Старики в Певнсее

– Молчи, – проговорил де Аквила. – Я думаю об Англии.

Мы безмолвно ждали решения лорда Певнсея; по лбу Фука струился пот.

Наконец де Аквила сказал:

– Я слишком стар, чтобы судить кого-нибудь или доверять кому-нибудь. Я не желаю захватить твои земли, как ты желал завладеть моими, и лучше ли ты или хуже, чем другой вор, пусть решит твой король. Поэтому возвращайся к своему королю, Фук.

– И ты не скажешь ничего о том, что произошло? – спросил Фук.

– Ну, зачем стал бы я об этом рассказывать? Твой сын останется со мною. Если король опять прикажет мне оставить Певнсей, который я должен охранять от врагов Англии, если король вышлет против меня своих воинов, как против изменника, или если я узнаю, что король, лежа в своей постели, задумывает зло против меня или моих двоих рыцарей, твой сын будет повешен вот из этого окна, Фук.

– Да ведь все это не касалось сына Фука, – возразила пораженная Уна.

– Разве мы могли повесить Фука? – сказал сэр Ричард. – Он был нам нужен для примирения с королем. Ради мальчика он предал бы половину Англии. В этом мы были уверены.

– Я не понимаю, – сказала Уна. – Но я нахожу, что это было просто ужасно.

– Фук не нашел этого. Он остался доволен.

– Как? Доволен, что его сына убьют?

– Нет; де Аквила показал ему, каким путем он может спасти жизнь мальчика и сохранить свои собственные владения и почести. «Я сделаю это, – сказал он. – Клянусь, сделаю. Я скажу королю, что ты не изменник, напротив, что ты лучше, храбрее, совершеннее всех нас. Да, я тебя спасу».

Де Аквила все еще смотрел в свой кубок, наклоняя его то в одну, то в другую сторону.

– Я думал, – сказал он, – если бы у меня был сын, я спас бы его. Только, пожалуйста, не рассказывай мне, как ты собираешься действовать.

– Хорошо, хорошо, – ответил Фук, мудро покачивая своей лысой головой. – Это моя тайна. Но будь спокоен, де Аквила, ни один волос не упадет с твоей головы, ни одна былинка на твоей земле не пострадает. – И он улыбнулся, точно человек, задумавший великое, хорошее дело.

– С этих пор, – произнес де Аквила, – советую тебе служить одному господину, а не двоим.

– Как? – возразил Фук. – Неужели я не могу служить честным посредником между двумя сторонами в наши смутные времена?

– Служи или Роберту, или королю: Англии или Нормандии, – продолжал де Аквила. – Мне все равно, что ты выберешь, но теперь здесь же прими решение.

– В таком случае, я выбираю короля, – сказал Фук, – я вижу, ему служат лучше, чем Роберту. Поклясться?

– Незачем, – ответил де Аквила и положил руку на исписанный Жильбером пергамент. – Часть наказания моего Жильбера будет состоять в обязанности начисто переписать интересную историю твоей жизни – десять, двадцать, может быть, сто раз. Как ты думаешь, сколько голов скота дал бы за этот рассказ турский епископ? А твой брат? А монахи Блуа? Менестрели превратят рассказ в песни, и твои собственные саксонские рабы станут распевать их, склоняясь над плугами, а также и воины, проезжая через твои нормандские города. Отсюда и до Рима, Фук, люди будут хохотать над этой историей и над тем, как ты рассказывал ее, вися в колодце, точно утопленный щенок. Так я накажу тебя, если узнаю, что ты ведешь двойную игру относительно твоего короля. До поры до времени пергаменты останутся вместе с твоим сыном в Певнсее. Сына я верну тебе, когда ты примиришь меня с королем. Пергаменты же никогда не попадут в твои руки.

Фук закрыл лицо и застонал.

– Святители! – со смехом заметил де Аквила. – Жестоко ранит перо. Своим мечом я никогда не заставил бы тебя стонать.

– Но пока я не разгневаю тебя, моя история останется тайной? – спросил Фук.

– Именно. А это тебя успокаивает, Фук? – проговорил де Аквила.

– Какое же другое успокоение оставили вы мне? – спросил он и вдруг заплакал безнадежно, как ребенок, прижав лицо к своим коленям.

– Бедный Фук! – сказала Уна.

– Я тоже пожалел его, – сказал сэр Ричард.

– А вот тебе в утешение! – сказал де Аквила и бросил Фуку три слитка золота, которые он вынул из нашего маленького ящика подле кровати.

– Знай я о золоте раньше, – произнес Фук, задыхаясь, – я ни за что не поднял бы руки на Певнсей. Только недостаток в этом желтом веществе заставил меня действовать так неудачно.

Светало. В большом зале, внизу, зашевелились люди. Мы отправили вниз кольчугу Фука, велев ее вычистить, и, когда он в полдень уезжал под своими собственными знаменами и под знаменем короля, этот рыцарь казался великолепным и величавым. Он пригладил свою длинную бороду, подозвал своего сына и поцеловал его. Де Аквила проводил Фука верхом до новой мельницы. Прошедшая ночь казалась нам сном.

– А как он поступил относительно короля? – спросил Ден. – Сказал, что вы не изменники? Вот о чем я спрашиваю.

Сэр Ричард улыбнулся.

– Король не прислал новых требований в Певнсей, – сказал он, – не спросил он также, почему де Аквила не послушался его первого гонца. Да, это было делом Фука. Я не знаю, как он действовал; во всяком случае, наш недавний враг хорошо и быстро исполнил свое обещание.

– Значит, вы ничего не сделали его сыну? – спросила Уна.

– Мальчишке? О, это был сущий бесенок. Он прогонял от дверей наших сторожей; пел скверные песни, которым научился в лагерях баронов, этакий дурачок; стравливал собак в зале, поджигал там тростник, чтобы, по его словам, выгнать оттуда блох; раз чуть не ударил кинжалом Джехана, который за это сбросил его с лестницы. Верхом на лошади он ездил по полям спелого хлеба или между овцами, распугивая их. Но когда мы поколотили его и раза два взяли на охоту, он стал бегать за нами, как молодая, преданная собака, и звал нас «дядюшками». В конце лета за ним приехал его отец, но мальчику не хотелось расставаться с Певнсеем; он ждал предстоящей охоты на выдр и пробыл у нас до времени травли лисиц. Я дал ему коготь болотной выпи на счастье в охоте… Ах, какой это был бесенок!

– А что было с Жильбером? – спросил Ден.

– Ничего. Его даже не побили. Де Аквила сказал, что он охотнее согласится держать умного, хотя бы и фальшивого писца, чем верного дурака, которого пришлось бы заново учить его собственному делу. Кроме того, с памятной ночи, мне кажется, Жильбер стал так же сильно любить, как и бояться, лорда Певнсея. Как бы то ни было, он не захотел расстаться с нами, даже когда Вильям, клерк короля, предложил ему стать ризничим аббатства Бетль. Фальшивый малый, но, по-своему, отважный.

– А все-таки Роберт сделал высадку близ Певнсея? – снова спросил Ден.

– Пока король Генрих сражался со своими баронами, мы хорошо охраняли берег; через три-четыре года, когда в Англии воцарился мир, король отправился в Нормандию и так побил своего брата, что излечил его от желания сражаться. Многие отправились на эту войну, сев на суда близ Певнсея. Помню, что приехал Фук, и мы все четверо опять в маленькой комнате вместе пили вино. Де Аквила говорил правду: нельзя судить или осуждать людей. Фук был весел. Да, он много смеялся.

– А что вы делали потом? – спросила Уна.

– Вспоминали прошедшие времена. Это могут делать все люди, когда они состарятся, маленькая девица.

Через луг донесся слабый звон колокола, который звал детей к чаю. Ден лежал в лодке «Золотой хвост». Уна сидела на корме; на ее коленях была раскрытая книга, и она читала стихотворение под заглавием «Греза раба». Первые строки гласили:

И снова в тумане и тенях сновидений,
Он увидел родную землю.

– Я не знаю, когда ты начала читать, – сонно сказал Ден.

На средней скамье лодки, рядом со шляпой Уны, лежали лист дуба, лист тиса и лист терновника; вероятно, они упали с деревьев, а ручей смеялся, точно был свидетелем какой-то забавной шутки.