Дураков нет

Салли выдержал паузу, чтобы смысл его слов дошел до Карла, и продолжил:

– Мне-то плевать и на твои горные лыжи, и на спортивные тачки. Мне плевать, даже если ты разоришься, а скорее всего, так и будет. Но пока до этого не дошло, ты отдашь мне три сотни баксов, которые ты мне должен, потому что я на тридцатиградусной жаре выкопал канаву длиной в пятьдесят футов под твоей террасой и потом рвал жопу, вытаскивал столетние трубы, а те через каждые два фута крошились у меня в руках. Вот за это ты мне и заплатишь.

Салли поднялся на ноги, встал лицом к лицу с Карлом Робаком.

– И вот еще что. Ты заплатишь за пиво. Как же я раньше не догадался? Там было всего-то шесть банок, но раз уж ты думаешь, что там был ящик, можешь заплатить за ящик. Считай это налогом на твое мудачество.

Салли решил, что это отличная завершающая фраза, и, выходя, хлопнул дверью. Но тут же – стекло еще дрожало – придумал фразу получше и вернулся. Карл все еще стоял у стола, и Салли продолжил с того, на чем остановился:

– Ты заплатишь мне еще и потому, что когда-нибудь ты застанешь меня в действительно плохом настроении. Мое колено разболится настолько сильно, что мне будет плевать на любую жалость. Мне станет легче, только если я увижу, как твоя жалкая задница вылетает в это окно. И за пару секунд до того, как ты шмякнешься на брусчатку, до тебя наконец дойдет, что я не шутил.

Нет бы второй раз хлопнуть дверью, но Салли застыл на пороге кабинета, чтобы своими глазами видеть, как подействует его оскорбление. И почти сразу же пожалел, что не хлопнул дверью. Карл не побагровел еще пуще – напротив, лицо его приобрело свой обычный оттенок, а с ним вернулась и ухмылка, благодаря которой на Карла Робака невозможно было сердиться. Вместо того чтобы выбежать из-за стола и наброситься на Салли (на что тот невольно надеялся), Карл уселся в кресло и задрал на стол ноги в мягких мокасинах.

– Салли, – наконец произнес он. – Ты прав. Я не дам тебе денег, однако ты прав. Я действительно везучий. Обычно я это помню, но иногда забываю. Впрочем, раз уж мы друзья, дам тебе совет. Как будешь уходить, задержись на площадке минут на пять, прежде чем спускаться. Тогда тебе не придется подниматься обратно, когда до тебя дойдет.

– Когда до меня дойдет что?

Карл Робак погрозил пальцем, к раздражению Салли:

– Если я тебе скажу, это испортит сюрприз, шмук[6 - Шмук (шмок) – идиот (идиш).].

Руби тоже провожала Салли улыбкой, то есть явно догадывалась, в чем заключался сюрприз. На площадке, где ему велели подождать и куда с улицы сквозил холодный воздух реальности, Салли так и не догадался, о каком сюрпризе шла речь; он застегивал куртку и наблюдал за зримым своим дыханием. Все вышло почти так, как предполагал Салли. Он предвидел, что они поругаются из-за денег, которые Карл зажал, он сообщит Карлу, куда тому идти, и будет таков. Позже Карл отыщет его в “Лошади”, в знак примирения предложит очередную говенную работенку, Салли пошлет его в жопу, Карл предложит что-нибудь еще, не менее говенное, и Салли уже согласится, довольствуясь тем, что хотя бы послал Карла не один раз, а два. И к концу недели они с Рубом снова окажутся в платежных ведомостях “Тип-Топа”.

Вот только Карл сразу предложил ему работу, а это значило, что Салли, хлопнув дверью, распрощался не только с Карлом, но и с работой, за которой, собственно, и явился. С другой стороны, Карл не смеялся над ним. А Салли боялся именно этого – что Карл улыбнется самодовольно и скажет: “Я же говорил, что ты еще вернешься”. Салли по опыту знал, что нет слов приятнее этих трех, “я же говорил”. Он, сколько помнил, никогда не упускал случая произнести их и должен был признать, что со стороны Карла было весьма благородно обойтись без злорадства. Да и насчет лестницы он определенно прав.

Когда Салли вернулся в кабинет, Карл Робак с самодовольной улыбкой крутился на кресле.

– Деньги вперед, – заявил Салли. – Раз уж я работаю на человека, которому нельзя доверять.

– Половину сейчас, половину, когда я приму работу, – возразил Карл (их стандартное условие). – Раз уж я нанимаю Дона Салливана.

Салли взял деньги и пересчитал, пока ему объясняли, что нужно сделать. Салли слушал и вдруг осознал, что с облегчением, даже с радостью будет вновь работать на человека, которого ему регулярно хотелось убить, – осознал, что с радостью перестанет ездить каждый день в колледж, где чувствует себя не в своей тарелке, с радостью воспользуется советом судьи не винить других в своих бедах, с радостью перестанет рассчитывать на суды и адвокатов. Оказывается, Салли боялся, что, пока слушал курс философии, лишился работы у Карла.

– Я бы послал туда кого-нибудь из своих постоянных рабочих, – говорил Карл. – Но я же знаю, тебе нужны деньги, к тому же мы друзья, верно?

– Твое счастье, что мне нужны деньги, дружок, – парировал Салли.

– Тебе всегда нужны деньги, – заметил Карл. – Поэтому я всегда держу тебя за яйца.

Снова эта улыбка. Как такого ненавидеть?

– Значит ли это, что ты покончил с высшим образованием? – уточнил Карл, когда Салли собрался уходить.

– Похоже на то, – согласился Салли.

– Интересно, кто выиграл спор, – рассеянно произнес Карл.

– Руби. – Проходя через приемную, Салли, не глядя, окликнул секретаршу.

– Чего? – спросила Руби таким тоном, будто сейчас скончается со скуки.

– Не ищи любви на стороне[7 - Намек на композицию американского кантри-певца Мелла Тиллиса (1932–2017) Ruby, Don’t Take Your Love to Town.].

* * *

В одном можно было не сомневаться: по сравнению с другими рабочими, которых нанимал Карл Робак, Салли – гений. Выяснилось, что кто-то из постоянных сотрудников Робака погрузил тонн десять бетонных блоков для фундамента на служебную платформу и отвез не туда, куда надо. Салли нашел кособокую пирамиду из блоков на участке у недостроенного домика на две спальни. Рабочие, возводившие его, очевидно, уже разъехались по домам – из-за неожиданного снегопада, да и вообще завтра праздник. А может, их сегодня и вовсе тут не было. Карл старался не связываться с членами профсоюза, но даже те, кто соглашался иметь дело с “Тип-Топ”, не стали бы работать в снегопад.

Снег, выпавший за ночь, почти растаял, и неровный участок превратился в болото бурой слякоти. Табло на банке, когда Салли проезжал мимо, показывало пять градусов тепла. По ощущениям было холоднее.

Существовал один-единственный разумный способ взяться за это дело, а именно привлечь Руба – тот твердо стоял на ногах и был готов работать в любой грязи. К тому же у Руба что-то не то с обонянием, Салли в этом не сомневался. Руб мог стоять по пояс в жиже из лопнувшего септика так же охотно, как и на поле маргариток. Благодаря этому своему качеству он был незаменим, поскольку сам Салли хоть и не был слишком брезглив, все-таки отличал запах дерьма от запаха маргариток. Беда в том, что запах своего тела Руб тоже не чуял, и в пору созревания от него воняло как от того самого, в чем он стоял. И все равно было бы правильно съездить за Рубом, пусть он торчит в грязи, а самому влезть в сухой кузов пикапа и складывать блоки, которые будет подавать Руб. Пожалуй, удалось бы обернуться в четыре-пять ходок, и часам к трем с помощью Руба они уже управились бы.

Но, поскольку это был единственный разумный выход, Салли от него отказался. Руб не ожидал, что они так быстро найдут работу, вдобавок на его поиски, чего доброго, уйдет час, если Руба не окажется ни дома, ни у Хэтти, ни в кафетерии с пончиками, ни у букмекера. А потом пришлось бы весь день слушать его болтовню и делить с ним деньги. Салли был не против поделить деньги, но он не работал три месяца и хотел посмотреть, как пойдет. В одиночку ничто не мешает работать в собственном темпе, а если колено не сдюжит, можно просто уйти, никому ничего не объясняя. И на следующей неделе вернуться в колледж.

Салли подогнал пикап к груде бетонных блоков, вышел, откинул задний борт, проверил, как чувствует себя колено, – вроде терпимо. Все-таки надо бы съездить за Рубом, подумал Салли. Но вместо этого выложил из блоков импровизированную дорожку в грязи между пирамидой и пикапом. А потом принялся складывать блоки в кузов: поначалу таскал по одному в каждой руке, потом стопкой по четыре, прижав к груди. Труднее всего было залезать в кузов. Для этого приходилось сесть в кузов и уж потом перебрасывать ноги, сперва здоровую, потом больную. Как ни странно, колено почти не болело. И даже нормально сгибалось. Если выдюжит, то на заработанное сегодня Салли купит пару новых радиальных шин для пикапа, а то нынешние совсем лысые, оттого что Салли каждый день гонял в Шуйлер-Спрингс изучать философию. Такое чувство, будто юный преподаватель, помимо всего остального, подверг отрицанию и протектор на шинах Салли.

Вспомнив, сколько всего нужно купить для машины, Салли вновь разозлился на Карла Робака, зажавшего деньги. Салли пикап достался уже достаточно ветхим. Новые шины следовало купить еще месяц назад, как и перебрать карбюратор. Да и клапаны не мешало бы притереть. Через месяц пикап будет нуждаться в ремонте еще сильнее, а через два – настолько сильно, что поневоле придется его ремонтировать. И оплатить ремонт. Новые амортизаторы тоже не помешают, подумал Салли, когда машина заскрипела под тяжестью бетонных блоков. Трехсот баксов, которые задолжал ему Карл Робак, хватило бы на шины, или на притирку клапанов, или на амортизаторы – в зависимости от того, за что Салли решился бы взяться первым делом. Правда, если бы эти деньги лежали у него в кармане, не факт, что он потратил бы их именно на пикап. Иной раз, получив задаток, он, дабы подстраховаться, платил мисс Берил вперед – зимой маловато работы. Порой давал сотню долларов Касс – тогда, если придется туго, ему будет на что поесть. Или отдавал деньги на хранение Рут, чтобы не оставить их ни у букмекера, ни на покерном столе. Но поскольку он просил при этом, чтобы Рут отдавала ему эти деньги лишь в случае нужды, Рут могла определять его нужды, и порой ее решения оказывались чересчур рафинированными. А однажды тайник Рут нашел Зак, ее никчемный муж, и потратил деньги Салли, уверенный, что это деньги жены. Чем дольше Салли об этом думал, тем больше понимал – не так уж и плохо, когда тебе должны триста баксов. Пусть деньги пока побудут у Карла, так, пожалуй, вернее всего. Всякий раз, когда Салли отчаянно нуждался в деньгах, те сперва утекали, а потом испарялись, оставив по себе редкую дымку смутного воспоминания.

И Салли окунулся в работу, сознавая, что деньги его в сохранности, однако это ничуть не уменьшило его злости на Карла Робака, отказавшегося платить, эта злость нарастала в его груди, точно музыка, под глухой барабанный стук боли в колене. Он с улыбкою представлял, как выбрасывает Карла Робака из окна кабинета и тот летит вниз, лихорадочно размахивает руками и отчаянно сучит ногами, точно крутит педали невидимого велосипеда. Салли не давал Карлу шлепнуться на землю. Он лишь снова и снова выбрасывал его в окно, чтобы тот кувыркался в воздухе, орал и сучил ногами.

Выбрасывать Карла Робака из окна кабинета оказалось так увлекательно, что Салли загрузил половину кузова, прежде чем заметил, что пикап слегка накренился, как старая Хэтти в кабинке. Сперва Салли счел это обманом зрения и отошел от пикапа, чтобы взглянуть со стороны. Крениться ему было не с чего. Поодаль валялись листы фанеры, и Салли пожалел, что сразу не обратил на них внимания и не выложил ими дно кузова, дабы амортизировать груз. Пожалуй, можно было бы проложить фанеру меж рядами бетонных блоков, хотя, конечно, вряд ли она сумела бы их уравновесить. Это были плохие новости. А хорошие заключались в том, что он усердно трудился час, а колено не разболелось. По правде говоря, пока Салли возился с блоками и представлял, как выбрасывает Карла Робака из окна кабинета, он и думать забыл о колене. Логики в этом особой не было, но, быть может, травмированное колено побуждает его работать. Или же подговаривает его убить Карла Робака.

В одном Салли не сомневался: лучше уж злиться на Карла, чем на суд. За последние девять месяцев, пока Уэрф пытался выбить ему полную нетрудоспособность, Салли осознал, что поездки в Олбани и даже судебные заседания имеют лишь косвенное отношение к его больному колену. Может быть, колено травмировано не так серьезно, как изображает Уэрф. Может быть. Но Салли все больше казалось, что эти судебные процедуры никак не связаны с действительностью. Дело не в его травме, не в том, сумеет ли он теперь работать, и не в справедливой компенсации пострадавшему. Дело в том, заставят ли они заплатить страховую компанию и государство. Адвокаты страховой все время менялись, но все они были хваткие, и выкладки их доказывали, что Салли и Уэрф, который называл их “ветряными мельницами” и настаивал, что сдаваться нельзя, обречены на провал. На них нельзя было даже рассердиться и потешить себя фантазией, как в следующую встречу вышвырнешь этого самодовольного сукина сына в окно, потому что в следующий раз явится уже другой сукин сын. Судьи тоже все время менялись, хотя к иску Салли относились более-менее одинаково. Судьи, как один, читали нотации Уэрфу, а после слушаний добродушно перешучивались с адвокатами страховой. На Салли никто не обращал внимания; впоследствии он заподозрил, что если бы даже у него вдруг отвалилась нога, это значительное (для него самого) событие вряд ли что-то изменило бы. Никто не признал бы свои ошибки. Его направили бы на рентген, чтобы доказать, что нога никуда не делась. Такой вот философский диспут.

Салли понимал, что из-за этого можно и разозлиться, и порой, вспомнив об этом, действительно приходил в ярость, но в суде чаще робел – и радовался, что за него говорит адвокат, пусть даже такой скверный, как Уэрф, который в суде выглядел так же растерянно и неуместно, как Салли. Наверное, догадался Салли, потому мы и платим адвокатам, чтобы они выступали от нашего имени. Не будь Уэрфа, судья обращался бы лично к Салли, а не к Уэрфу, единственное профессиональное умение которого заключалось в способности безропотно слушать, как его смешивают с дерьмом. Уэрф и одевался-то не так, как адвокаты страховой, и, похоже, не замечал их пренебрежения. Салли его жалел, они с Уэрфом давно знали друг друга, но он прекрасно понимал, что лучше пусть смешивают с дерьмом Уэрфа, чем его самого, поскольку его надолго не хватит и он решит, что теперь очередь кого-то другого послушать, как его смешивают с дерьмом, тогда как Уэрф, похоже, понимал, что очередь всегда его. Уэрф по дружбе представлял интересы Салли бесплатно, вознаграждение ему полагалось, только если дело выгорит. Если они выиграют хоть один из полудюжины исков, поданных Уэрфом от имени Салли, то поделят добычу. Впрочем, Салли догадывался, что им не заплатят ни дайма, и его уже мучила совесть, что Уэрф подает иск за иском. Чтобы выиграть дело, пришлось бы вышвырнуть в окно всех этих выблядков до единого, но судей и адвокатов больше, чем окон.

Когда пикап был загружен на три четверти и накренился еще опаснее, Салли перевязал бетонные блоки веревкой и окинул их скептическим взглядом. Вряд ли блоки с правой стороны кузова тяжелее тех, что слева, однако так оно, похоже, и было, поскольку пикап наклонился вправо. Стоя по щиколотку в грязи, Салли вдруг осознал, что находится перед самым настоящим выбором. Он может, вопреки здравому смыслу, выехать с неравномерно распределенным грузом на шоссе и надеяться на лучшее – или частично разгрузить кузов, отвезти первую (меньшую) партию и все же найти Руба, чтобы тот помог ему.

Свобода воли. Та самая, о которой столько говорилось на занятиях по философии, одно из первых понятий, подвергшихся отрицанию. Преподаватель – Салли он казался очень юным – к удивлению своего ученика, держался того мнения, что свободы воли не существует и возможность выбора не более чем иллюзия. Салли был одним из самых старших в классе и чаще отмалчивался, но хорошо бы преподаватель сейчас очутился здесь и объяснил Салли, почему у него на самом деле нет выбора. Наверное, он начал бы с того, что подверг отрицанию пикап. Салли же казалось, что выбор есть – во всех смыслах. У него, Салли. А, черт с ним, решил он.

Салли уселся за руль, завел машину, включил передачу, отпустил тормоз и, выждав мгновение, нажал на газ. Он почувствовал и услышал, что колеса прокручиваются в грязи, тут-то бы и остановиться, но Салли этого не сделал, хоть и понимал, чем это грозит. Вместо этого он газанул, вдавил педаль в пол – ярость, которую он глушил в себе все эти месяцы, внезапно дала о себе знать, – двигатель ревел, пронзительно, неумолчно, как мог бы реветь сам Салли, из-под задних колес разлеталась грязь, забрызгивая стены недостроенного дома. Не двигаясь с места, пикап трясся так сильно, что Салли с трудом удерживал руль, наконец двигатель дважды икнул, дернулся и заглох. И слава богу. Задние колеса уже по центровочные гайки ушли в грязь. Как же глупо, подумал Салли. Не далее как час назад он гадал, можно ли за год пережить две глупые полосы, как вдруг попал в самый разгар глупой полосы, не успев даже задуматься, бывает такое или нет. Салли вылез из машины, обозрел место действия. Поднялся ветер, и свист его в кронах сосен напоминал смех.

* * *

Миссис Грубер – та самая, которая разочаровалась в улитках, – позвонила около десяти часов утра справиться, принесли ли мисс Берил почту и видела ли она рекламную брошюру с объявлением о торжественном открытии нового супермаркета близ выезда на федеральную магистраль.

– Там огромные скидки, – добавила миссис Грубер, старавшаяся не пропускать ни одного торжественного открытия чего бы то ни было.

Рекламу она просматривала с возрастающей радостью и сожалением – второе объяснялось тем, что она не водит машину, а до супермаркета пять миль. В брошюре было целых шесть страниц, и все цветные, на фотографиях багровела говяжья вырезка, зеленели овощи. Даже самые прозаические вещи, вроде туалетной бумаги и стирального порошка, казались манящими и диковинными. И все это с невероятными скидками. Миссис Грубер хотела попасть в супермаркет и убедиться лично, так ли чудесен новый магазин, как утверждают в брошюре. Она знала, что рекламодатели по закону не имеют права публиковать информацию, не соответствующую действительности, и надеялась, что все окажется именно так, как в брошюре. Выбросить брошюру в помойное ведро вполне в духе мисс Берил, раздраженно подумала миссис Грубер, искренне досадуя на упорное нежелание подруги радоваться всему, что вызывает радость.

– Так достань ее, – указала она мисс Берил. – И посмо-три.

– Она в мусорном ведре, – ответила мисс Берил. – А сверху мокрый чайный пакетик.

– Там невероятные скидки. – Миссис Грубер почти слово в слово процитировала брошюру. – Такая выгода.

Мисс Берил выглянула в окно гостиной, надеясь отказаться, сославшись на снег. Ей действительно нужно было сегодня в магазин, но ее устроил бы и старый супермаркет Норт-Бата. Он рядом, и неважно, что там нет скидок. Мисс Берил не видела выгоды в том, чтобы толкаться в толпе искателей выгоды. Однако снег почти растаял, и кое-где улица даже успела подсохнуть.

– Давай съездим, – уговаривала миссис Грубер. – Хоть развеемся. Отправимся путешествовать, – прибавила она излюбленную фразу подруги.