Эксклюзивное право на любовь

Целых три дня ему понадобилось, чтобы все осознать. Осознать и принять решение.

– Мама, я женюсь, – сказал он решительно за завтраком. Мать от неожиданности выронила кружку с горячим чаем, осколки и капли разлетелись по всей кухне, но она даже не обратила на это внимания.

– Что-о-о?

– Я женюсь, мама. И это не обсуждается, – не сознавая, что делает, он встал, и говорил, нависая над ней. – У меня есть женщина. Я ее люблю. У нас будет ребенок, – он произносил это уверенно и грозно. – Сейчас я поеду и привезу ее. По дороге мы подадим заявление. И ты, запомни это хорошо мама, ты не посмеешь портить нам жизнь. Ты не будешь делать ей замечания и ругать ее. Ты поняла меня? Она хорошая, очень хорошая! И ты это поймешь, когда с ней пообщаешься. Ты будешь хорошо к ней относиться и уважать ее. А если только я узнаю, что ты ее обижаешь, мы с ней уедем! Ты все поняла? Ты поняла меня, мама?

Он никогда так с ней не разговаривал. Он даже сам не знал, что может так говорить с матерью. И для нее это явилось полной неожиданностью. Она сидела на табуретке, смотрела на него, как кролик на удава и кивала в такт каждому его слову. На последнюю реплику она тоже не ответила, а только кивнула. Но он понял это как согласие. Встал, оделся и поехал.

***

– Я знала, что ты придешь! – она бросилась ему на шею, как только увидела.

– Прости меня, прости! – шептал он, целовал ее, обнимал. Он был как пьяный от счастья и любви. Подхватил ее на руки, закружил… Потом опомнился, бережно поставил, опустился перед ней на колени, и с благоговением прижался лбом к ее животу.

Ей хватило часа, чтобы собраться. Чемодан и две сумки он тащил на себе, заявив, что ей нельзя поднимать ничего, тяжелее дамской сумочки, и при этом ему казалось, что он не идет, а летит над землей. И он еще как-то умудрялся обнимать ее, прижимать, чувствовать ее рядом. О том, как их встретит мама, он не волновался. Он был уверен, что достаточно ясно ей все объяснил.

Но мама превзошла сама себя. Не успел он вставить ключ в замок, как она уже распахнула дверь. Захлопотала, помогая ему сгрузить сумки. Потом взяла Ниточку за руки, вывела на середину комнаты, пристально посмотрела в глаза… И обняла. Обняла со словами: «Ну, здравствуй, доченька!». От неожиданности он растерялся. Да и она из-за маминого плеча поглядывала с недоумением – ведь он столько рассказывал о матери, о том, как она избавлялась от его пассий… И тут такой прием!

Квартира была чисто прибрана, даже белье на постели в его комнате она свежее постелила. А в духовке уже подходила курица…

Что ж, подумал он, времена меняются! Может и мама поняла наконец-то, что нельзя всю жизнь держать его при себе. Сидя за первым семейным ужином, глядя как мило общаются между собой две самые дорогие ему женщины, он чувствовал себя невероятно счастливым.

Наши дни.

Из-за этой вонючей крысы у Кристины все же началась истерика. Причем, как и следовало ожидать, в самом неподходящем месте, а именно – на перекресте, когда загорелся зеленый сигнал, и нам надо было ехать. Сигнал загорелся, а мы стоим и стоим… Я глянула на подругу – а у нее губы дрожат, и слезы тихо-тихо так текут. Ну и, понятное дело, нервные граждане тут же принялись сигналить кто во что горазд.

Я не растерялась и первым делом включила аварийку. Потом велела ей:

– А ну давай, перелезай на пассажирское! – я тут же выскочила из машины, обежала ее, плюхнулась на водительское, потеснила Кристинину попу и практически выпихнула ее на другое сиденье. Кристина не сопротивлялась, вяло пытаясь пристегнуться.

– Обезьяна! – вякнул мне какой-то особенно морально неустойчивый козел прежде, чем я успела захлопнуть дверь.

– На себя посмотри… – пробурчала я себе под нос, снимая тормоз с ручника, который Кристина, видимо, автоматически вытянула на максимум. Пристегнулась. И на следующий "зеленый" уже преспокойненько стартовала. Слава Богу, что у нас с ней одинаковые машины!

– Кшиська, ты не расстраивайся, – попыталась я ее утешить. Мы с Анькой часто звали ее на польский манер, ей так нравилось. – Придурок какой-то пошутил… Точнее, очень мерзко прикололся… Это правда ужасно… Но ты не бери в голову!

Мои слова звучали неубедительно, и я и сама не верила как-то в то, что говорю. Ну что значит "не бери в голову"?

– Ага, не бери! – всхлипывала она. – Так страшно, ты себе не представляешь!

Эта фраза меня несколько обескуражила. Я думала, она ревет от отвращения, а оказывается, она испугалась!

– А чего ты испугалась-то? – спросила я, одновременно раздумывая над тем, в какой-бы магазин заехать по дороге.

У Кристины по всему лицу была тушь размазана, ей бы умыться. А так, даже если на платочек поплевать и протереть, то сильно лучше не станет…

– Как это чего? – изумилась она, и снова всхлипнула. – Там же было написано: «Убирайся»!

– А, и в самом деле! – вспомнила я. – А откуда убираться-то?

Фиг с ним, заскочим в подвальчик возле дома. Там на внешность внимания вообще не обращают, хоть и знают всех в лицо.

– А я знаю?! – вскрикнула она, и расстроено всплеснула руками. – Знала бы, так может и убралась… – и с горечью добавила: – Чтобы еще раз такое не получить!

И она вовсю заревела. Самозабвенно так, по-детски, с воем и веньганьем. Чем ее утешить, я не знала, да не знала, и надо ли утешать. У нее явно был стресс, и сейчас он выходил из нее, а если я ее успокою, то он может до конца и не выйти…

Как и следовало ожидать, минут десять спустя фонтан немного иссяк. Я украдкой перевела дух. Хоть мне и было очень жалко Кристину, но вести машину под такой аккомпанемент – ну просто каторга!

Пока она приходила в себя, я думала. Как бы я себя на ее месте чувствовала? И еще – кому понадобилось и зачем устраивать такую гадость? Ошибки быть не могло, курьер спрашивал именно Кристину. Кто же это такая сволочь?

***

Оказывается, Аньку мучал тот же вопрос. Устроившись в кресле и потягивая пиво, которое мы с Кристиной купили в подвальчике возле дома, она красила ногти на ногах и рассуждала вслух:

– Я думаю, это бабских рук дело! Ни одному мужику такое просто в голову не придет! У них мышление по-другому устроено.

– Ага, а бабе, значит, такое может в голову прийти? – повернулась в ее сторону Кристина.

– Не вертись! – велела я и вернула ее голову на место. Я делала ей прическу, а она, паразитка, ерзала, крутилась и никак не могла посидеть спокойно. – Бабе и не такое в голову может прийти. Положа руку на сердце, у женщин ведь, и в самом деле, на такие штучки фантазия не знает границ.

– Вот-вот! – поддержала меня Анька, глотнула пива, энергично кивнула и, конечно же, подавилась и закашлялась. – Представь себе, что какая-нибудь крыса на твоего Виталика глаз положила, – просипела она, и, увидев, как Кшиська изменилась в лице, торопливо добавила: – Оу, извини! Это я не подумав!

– Твою ж мать! – Кристина снова повернулась к ней всем корпусом. – Да ведь…

– Ты сядешь прямо или нет? – разозлилась я. – Я тебе сейчас гнездо на голове сделаю, и будешь так ходить!!

– Рыжуха, не шипи! – отмахнулась она. – Слушайте!

– Пр-р-рямо сядь! – рявкнула я. Кристина вздрогнула, Анька взмахнула кисточкой с лаком, прокрасив себе палец до середины, а я сама обалдела от своего вопля.

– Кать, ты чего? – тихонько спросила Кшися.

– Ничего, – пробурчала я – Час тебя уже причесываю, ты все крутишься и крутишься, мы так никогда не соберемся!

– Ну, ты даешь, мать! – возмутилась Аня. – Надо ж было так заорать! Мне теперь из-за тебя стирать и все перекрашивать.

– Девочки, извините меня! – мне и самой было страшно неловко за эту вспышку. – Сама не знаю, что нашло. Тоже видать, понервничала.

– А теперь-то успокоилась? – с подозрением спросила Аня.

– Да. Извините. Кристина, что ты хотела сказать?

Кристина от возбуждения даже встала.

– Анька, ты гений! Все сходится!

– Да что у тебя сходится-то?