Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

Возвращаясь домой, она заглянула в храм Благодарения. Послушник передал ей, что брат Амадей отсутствует, и тогда, желая после визга младенцев немного умиротвориться благодатной тишиной кладбища, Маргарита попросила провести ее к могиле бывшего мужа – там она увидела Марлену, отчищавшую от грязи стелы отца и брата. Девушка-ангел заметно повзрослела: стала молодой женщиной – и согласно своему возрасту, и внешне тоже. Она сняла траур, что носила полгода, да отчего-то казалась одинокой и несчастной, как вдова. Маргарита, вместо приветствия и прочих слов, крепко ее обняла.

Потом подруги вместе возвращались к Главной площади, кутались в свои плащи и рассказывали друг другу новости. Точнее, Маргарита рассказывала о том, как опять всё в ее жизни резко переменилось.

– А сейчас мы живем в небольшом доме из желтого кирпича на улице Каштанов, – улыбалась она. – Я там счастлива: никто нас не донимает, никаких торжеств, где я бы опозорилась. Ортлиб говорит, что тоже всем доволен. И он мне правду говорит – я это точно знаю. И собаки его довольны. И Тини, прислужница. Но больше – никто! – засмеялась Маргарита. – А мне всё равно. Я целый день занята хозяйством – совсем как ты. Только мне нужно кормить аж пять человек, без меня самой! Двое из которых – мужчины, и они едят как три женщины, и еще четыре борзые не хуже нас питаются.

– Ты его правда любишь? Совиннака?

– Вот от тебя я этого точно не ожидала услышать! Ты замужем за Огю Шотно!

– Да… Но я не выходила за него так поспешно, как ты…

– Ну и что, что поспешно! – сказала Маргарита, перепрыгивая через сковавшуюся корочкой льда лужу на Северной дороге. – Я ни разу еще не пожалела. Ни разу! Что бы мне ни говорили, Ортлиба просто никто не знает так хорошо, как я. Со мной он – другой человек.

– Хорошо, если так, – уклончиво ответила Марлена. – Я за тебя рада.

– Марлена! Ты что-то недоговариваешь!

Но Марлена молчала.

– Ну, если ты за нас рада, то приходите с мужем в гости. Мы будем отмечать Матронаалий и день рождения дочки Ортлиба – придет вся моя родня и подруги Енриити. Я хочу, чтобы и ты пришла!

Марлена еще немного помолчала, а затем ответила:

– Брат Амадей говорит, что я должна рассказать тебе о своих мыслях и не таиться. Меня мучают страшные подозрения о смерти брата. Я… Когда господин Совиннак на кладбище выражал мне соболезнования, то сказал: «Он умер, не почувствовав боли»… Так мне сказал твой супруг. И сначала я не придала этому значения, но вечером оказалось, что Огю не знал, какая именно рана была у Иама. Он и подумать не мог про такую странную рану у черепа… Так откуда, если Огю не знал о ране, мог знать градоначальник? Ведь когда он появился в нашем доме, то Иам был уже одет и на носилках!

Они дошли до Главной площади. Маргарита с непонятной для себя тревогой посмотрела на ратушу, где, после проводов Иама, ей более не довелось побывать. Мрачная, неприступная и закрытая для посторонних она напоминала Маргарите ее нынешнего мужа.

– Ты ошибаешься, – уверено ответила она. – Ортлиб – весьма умен. И наблюдателен. От него ничего не скроешь. И он докапывается до мелочей. Наверняка он всё разузнал. Мне про рану болтливый Раоль Роннак сказал. Может, и ему тоже. Они же оба были на успокоении.

– Может… и так… – неохотно согласилась Марлена. – Я не спорю: о господине Совиннаке ты верно говоришь. Он докапывается до мелочей, любит обо всем знать… Я никогда не подумала бы на него, если бы не ваше венчание. Всего через полторы восьмиды! Когда он сделал тебе предложение?

Было пасмурно и холодно. Если Марлена и видела румянец стыда на лице подруги, то он сошел бы за проделки морозца, не выдав ложь.

– Ортлиб как-то навестил меня у дяди, когда приезжал в Суд. Впервые зашел в свой день рождения… Мы разговорились… Потом он еще раз пришел. Пока я траур носила, видела его всего пять раз! А уже потом, когда сняла… Марлена, пожалуйста, – взмолилась Маргарита, – ты не должна меня осуждать. Я твоего брата знала всего день. И, извини, не с самой лучшей, должно быть, стороны! Он напился на свадьбе, подрался, угощал всех так, что без денег остался, и мне пришлось свое кольцо отдать – его теперь Ульви носит! А еще он меня кирасу через весь город чуть не заставил тащить. Прости, я старалась, но так его и не полюбила… Если бы он вернулся, то я снова старалась бы. Я сильно хотела, чтобы наша с ним ложь стала правдой, но… не вышло… Не думай, что я была рада его смерти… или плохо о нем вспоминаю. Хорошее тоже было, а главное среди этого хорошего – это ты. За знакомство с тобой я буду вовек ему благодарна. Я именно это хотела сказать над огнем – как тебя люблю, но постеснялась… не желала казаться навязчивой. И платья поэтому не забрала – не из неблагодарности… Мне… даже не знаю, как объяснить… было стыдно уйти более богатой… Я не считала, что заслужила те красивые наряды, ведь лгала тебе… лгала без злого умыла или корысти и не хотела, чтобы ты думала обратное.

Они остановились неподалеку от эшафота – дальше их дороги расходились. Прощаясь, бывшие сестры взялись за руки.

– Я постараюсь прийти, – сказала Марлена. – Правда, не обещаю.

– Пожааалуйста, – как можно жалобнее проговорила Маргарита. – Мне так тебя не хватает. Сильно не хватает. И не всё у меня хорошо… Енриити и Диана меня люто ненавидят. И Идер, наверно, тоже. И Альба, собака Ортлиба, до сих пор рычит, хоть я ее и кормлю! А Ульви и Беати будут весь день с малышами. О тетке Клементине и о сужэнах, Оливи и Гиоре Себесро, если они явятся, я, вообще, молчу. Не люблю их обоих… Приходи, умоляю. Девятнадцатого дня, после полудня. Я всего настряпаю. И тоже хочу за это подарок – тебя. А Огю с Ортлибом будут играть в шахматы, как раньше. Ортлиб скучает по этому, хоть и не признается, чтобы меня не расстраивать.

Марлена, слегка поджав губы, улыбнулась и кивнула головой. На прощание подруги обнялись даже крепче, чем при встрече.

Дома Маргарита не решилась спросить мужа о том, что тот знает о ране Иама, о «санделианском поцелуе». Ее собственная ложь подруге заставляла гнать неприятные мысли прочь и не бередить прошлое. Вспоминая про признание мужа в убийстве герцога Альбальда, Маргарита тем более не хотела задумываться о подозрениях Марлены, – это было еще страшнее, чем зайти в затхлый, темный, безлюдный подвал. Это было, как если бы в углах того подвала притаились чудовища.

________________

Кроме празднеств, отмечаемых по солнечному календарю, существовали другие, зависевшие от лунного календаря и не имевшие никакого отношения к меридианской вере. С одними из них Экклесия боролась, другим не препятствовала. Похожие на маскарады Вакхалии, Фебалии, Нептуналии то справлялись, то нет, – в основном такие торжества были лишним поводом развлечься. Альдриан Лиисемский как раз почитал Фебалии, на каких он изображал бога искусств, а знатные красавицы развлекали его гостей игрой на музыкальных инструментах, театральными постановками и чтением стихов. Вакхалии тайно праздновали неженатые мужчины, приглашая девок, наряженных жрицами плодородия; другие холостяки шли ночью в бани или лупанары. Летние Нептуналии сопровождались морскими, речными или озерными прогулками, на зимние Нептуналии моряки и рыбаки обыденно выпивали в тех же банях. Лишь три празднества прочно укоренились в традициях меридейцев – и все три были исключительно женскими.

На Дианаалий незамужние девушки, достигшие возраста невесты, ночью, в полнолуние месяца Дианы, собирались у одной из подруг, гадали на суженых, детей и замужества. Конечно, Экклесия запрещала ворожить, да и ночные бдения, к тому же в полнолуние, не сулили ничего хорошего, и всё же, как правило, матери безбоязненно отпускали дочерей повеселиться в Дианаалий, зная, что колдовства там не будет вовсе, зато хихиканья и смеха друг над другом – хоть отбавляй.

На Церераалий, в ночь, когда месяц Юпитера сменялся месяцем Цереры, собирались уже замужние дамы – подруги и родственницы всех возрастов. Они запирались в доме, где не было ни мужчин, ни детей, ни незамужних девушек, приносили вино для себя и угощения для других. На этой встрече обсуждались разные неловкие вопросы, какие постеснялись бы поднимать в повседневных беседах: более старшие женщины делились опытом и просвещали тех, кто недавно вышел замуж. Перед началом празднования все клялись душой на Святой Книге, что ничего из сказанного по секрету разглашено не будет, после женщины болтали всю ночь, выпивали, смеялись и перемывали косточки супругам, поэтому их мужья, мягко говоря, Церераалии не жаловали, пытались не отпустить жен из дома, да и детей мужчинам не хотелось нянчить всю ночь. Однако обычно такие кроткие меридианки давали жесткий отпор всем тем, кто пытался запретить им Церераалий, – поводов для радостей женщины и так имели немного, а это празднование было одним из самых любимых. Экклесия сначала боролась с Церераалиями, клеймила их «ведьмовскими оргиями», – и всё зря. В конце концов даже священники сдались и «пошли на перемирие»: осуждать Церераалии проповедники не перестали, но, признавая некую сомнительную пользу от таких встреч да учитывая столь смягчающее обстоятельство как новолуние, по итогу духовенство закрыло глаза на этот обычай.

К Матронаалиям Экклесия не имела нареканий. Во-первых, эти торжества справлялись днем, в первый день месяца Юноны, во-вторых, никак не прославляли языческих божков древних людей, в-третьих, проходили открыто: матери получали подарки от мужей, детей и воспитанников, в ответ устраивали застолье, на каком всех щедро потчевали, даже слуг. Название же произошло от почетного слова «матрона» – так могла себя величать только благородная особа, бескорыстно берущая на воспитание девочек из знатных, обедневших семей. Матрона находила и женихов своим подопечным, а те, до конца ее дней, присылали бывшей покровительнице подарки, – далее зародившийся среди аристократов обычай приглянулся незнатным сословиям, видоизменился и превратился в празднество матерей. Патроналии, отмечаемые в первый день месяца Юпитера, празднества отцов и покровителей, почему-то не прижились в качестве больших торжеств ни в одном из королевств Меридеи.

Маргарита, дважды вышедшая замуж до наступления месяца Дианы, упустила свой Дианаалий. Церераалий на втором году сорокового цикла лет выпал в ночь с тридцать четвертого дня Веры на тридцать пятый день, вот только тогда Маргарите собраться было не с кем, да и некогда: Беати и Ульви ожидали разрешения от бремени, с теткой Клементиной она не хотела обсуждать свою личную жизнь, с Дианой Монаро и подавно, Марлена еще носила траур, а сама Маргарита занималась обустройством нового дома. Матронаалий совпадал с весенним равноденствием и с четырнадцатилетием Енриити – самым важным из всех прочих дней рождения в жизни любой девушки. Маргарита пока не имела детей, зато у нее была падчерица, поэтому она решила, что имеет полное право считать это празднество своим и обязана устроить для дочери супруга памятное торжество.

Она начала заранее закупать яства: вырезку копченого окорока, паштет из зайчатины, засахаренные вишни и многое другое, но не санделианские апельсины. Весь день накануне Маргарита провела в кухне – и результатом ее труда кроме двух мясных блюд стало «дерево изобилия». Она соорудила большой сладкий пирог по рецепту Нессы Моллак: из пряничной массы росло разноцветное хлебное дерево, а на его ветвях можно было найти и вафельные листья, и плоды из пончиков, и печенье, и цукаты, и конфеты. Енриити осталась равнодушной к подарку мачехи. Не интересовалась она и тем, что за стол ожидал ее гостей: для этой невесты жизнь окончилась, ведь мечты о танцах с Арлотом Иберннаком растаяли, как снег на улицах города.

И вот наступил девятнадцатый день Смирения, солнечный и теплый. Он обещал возвращение долгожданной весны и скорое цветение миндаля – день восторжествовал над ночью, солнце над луной. Пока же Элладанн берег свое бесподобное, цветущее платье. Девушки в доме на улице Каштанов такому примеру не последовали и, несмотря на то, что их богатые наряды в жемчужинах и самоцветах остались в прошлом, убрали себя столь прелестно, что порадовали бы даже взор короля. Новоявленная невеста облачилась в красный наряд с длинными рукавами-крыльями и шлейфом, распустила свои чудесные каштановые волосы и украсила их тонким обручем – веночком с фальшивой позолотой. Маргарита оделась в бледно-голубое платье, почти белое, приталенное и узковатое в юбке. Рукава тоже были длинными, но не расширенными к низу, а спускающимися до колен трубой. На торжествах замужней даме дозволялось иметь открытую прическу, однако белый головной убор Маргариты не оставил видимым ни одного золотистого волоска.

Принарядившиеся девушки ждали гостей. Сначала Маргарита переживала, что мало всего приготовила – намечалось не менее пятнадцати гостей, включая подруг падчерицы. Когда к концу первого часа никто не пришел, она стала огорчаться, что слишком расстаралась.

– Ну что ты так изводишься, – утешал ее муж. – Если надо, то я всё съем. Я и так уже толстый – никто не заметит, если еще толще стану.

Маргарита не могла не улыбаться ему с благодарностью. Когда она уж думала, что совсем никто не подоспеет, то услышала звук подъезжающей повозки, и скоро дом на улице Каштанов наполнился шумом, людьми, младенческим криком.

– Еле вас сыщали! – пожаловался дядюшка Жоль, вваливаясь, снимая плащ и лобызаясь с Ортлибом Совиннаком в щеки. – Забралися вы в дикую глушь, ну и ну! Эка нарочное! Три раза мимо езжали! Да еще Филипп заплутал в этих каштанах, хоть и бывался тута! То ли наш малец сторон свету не разбирает, то ли точно, поди, истинна правда всё ж таки глушь!

Ортлиб Совиннак посмеивался в усы.

– Не так хорошо ты знаешь этот город, Жоль Ботно. Не то что я!

Дядя Жоль привез свои мудреные маринады. Пока Маргарита миловалась с голубоглазой Звездочкой, тетка Клементина хозяйничала в гостиной и кухне, выставляя закуски на стол, а также проводила по мебели пальцем, заглядывала в углы и недовольно трясла оборками чепца. Беати и Ульви занимались малышами. Жон-Фоль-Жин получил в подарок от Маргариты посеребренную застежку с ангелом, так как серебро являлось его счастливым металлом. Случись ей дарить подарок в более счастливые времена, то она разорилась бы на диамант – счастливый камень этого ребенка, но теперь драгоценности стали чете Совиннак не по карману. Добрый дядюшка Жоль, конечно, сделался вторым отцом и для Жон-Фоль-Жина – теперь у него было уже пять детей по сердцу. Из-за сего богатства Клементина Ботно кривила рот и закатывала глаза, а ее муж радовался и махал на сварливую супругу рукой.

Синоли, Нинно и Филипп расспрашивали Ортлиба Совиннака о новостях из Нонанданна, желая узнать: состоялось ли решающее сражение. Еще они обсуждали нового градоначальника и говорили, что всё повидал Элладанн, но такого отродясь не знал. Бывший градоначальник в ответ благодушно щурился. Затем прибыла красная телега Гиора Себесро. Суконщик привез мать, сестру и племянника, появившегося в день рождения своего отца – шестого дня Смирения. Мальчика, родившегося на рассвете, назвали Люксà, что означало «светоносный»; Гиор стал его вторым отцом. Люксà получился темноволосым, как все Себесро, но симпатичным до умиления. Оливи прискакал, опоздав на две триады часа, так как тоже заблудился. В приподнятом настроении и не без злорадства он сообщил, что при новом градоначальнике сразу получил разрешение на нотариальное дело. Последней появилась чета Шотно; Марлена добавила на стол рыбу в горчичном желе, ореховый десерт и тутовую наливку. Подружки Енриити не нанесли даже короткого визита. Довод, что дом непросто найти, ее не утешил.

– Ничего, дочка, – сказал ей отец. – Может, всё станет лучше, чем было. Не унывай. А таких подруг на порог не пускай. Запомни, никогда не прощай и никогда не забывай! Считай, что повезло: избавилась от навоза! Уж лучше жить без друзей, чем под коровником!

Восемь с Филиппом мужчин, десять женщин и три младенца еле поместились в гостиной за заставленным угощениями столом. Четыре борзые собаки улеглись у ног хозяина. Енриити из-за Гиора Себесро воспаряла духом и что-то радостно щебетала этому черноволосому человеку с лошадиным лицом.

После долгой трапезы, когда стол разобрали, Огю Шотно и Ортлиб Совиннак взяли по бокалу тутовой наливки и достали шахматы. Филипп в свои одиннадцать пробовал ухлестывать за Енриити: он принес маленькую флейту и порадовал всех тонкой, пробирающей до души мелодией, но Енриити под эту песнь пошла танцевать паво с Гиором, чем сразу разбила сердце подростка, – Филипп обиделся, хотя старался не подавать вида. Беати танцевала с Оливи, а Синоли с Ульви. Тетка Клементина и Деора Себесро сплетничали весь день. Залия при них казалась обычной, только молчаливой. Нинно пришлась по душе компания столь же несловоохотливого Идера Монаро. Больше Нинно не смотрел на Маргариту пронизывающим взглядом, осознав, что она по-настоящему любит своего толстого и немолодого мужа.

Пока Ортлиб Совиннак сражался с Огю Шотно в шахматном поединке, Маргарита сидела рядом с мужем на скамье и следила за фигурками воинов. Супруг уже с полгода как учил ее «седьмому рыцарскому мастерству», и она запоминала, что он делает и почему. Нарушая правила Культуры – «не проявлять чувств на людях, холодно принимать знаки внимания супруга и никогда не подавать их первой», Маргарита положила кисти рук Ортлибу Совиннаку на левое плечо, туда же уткнула подбородок. Кроме нее за игрой наблюдала Марлена. Дядя Жоль в это время качал малютку Жоли и рассказывал ей, пока еще несмышленой, сказку о сбежавшем блинчике:

– Накатал сызнова бока непоседливый блинчак, рад-радешенек! Глянь тута: старый волк дремает. И нет бы всё ж таки катить блинчуку подальше́е, да он, глупыш, всё хвастует: «Я блинчак сладкай и жирнай, из тесту белу да на молоку пышно квашеный, бока мои румяны и сам я, что из золоту ценного. Я из дому от мамки и папки в лес насбёгал, там меня заяц гнал – не догнал, медведь меня тама хватал – да бок лишь примял, врана я совстречал – он спустеньку меня поклёвал, попался мне змиев клубок – отожрали с добрый кусок, хитрый лис меня обманум глотнул – да я новёхонький стался и от него убежался! И от тебя, старай седой волк, тожа сбёгу!» А волк как хвать блинчик – и пожрал уж вовеки глупого, хвастуливого непоседу!

«Матушка и мне эту сказку часто сказывала, – отстраненно думала Маргарита. – Я и боялась, и знала, что она ни за что не даст съесть меня страшным лесным зверям. И сейчас так же хорошо, как в ее объятиях: я с семьей, с подругами, рядом любимый муж – и он тоже меня в обиду не даст, даже волку не даст. Чего еще желать? Лишь того, чтобы этот день никогда не заканчивался… Идеально счастливый день!.. Последний счастливый день…»

Она испугалась промелькнувшей мысли, с негодованием отбросила ее – и почувствовала спиной холодок. Оглянувшись, Маргарита увидела каменное лицо Гиора. Но испугало ее другое: на короткий миг ей показалось, что его черные глаза вспыхнули ярко-красным огнем, а затем пожелтели. Когда мужчина опустил веки и снова их поднял, то его глаза опять стали привычно черными. Он дернул ртом на одну сторону и отошел от окна к Енриити и Диане. Маргарита вскоре забыла о странном, мимолетном явлении, решив, что это игра света, блики из-за заката, отраженные в столь же необычных, сольтельских глазах Гиора, как и его малокровная кожа.

Гости разъехались в седьмом часу, задолго после наступления темноты. Маргарита едва начала вместе с Тини наводить в доме порядок, как супруг подхватил ее на руки и унес на второй этаж, в их спальню.

«Идеально счастливый день», – засыпая, думала Маргарита.

________________

Тот идеальный день, действительно, оказался последним безмятежным днем. К вечеру двадцатого дня Смирения все в Элладанне узнали, что в решающей битве войско Лиисема сокрушено – погибло не менее сорока тысяч защитников Нонанданна. Город еще держался, но его осадили. Выжившие в том кровавом и страшном бою пехотинцы убегали из войска. Их расцветастые истории о том, как земля тряслась, извергая молнии и огонь, приумножали ужас горожан. Много семей исчезло из Элладанна: люди стремились уехать вглубь Лиисема, разуверившись в победе над врагом и больше не желая защищать свои дома. Все только и говорили, что после взятия Нонанданна пройдет пару дней и Лодэтский Дьявол будет у стен их города.

К концу второй триады Смирения в Элладанн вернулись остатки войска вместе с полководцем Лиисема: они бежали из Нонанданна, прорвав осаду и потеряв множество людей, а город вместе со всеми пушками и оборонительными орудиями бросили на разграбление врага. Вернувшиеся воины выглядели измученными усталостью, болезнями или ранениями. Их осталось не более пяти тысяч человек. Удачливый Раоль Роннак пережил и последний бой, и осаду, и прорыв, – воротился с войском из Нонанданна, но более не захотел служить в пехоте. Двадцать седьмого дня Смирения он возник на пороге дома управителя замка, нежданно попав на сорокалетие Огю Шотно. Марлена уговорила мужа помочь другу своего брата – так, благодаря ей, Раоль стал преторианским гвардейцем.

В Элладанне градоначальник Диорон Гокннак объявил третий призыв. Мужчины, что не остались равнодушными, вышли на защиту города. Гиор Себесро купил себе и своему гнедому рысаку панцирную защиту, стал вместе с верным другом частью легкой конницы. Синоли, Нинно, дядя Жоль, дед Гибих и Филипп, – все они, вооруженные топорами и короткими копьями, решили помогать войску обороняться в народном ополчении. Нинно сделал для своей родни шлемы и металлические пластины, похожие на кирасы. Пегую Звездочку забрали городские стражники – старая кобыла и та отправилась противостоять захватчикам, зато Оливи даже не подумал защищать родной город. Идер Монаро тоже не стал ополченцем, но только потому, что ему Ортлиб Совиннак наказал в свое отсутствие охранять в доме на улице Каштанов четырех перепуганных женщин и четырех взволнованных собак. Сам Ортлиб Совиннак, как и прочие храбрецы, не захотел отсиживаться в стороне. Лично знакомый с бароном Тернтивонтом, он добился встречи с ним и получил назначение командовать ротой ополченцев в Северной крепости. Дядю Жоля, деда Гибиха и Филиппа он взял к себе, а Синоли и Нинно вместе с третью других кузнецов отправились в Западную крепость.

Своей плачущей жене Ортлиб Совиннак твердил одни и те же слова: «Ничего не бойся. Ты должна мне довериться. Я позабочусь о тебе лучше, чем о себе. Покидать Элладанн мы пока не будем. Из соседних городков власти уже сбежали, и там черт-те что творится – одно беззаконие: и грабят по ночам, и убивают, и насильничают. Здесь безопаснее. Просто верь мне».

Тридцать четвертого дня Смирения, в день юпитера, войска короля Ладикэ и Лодэтского Дьявола подошли к стенам Элладанна. Они давали срок в три неполных дня, до заката тридцать шестого дня, чтобы им открыли ворота и впустили их в город, а герцог Альдриан признал поражение и поцеловал Ивару IX руку. Возможно, Альдриан Лиисемский согласился бы подписать бесславный мирный договор да выплачивать дань Ладикэ, но последнее условие он принять не мог. Элладанн закрыл ворота у четырех своих крепостей и приготовился отразить нападение.