя успокоить. – Как можно другому в голову залезть? Он непростой человек, – посмотрела она белого шахматного мудреца и на маску козла в его руке. – Не такой, как я. Я не знаю, из чего состоит его любовь…
Они продолжили играть молча. Первой не выдержала и заговорила Маргарита:
– А Гюс Аразак не рассказывал вам о крысе? Наверняка не рассказал, что он Гюс I Помойный.
И Маргарита с радостью поведала, как Аразак с ее помощью уселся в мусорный бочонок.
Рагнер едва сдерживал смех. Его глаза подобрели, и в них появилось озорство.
– Теперь понятно, – широко улыбался он, показывая серебряные зубы, – почему он тебя так ненавидит. Я думал, что там чувства, но теперь понятно…
– Он меня чуть в бочке за это не утопил, – зло говорила Маргарита, вспоминая тот летний полдень. – Схватил с приятелем в курятнике – и они потащили меня к тунне, что стояла рядом. Я уже почти утонула, но смогла с пояса Аразака снять кинжал и… Сквозной шрам, какой у него на предплечье, и порезанный палец на другой руке, – это моя работа. Но если бы не Ортлиб… – грустно добавила она, – то меня всё равно бы утопили: их было двое и они были намного сильнее меня. А Ортлиб услышал крик Аразака, поднялся к курятнику и одним ударом повалил его приятеля, а сам Аразак сбежал, расталкивая женщин и сваливая их с лестницы. Вот так мы с Ортлибом и познакомились, – вздохнула она. – Он меня из той бочки на руках вынес… – прослезилась она от благодарности мужу и утерла уголок глаза.
Рагнер задумчиво глядел на нее.
– Что же он сейчас не спешит?
Маргарита пожала плечами.
– Я не знаю, может ли он вам помочь… Если может, то предать, проиграть войну, отдать вам Лиисем ради одной женщины, пусть и любимой… Я не уверена, что он пожертвует всем ради меня, – призналась Маргарита в своих страхах и незамедлительно стала защищать мужа: – Ну а вот вы… Вы бы пришли за супругой на его месте? – ехидно поинтересовалась она. – Проиграли бы войну ради жены?
– Даже не сомневайся, – ответил Рагнер, глядя Маргарите в глаза. – И ради своей супруги тоже, хотя я ее не люблю и совсем не знаю, но она моя жена. Мой долг беречь ее и ее честь, поскольку это и моя честь. Может, поэтому я ошибся в твоем супруге. Я сужу людей по себе и по своим друзьям. Все делают эту ошибку… – задумчиво постучал он пальцами по шахматной доске. – Мне сказали, что он очень гордый. Надеюсь, это не ошибочно…
В молчании они стали доигрывать партию, но через три хода Маргарита не выдержала и горячо заговорила:
– Это лишь слова! Окажись вы на его месте… Болтать легко!
Рагнер с интересом на нее посмотрел и, ухмыляясь, помотал головой.
– Зачем ты оправдываешь супруга? Он не стоит этого. Когда человека берут в плен, как шахматного короля, то он проиграл – всё: конец игре! И плати выкуп за свою свободу или свободу тех, кто тебе дорог. Я сделал щедрое предложение твоему супругу – сказал, что твоей чести ничто не грозит. Поверь, даже дамам из первого сословия не всегда так везет, тем более дамам из третьего. А он, нет чтобы поспешить тебя выручать, испытывает твою удачу и мое терпение. Здесь все считают, что твой супруг забыл о тебе, бросил тебя. Не самые благородные и порядочные люди, мои вояки, и те считают, что жену надо бы побыстрее вызволить, а раз столько времени прошло, и муж всё не идет, то уж и не объявится. Что бы он ни мыслил… Я не могу этого понять. Он же прекрасно осознает, что с тобой тут могут сделать… или уже делают каждый день. Он должен был появиться, даже если ничем не может помочь, хотя бы попытаться… И где он?
Маргарита не смогла ничего возразить. Произошедшее в зале собраний стало следствием того, что ее считали ненужной мужу, а значит, ненужной и герцогу Раннору – то есть доступной для них самих. И чем дальше, тем сильнее к ней будут приставать все эти мужчины, которых только в ратуше проживало около тысячи человек.
