7 лучших историй для мальчиков

В полдень семь чистокровных коней нетерпеливо рыли копытами землю у крыльца дома. Дамам была подана коляска, запряженная четырьмя лошадьми. Двинулись в путь. Всадники, вооруженные превосходными охотничьими ружьями, скакали по обеим сторонам экипажа. Доезжачие неслись верхом впереди, а своры собак оглашали леса веселым лаем.

В течение четырех часов кавалькада объезжала аллеи и дороги парка, по величине своей не уступавшего какому-нибудь маленькому германскому государству. Правда, здесь встречалось меньше жителей, но зато все кругом кишело баранами. Что же касается дичи, то ее было столько, что выгнать большее ее количество на охотников была бы не в силах целая армия загонщиков. Поэтому вскоре загремели один за другим выстрелы, вспугивая мирных обитателей рощ и равнин. Юный Роберт, охотившийся рядом с Мак-Наббсом, творил чудеса. Отважный мальчуган, несмотря на наставления сестры, был всегда впереди всех и стрелял первым. Но Джон Мангле взялся наблюдать за Робертом, что очень успокоило его сестру.

Во время этой облавы было убито несколько австралийских животных. До сего времени сам Паганель знал их только по названию. Между этими туземными животными были, между прочим, вомбат и бандикут.

Вомбат – это травоядное животное. Ростом он с барана, и мясо его превкусное. Бандикут – животное из породы сумчатых – превосходит хитростью даже европейскую лису и мог бы поучить ее искусству выкрадывать обитателей птичьих дворов. Такое животное, довольно отталкивающего вида, фута в полтора длиной, убил Паганель и из охотничьего самолюбия нашел его прелестным.

– Очаровательное животное! – заявил географ.

Роберт ловко подстрелил одно мохнатохвостое животное, похожее на маленькую лису. Его черный с белым мех не уступал куньему. Затем мальчуган убил еще пару двуутробок, прятавшихся в густой листве больших деревьев.

Но среди всех этих охотничьих подвигов бесспорно наибольший интерес представляла погоня за кенгуру. Около четырех часов дня собаки вспугнули целое стадо этих любопытных сумчатых животных. Детеныши мигом вскочили в материнские сумки, и все стадо гуськом помчалось прочь. Прекурьезно видеть огромные скачки кенгуру. Их задние лапы вдвое длиннее передних и растягиваются, словно пружины.

Во главе этого убегавшего стада несся самец футов в пять вышиной, великолепный экземпляр кенгуру-великана. Погоня продолжалась неустанно на протяжении четырех-пяти миль. Кенгуру не проявляли признаков усталости, а собаки, не без основания опасавшиеся их могучих лап, вооруженных острыми когтями, не очень-то старались к ним приблизиться. Но наконец, выбившись из сил, стадо остановилось, и кенгуру-великан, прислонясь к стволу дерева, приготовился к защите. Одна из собак в пылу погони подкатилась к самцу, но в тот же миг взлетела на воздух и свалилась на землю с распоротым брюхом.

Конечно, и всей своре было бы не под силу справиться с этими могучими животными. Приходилось охотникам взяться за ружья – только пули могли прикончить кенгуру-великана.

В эту минуту Роберт едва не пал жертвой своей неосторожности. Желая лучше прицелиться, мальчик так приблизился к кенгуру, что тот бросился на него. Роберт издал крик. Сидевшая в экипаже Мэри Грант в ужасе, не в силах произнести ни слова, протянула руки к брату. Ни один из охотников не решался стрелять, боясь попасть в мальчика. Джон Манглс, рискуя жизнью, бросился с раскрытым охотничьим ножом на кенгуру и поразил его в сердце. Животное рухнуло на землю. Роберт поднялся на ноги, целый и невредимый. Миг – и сестра радостно прижимала его к своей груди.

– Спасибо, мистер Джон, спасибо! – сказала Мэри Грант, протягивая руку молодому капитану.

– Он был на моем попечении, – отозвался Джон Манглс, пожимая дрожащую руку молодой девушки.

Этим происшествием закончилась охота.

После смерти вождя стадо кенгуру разбежалось, а останки кенгуру-великана были увезены охотниками.

Вернулись домой в шесть часов вечера. Охотников ожидал великолепный обед. Гостям особенно понравился бульон из хвоста кенгуру, приготовленный по-туземному.

После десерта из мороженого и шербета гости перешли в гостиную. Вечер был посвящен музыке. Элен, прекрасная пианистка, взялась аккомпанировать радушным хозяевам, и те с большим вкусом исполнили отрывки из новейших партитур Гуно, Фелисьена Давида и даже из сочинений Рихарда Вагнера.

В одиннадцать часов вечера подали чай. Приготовлен он был по-английски. Но Паганель все же попросил, чтобы ему дали попробовать австралийского чая. Географу принесли жидкость, похожую на чернила. Ничего удивительного – полфунта чаю кипело в литре воды в течение четырех часов! Паганель попробовал, поморщился, но объявил, что напиток превосходный.

Глава XVIII

Австралийские Альпы

Путь на юго-восток преграждала цепь Австралийских Альп. Это подобие гигантских крепостных стен причудливо извивается на протяжении тысячи пятисот миль и задерживает движение туч на высоте четырех тысяч футов.

Небо заволакивали облака, и потому солнечные лучи, проходя сквозь сгустившиеся пары, не были жгучи. Жара, таким образом, не особенно давала себя чувствовать. Зато двигаться из-за все возраставшей неровности почвы делалось труднее и труднее. Там и сям стали появляться холмики, поросшие молодыми зелеными камедными деревьями. Дальше потянулись высокие холмы. Это уже были отроги Альп. Дорога все время шла в гору. Это особенно ясно было видно по тем усилиям, которые делали быки. Их ярмо скрипело под тяжестью громоздкой колымаги, они громко пыхтели, мускулы ног напрягались так, что, казалось, готовы были лопнуть. Колымага трещала при неожиданных толчках, избежать которых не удавалось даже ловкому Айртону. Путешественницы весело с этим мирились.

Джон Манглс со своими двумя матросами, обследуя путь, ехали в нескольких стах шагах впереди. Они выбирали среди неровностей почвы наиболее удобный проход, или, правильнее сказать, фарватер, ибо переход колымаги скорее походил на движение корабля, плывущего по бурному морю между рифами.

Задача трудная, а подчас даже и опасная. Не раз топору Вильсона приходилось прокладывать дорогу среди густой чащи кустарников. Глинистая и влажная почва словно ускользала из-под ног. Путь удлинялся частыми объездами из-за непреодолимых препятствий: высоких гранитных скал, глубоких оврагов, не внушающих доверия озерков. Поэтому в течение целого дня едва прошли полградуса долготы.

Вечером расположились лагерем у подошвы Альп, на берегу горной речки Кобонгры, в маленькой долине, поросшей кустарником футов четырех вышины, со светло-красными листьями.

– Да, трудновато будет перевалить, – проговорил Гленарван, глядя на горную цепь, очертания которой уже начинали теряться в надвигавшейся вечерней мгле. – Альпы! Одно название заставляет призадуматься.

– Не надо понимать буквально, дорогой Гленарван, – отозвался Паганель. – Не думайте, что вам предстоит пройти через целую Швейцарию. Правда, в Австралии имеются, как в Европе, Пиренейские и Альпийские горы, но все это в миниатюре. Эти названия доказывают только то, что фантазия географов ограниченна или что количество собственных имен уж очень невелико.

– Так эти Австралийские Альпы… – начала Элен.

– …карманные горы, – ответил Паганель. – Мы и не заметим, как переберемся через них.

– Говорите за себя! – сказал майор. – Только рассеянный человек может перевалить через горную цепь, не подозревая этого.

– Рассеянный! – воскликнул географ. – Да я уже больше не рассеян. Предоставляю разрешить данный вопрос нашим дамам. Разве с тех пор, как я ступил ногой на этот материк, я не держал своего слова? Бывал ли я хоть раз рассеян? Можно ли упрекнуть меня в каком-нибудь промахе?

– Ни в одном, господин Паганель! – заявила Мэри Грант. – Теперь вы самый совершенный из смертных!

– Даже слишком совершенный! – смеясь, добавила Элен. – Ваша рассеянность шла вам.

– Не правда ли, ведь если у меня не будет ни одного недостатка, я стану заурядным человеком! – отозвался Паганель. – Поэтому я в ближайшем же будущем постараюсь совершить какой-нибудь крупный промах, который всех вас насмешит. Видите ли, когда я не совершаю ни одного промаха, мне кажется, что я изменяю своему призванию.

На следующий день, 9 января, вопреки уверениям самонадеянного географа, наш маленький отряд с самого начала перехода через Альпы стал испытывать большие трудности. Приходилось идти на авось по узким, глубоким ущельям, которые могли закончиться и тупиком.

Айртон очутился бы в очень затруднительном положении, если бы после часа тяжелого пути по горной тропе им неожиданно не встретился жалкий кабачок.

– Не думаю, чтобы кабачок в подобном месте мог обогатить своего хозяина! – воскликнул Паганель. – Какой толк от него здесь?

– Да хотя бы тот, что в нем мы сможем получить те сведения о дороге, в которых так нуждаемся, – отозвался Гленарван. – Войдем!

Гленарван в сопровождении Айртона вошел в кабачок. Хозяин его производил впечатление человека грубого. Лицо у него было неприветливое, отталкивающее, говорившее о том, что сам он является главным потребителем джина, бренди и виски своего кабачка. Обычно его единственными посетителями были путешествующие скваттеры и пастухи, перегоняющие стада.

На вопросы кабатчик отвечал неохотно, но все же благодаря его указаниям Айртон смог ориентироваться и сообразить, по какой дороге им надо двигаться.

Гленарван отблагодарил кабатчика за его советы несколькими кронами и собирался было уже уходить, когда заметил наклеенное на стене объявление колониальной полиции, в котором сообщалось о бегстве каторжников из Пертской тюрьмы, а также назначалась цена за выдачу Бена Джойса: сто фунтов стерлингов.

– Несомненно, такого негодяя стоило бы повесить, – сказал Гленарван боцману, прочитав объявление.

– А главное, недурно бы поймать его! – отозвался Айртон. – Сто фунтов стерлингов – денежки немалые! Он не стоит их.

– А что касается кабатчика, то хотя у него и висит это объявление полиции, но он, признаться, внушает мне мало доверия, – добавил Гленарван.

– Мне тоже, – промолвил Айртон.

Гленарван и боцман вернулись к колымаге. Отсюда отряд направился к тому месту, где дорога к Люкноускому перевалу входила в узкий, извилистый проход, пересекавший горную цепь. Начался трудный подъем. Не раз пришлось путешественницам выходить из колымаги, а их спутникам – спешиваться. Приходилось поддерживать тяжелую колымагу, подталкивать ее, удерживать на опасных спусках, распрягать быков на крутых поворотах, подкладывать клинья под колеса, когда колымага начинала катиться назад. Не раз Айртон должен был прибегать к помощи лошадей, и без того утомленных подъемом.

Была ли тут виной чрезвычайная усталость или что-либо другое, но в этот день одна из лошадей пала. Она вдруг рухнула на землю, хотя ничто перед тем не указывало на возможность такого несчастного случая. Это была лошадь Мюльреди. Когда тот хотел поднять ее, она оказалась мертвой.

Айртон подошел и стал осматривать лежавшее на земле животное. Видимо, он совершенно не мог понять, отчего произошла эта мгновенная смерть.

– Должно быть, у этой лошади лопнул какой-нибудь сосуд, – сказал Гленарван.

– Очевидно, так, – отозвался Айртон.

– Садись на мою лошадь, Мюльреди, – обратился Гленарван к матросу, – а я поеду с женой в колымаге.