Древний Рим. Имена удовольствий

Он невольно обратил взор к небесам и едва не вскрикнул от удивления. Сизый голубь с зеленым листом в крепком маленьком клюве гонялся за белоснежной проворной голубкой. Своенравная пичуга то подпускала пернатого самца ближе, то улетала прочь, словно дразня и насмехаясь.

«Что бы это могло означать…»

А потом в небе начала разыгрываться настоящая драма. Откуда-то налетела стая ворон и загнала испуганную голубку под навес атриума в то время, как ее крылатый спутник еще долго метался вокруг, разыскивая подругу. Бедная самочка вскоре попыталась вернуться к своему ухажеру, но на пути ее оказался крупный черный ворон, он громко каркнул и столкнул птицу вниз таким образом, что она упала прямо на стол перед оцепеневшим консулом.

Мало кто обратил внимание на это событие, Оливия подсела к Петронию, болтала с ним, но сама бросала странные долгие взоры в сторону Клодия. А он же, ободренный вином и специями, со своего места отвечал ей не менее пылким взглядом. Прочие гости также были заняты едой и беседами. Сбоку от бассейна – имплювия расположились музыканты, а чуть поодаль ждали приказа Хозяйки жонглеры и танцовщицы.

Гай Марий взял в ладони неподвижное тельце голубки и вышел в сад. А странная девушка в застиранной мужской рубашке поднялась со своего ложа и направилась следом.

Глава 6. В сумерках сада

Любопытно-вдумчивая нежность,
Словно тень, на царственных устах,
Но какая дикая мятежность
Затаилась в сдвинутых бровях!
Жадность снов в тебе неутолима:
Ты бы мог раскинуть ратный стан,
Бросить пламя в храм Иерусалима,
Укротить бунтующих парфян.
Но к чему победы в час вечерний,
Если тени упадают ниц,
Если, словно золото на черни,
Видны ноги стройных танцовщиц?..

    Н. Гумилев "Каракалла"

Нежный голос Наталии звучал взволнованно, а большие светлые глаза не скрывали тревоги.

– Что с ней случилось, она мертва?

– Думаю, нет, – хрипло ответил Каррон. – Голубка скоро очнется и улетит, но надо отнести ее в безопасное место. Зачем ты покинула пиршество и пошла за мной?

Если бы Наталия сама это знала… Возможно, ей захотелось удалиться от шумного застолья и скабрезных шуточек, от томительных звуков арфы и сальных взглядов.

– Гай… можно тебя так называть, ты мне разрешил, правда? Хочу с тобой поговорить, объяснить, что не собираюсь до тебя домогаться. Я сказала, что намерена выйти замуж именно за тебя, чтобы все эти люди отстали. Ну и пусть станут болтать, мне все равно, а тебе? Уж ты-то точно можешь плевать на них с Капитолийского холма. Кто они и кто ты? Консулу Рима не пристало зависеть от пересудов подвыпивших бездельников. А насчет меня… Мы как-нибудь выкрутимся с Клодием, ничего…

Она нервно кусала губы, уставившись в центр его широкой груди.

– Может, ты придумаешь мне еще какое-нибудь дело. Я много чего могу. Вижу, ты хорошо относишься к дяде Клавдию, вот если бы у тебя была дома библиотека, ты мог бы сделать его смотрителем, ну, и я бы там нашла себе дело… Хотя, конечно, ты вовсе не обязан нам помогать.

– Библиотеки у меня в доме нет.

Гай Марий смотрел на странную девушку, упавшую на него чуть ли не с неба и никак не мог разгадать ее истинные намерения. Она была чудная, не похожая на остальных. Действительно чужестранка. Но речь ее была разумна и даже порой изысканна, как у лучших ораторов города. Тех немногих из них, кого доводилось долго выслушивать консулу. Гай терпеть не мог праздную болтовню, он был человеком военным и потому придерживался строгих, четких приказов.

Наталия… Сейчас в сумерках сада в своем юношеском наряде она вдруг напомнила Гаю Марию одного молоденького ординарца, что служил при нем ровно год назад. Юный Лирис Верцелл был контуберналом («соседом по палатке»), личным секретарем и посыльным, верным слугой и добрым товарищем.

Несмотря на разницу в статусе и возрасте, между мужчинами зародились теплые товарищеские отношения, причем Лирис был даже не против оказывать полководцу особые услуги из тех, что не особо не возбранялись в римской армии во времена длительных походов, когда солдаты долго были лишены женского общества.

Гай Марий никогда не был сторонником подобных забав и все свои мужские нужды при отсутствии девиц справлял без помощников, уж так был воспитан в строгой семье младшего центуриона в отставке.

Однако услужливого, расторопного Лириса консул очень ценил и был крайне огорчен его преждевременной гибелью во время тяжелой осады британской крепости. В парня попал камень, выпущенный из пращи, – бедняга умер в присутствии Каррона со словами любви и преданности на окровавленных устах.

Лирис Верцелл был ему другом. Нежным, заботливым и веселым. Всегда хлопотал, чтобы военачальнику поставили палатку на самом лучшем месте, хотя Гай был не прихотлив, следил за тем, чтобы вовремя доставляли еду и воду для умывания. Готов был на все ради своего любимого, но сурового полководца.

И теперь разговорчивая чужестранка неожиданно напомнила доброго юношу, воскресила в памяти лучшие черты друга. Даже ее мягкий голос и умные голубые глаза, ее стройная фигура, скрытая за складками подростковой туники… Гаю вдруг безумно захотелось сжать в объятиях эту женщину, овладеть ею прямо на широком бортике роскошного бассейна.

Сама природа вокруг способствовала соитию – ароматы цветущего миндаля и терпкие пары олеандров, гортанные возгласы павлинов, бродивших неподалеку, свежесть и прохлада тенистого сада – все влекло и манило отдаться чувственным удовольствиям.

* * *

Наталия

Гай вдруг наклонился и провел пальцами по моей щеке. Так неожиданно. Я думала, он начнет ворчать в ответ за мои импульсивные речи, а он только смотрит и молчит, но смотрит так, что мне уже становится жарко. Я начинаю безумно его хотеть. Этого еще не доставало! Чтобы он меня тут прямо у бассейна поимел и вернулся к Оливии продолжать пьянствовать?

Ничего не выйдет, господин консул!

Я шагнула назад, причем, довольно неуверенно, потому что более всего мне хотелось притиснуться как можно ближе к его груди и погладить его сильные плечи. Какой мужчина… Хочу трогать его и гладить везде, хочу раздеть его и облизать его как леденец, что здесь такого? Я взрослая темпераментная женщина, а он привлекательный мужчина, мы оба свободны.

Давай, Натаха, вперед, может, это как раз ты его поимеешь, а не он тебя, вот только что будет потом? А потом ты ему станешь безразлична, он и думать про тебя забудет, у него дома куча рабынь всех сортов и в Риме полно борделей, они тут называются лупанары, но суть от этого не меняется.

Я отстранилась еще дальше и заметила в его потемневших грозовых глазах что-то вроде досады и сожаления. А еще желание и тоску.

– Не уходи.

Он взял меня за плечи и приблизил к себе, еще мгновение и мое лицо едва не обжигает его горячее дыхание, но рядом раздался шорох и белая голубка вспорхнула ввысь, задев крылом голову консула. От неожиданности Каррон вздрогнул, ведь еще секунду назад птичка неподвижно лежала на бортике бассейна. Я засмеялась и хлопнула в ладоши, а не последовать ли и мне ее примеру, не удрать ли и мне от обольстительного вояки.

Круто развернувшись, я побежала в сторону дома, пусть мчится в погоню, если хочет, тоже мне фавн нашелся. Но Гай лишь медленно пошел следом – вид у него снова был хмурый и отчего-то смущенный, будто он спорил сам с собой.

Второй раз я обернулась у порога атриума и помахала ему рукой, пусть знает наших – падать в его объятия, сломя голову и подол задирать вовсе не собираюсь. И вообще я не очень-то шутила насчет женитьбы… кажется, ма-а-аленький шанс у меня все-таки есть. Но пора вытаскивать Клодия и собираться домой.

Однако к полуночи пиршество было в самом разгаре, гости шумели, икали и даже блевали в золотые чаши, которые с невозмутимым видом держали специально для этих целей приставленные рабы. На столах появились два маленьких ослика, нагруженные всяческой снедью, как только эти обжоры не лопнут?!

Вокруг столов под резкие звуки флейты извивались полуголые плясуньи, а пожилые патриции вовсю тискали и лапали их за особо выпуклые места, кажется, здесь скоро начнется настоящая оргия.

Клодий ухватил меня за руку и заплетающимся языком промямлил:

– Она хочет провести со мной эту ночь…

– Кто? – изумилась я.

– Богиня!

Я невольно возвела взор к высокой мраморной статуе, что украшала угол атриума, не иначе сама Юнона возжелала поэта печального образа.

– Так не теряйся. Ты же у меня – лев!

Клодий схватился за голову и замычал: